ва — Генри Форда, стало символом рационального использования оборудования и работников с целью максимизации выработки продукции и, что интересно, приобрело популярность не только среди капиталистов, но и среди большевистских деятелей, занимавшихся планированием производства.
Как бы то ни было, но очевидно, что преобразование структуры управления крупными предприятиями сильно продвинулось в период 1880–1914 годов, приведя к созданию офисов и бухгалтерий вместо цеховых конторок. «Видимая рука», т. е. управленческий аппарат корпорации, заменила прежнюю «невидимую руку» рыночного воздействия, под влиянием которого осуществлялось управление делами со времен Адама Смита. Теперь процесс управления стал осуществлять не хозяин фирмы, а управленческий аппарат, состоявший из инженеров, бухгалтеров и исполнительных работников. Вместо личности на деловую арену вышла «корпорация» или «концерн». Типичным представителем деловых кругов стал не один из членов семьи основателя фирмы, а работник аппарата, трудившийся за оклад, которого контролировал не сам хозяин, а представитель банка или совета акционеров.
Был еще и третий путь избавления бизнеса от невзгод: это был путь империализма. Часто отмечают хронологическое совпадение времени депрессии и времени существования динамической фазы процесса колониального раздела мира. Насколько связаны или независимы друг от друга эти явления — вопрос, о котором много спорят историки. В любом случае связь, существовавшая между ними, была более сложной, чем обычная причинно-следственная связь. Тем не менее никак нельзя отрицать, что стремление капитала к отысканию более прибыльных возможностей для капиталовложений и стремление производителей продукции к получению новых рынков сбыта способствовали политике экспансии — вплоть до колониальных завоеваний. Именно в этом духе высказался один чиновник Государственного департамента США в 1900 г.: «Территориальная экспансия есть всего лишь побочный продукт торговой экспансии»{41}. И, конечно, он был не единственным представителем международного бизнеса и политики, разделявшим эту точку зрения.
Необходимо упомянуть еще один конечный результат (или «побочный продукт») Великой депрессии: наступление эры общественного пробуждения. Оно захватило не только фермеров, глубоко потрясенных катастрофическим падением цен на их продукцию, но также и рабочий класс, Пока еще не вполне понятно, почему Великая депрессия вызвала массовую мобилизацию промышленных рабочих многих стран и появление с конца 1880-х годов социалистических и рабочих движений в некоторых из них. Ведь указанное падение цен, взволновавшее фермеров, заметно понизило стоимость необходимых прожиточных средств рабочих, существовавших на зарплату, и, несомненно, привело к улучшению материальных условий их жизни в большинстве промышленных стран. Тем не менее можно лишь отметить, что современные движения трудящихся тоже являются порождением периода депрессии (см. гл. 5).
II
С середины 1890-х годов и до первой мировой войны оркестр мировой экономики играл, по преимуществу, в мажорном тоне процветания, а не в минорном тоне депрессии (как с тех пор и до настоящего времени). Благосостояние, основанное на бурно растущем бизнесе, сформировало общую ситуацию, которую на европейском континенте до сих пор вспоминают как «золотой век» или «прекрасную эпоху». Переход от тревог к эйфории был столь резким и внезапным, что некоторые примитивно мыслившие экономисты стали искать его причины в действии каких-то внешних сил: например, в громадном притоке золота из Южной Африки и с Клондайка, где в 1898 году произошла последняя на Западе великая «золотая лихорадка»; и в других подобных явлениях, которые внезапно, как «бог из машины», разрешили все трудности. Историки-экономисты, в общем, отнеслись не так одобрительно к этому монетаристскому тезису, как некоторые современные западные правительственные эксперты. Как бы то ни было, но поворот был стремительным и почти сразу же был признан началом нового и длительного периода бурного развития капитализма, как писал, например, весьма проницательный революционер И. Л. Гельфанд (1869–1924 годы), выступавший под псевдонимом «Парвус». Фактически, именно контраст между Великой депрессией и последующим всеобщим и мощным подъемом впервые дал материал для рассуждений о так называемых «долговременных колебаниях» или «длинных волнах», наблюдаемых в развитии мирового капитализма, которые позже были описаны русским экономистом Кондратьевым. Во всяком случае, стало по крайней мере ясно, что те, кто делал мрачные прогнозы о будущем капитализма и даже предсказывал его неминуемую катастрофу, оказались неправы. Среди марксистов это вызвало страстные споры о том, как это скажется на судьбах их движения и надо ли пересматривать доктрину Маркса.
Историки-экономисты стремились сконцентрировать внимание на двух аспектах наступившей эры: на перераспределении экономической мощи и инициативы ввиду некоторого (относительного) упадка Британии и ввиду роста (как относительного, так и абсолютного) влияния США и особенно Германии; а также на вопросе о долгопериодических и короткопериодических колебаниях, в первую очередь — о так называемых «длинных волнах» Кондратьева, одна из которых, со своей впадиной и вершиной, пришлась как раз на рассматриваемый период. Однако, как ни интересны эти проблемы сами по себе, они все же являются вторичными с точки зрения мировой экономики.
В принципе, нет ничего удивительного в том, что Германия, население которой выросло с 45 до 65 млн человек, и США, у которых население выросло с 50 до 92 млн человек, обогнали Британию, обладавшую меньшим населением и территорией. Однако это не снижает впечатления от триумфальных успехов Германии в увеличении промышленного экспорта. За 30 лет (перед 1913 годом) он вырос так, что стал превосходить экспорт Британии, хотя в начале периода составлял всего половину от ее экспорта. Германский экспорт превысил британский по всему миру, кроме так называемых «полуиндустриальных» стран, т. е. доминионов и зависимых территорий Британской империи, к которым относились и государства Латинской Америки. Превосходство составило 30 % в странах индустриального мира и 10 % — в странах «отсталого» мира.
Так же не удивительно, что Британия не смогла больше поддерживать свое положение «мастерской мира», которое она занимала с 1860-х годов. Напомним, что даже США, переживая пик своего глобального могущества в 1950-е годы, никогда не могли достигнуть уровня в 53 % мировой выплавки чугуна и стали и 49 % мирового производства текстильной продукции, хотя доля их населения, в процентах от населения всего земного шара, превосходила в 3 раза соответствующий показатель Британии 1860-х годов. Здесь мы не будем разбирать непосредственные причины замедления роста или некоторого упадка британской экономики (если они вообще имели место), вопрос о которых уже рассмотрен в многочисленных исследованиях. Суть проблемы состоит не в том, какая страна выросла больше и быстрее, а в том, почему происходил рост мировой экономики в целом.
Что касается «ритма Кондратьева» (назвать это явление «циклом» в строгом смысле слова — значит, считать вопрос решенным), то эта проблема затрагивает фундаментальные вопросы анализа природы экономического роста в эпоху капитализма и даже роста мировой экономики вообще (как считают некоторые). К сожалению, нет никакой общепризнанной теории, объясняющей эту любопытную смену фаз устойчивости и шаткости экономики, образующих в совокупности своеобразную «волну» длительностью примерно на полстолетия. Самая известная и наиболее элегантная теория на этот счет принадлежит Джозефу Алоису Шумпетеру (1863–1950 годы), который объяснял каждый «провал» волны истощением потенциала создания прибыли со стороны действующего ряда экономических нововведений, а каждый новый «всплеск» — появлением нового такого ряда, обусловленного главным образом (но не только) новыми техническими достижениями, потенциал которых со временем тоже истощается. Согласно этой теории, новые отрасли промышленности действуют как «ведущие секторы» экономического роста; так, текстильная промышленность в эпоху первой промышленной революции и строительство железных дорог в 1840-е годы и позже явились «локомотивами», вытащившими мировую экономику из трясины, в которой она временно пребывала. Все это выглядит достаточно правдоподобно, поскольку каждый период подъема, начиная с 1780-х годов, действительно был связан с новыми отраслями промышленности, возникавшими во многом (и все более и более) благодаря революционному развитию новой техники; таким же, кстати говоря, был, по своему характеру, и самый выдающийся всемирный экономический бум 1945–1970 годов. Однако, подъем в конце 1890-х годов произошел тогда, когда новые отрасли промышленности, широко известные химическая, электротехническая и те, что были связаны с освоением новых источников энергии, способных вскоре составить конкуренцию пару, — еще не могли в полной мере влиять на развитие мировой экономики. Короче говоря, пока мы не сможем достоверно объяснить «периодические явления Кондратьева», нам нет от них особой пользы. Мы можем лишь отметить, что на рассматриваемый период приходятся падение и всплеск «волны Кондратьева», но в этом нет ничего удивительного, поскольку вся современная история мировой экономики хорошо согласуется именно с такой моделью протекания явлений.
Имеется, однако, один аспект анализа «по способу Кондратьева», который должен был быть связан с периодом быстрой «глобализации» мировой экономики. Речь идет о зависимости между мировым промышленным сектором, рост которого сопровождался непрерывной технической революцией, и мировой выработкой сельскохозяйственной продукции, которая росла главным образом за счет непрерывного вовлечения в производство новых географических зон или за счет создания районов новой специализации в области экспорта. В 1910–1913 гг. западный мир потреблял почти в два раза больше пшеницы, чем (в среднем) в 1870-е годы. Однако значительная часть прироста производства была обеспечена за счет немногих стран: США, Канады, Аргентины и Австралии, а в Европе — России, Румынии и Венгрии. Доля прироста за счет стран Западной Европы: Франции, Германии, Великобритании, Бельгии, Нидерландов и Скандинавии — составила всего 10–15 %. Поэтому не вызывает удивления вывод о том, что скорость роста производства мировой сельскохозяйственной продукции в рассматриваемом периоде замедлилась после начального скачка вперед, даже без учета влияния крупных сельскохозяйственных катастроф тех лет: например, восьмилетней засухи 1695–1902 годов, погубившей половину поголовья овец в Австралии; или гибели урожая хлопка в США в 1892 г. и позже, уничтоженного насекомыми-вредителями. После этого «законы торговли» стали действовать в пользу сельского хозяйства и вопреки интересам промышленности, т. е. фермеры стали платить меньше (в абсолютном выражении или относительно) за промышленные товары, а промышленность стала платить больше за товары сельского хозяйства.