{54}.
Цивилизация действительно нуждалась в экзотических товарах. Техническое развитие зависело от поставок сырья, которое, ввиду климатических или геологических условий, имелось в изобилии или вообще было найдено только в отдаленных местах. Автомобили с двигателями внутреннего сгорания, как раз появившиеся в тот период, нуждались в горючем и резине. Нефть до тех пор поступала, в основном, из США и из Европы (из России, а еще раньше — из Румынии), но нефтяные месторождения Среднего Востока уже стали предметом дипломатических раздоров и объектом интриг. Каучук был исключительно тропическим продуктом, получаемым путем жестокой эксплуатации коренного населения Конго и Амазонии, что вызвало первые, вполне справедливые протесты против империалистической политики. Эта культура в больших масштабах выращивалась также в Малайе. Олово поставлялось из Азии и Южной Америки. Большое значение приобрели никому не нужные прежде редкие металлы, необходимые для получения разных видов стали, применяемых в современной технике для работы при высоких скоростях и нагрузках. Некоторые из них можно было свободно добыть в передовых странах, особенно в США, но отнюдь не все. Новые отрасли промышленности — электротехника и моторостроение — требовали все больше меди, добывавшейся на Земле с древних времен. Ее главные месторождения находились в странах современного «третьего мира» — в Чили, Перу, Заире, Замбии, которые стали ее главными поставщиками. И, конечно, существовала постоянная и никогда не знавшая полного удовлетворения потребность в драгоценных металлах, благодаря которой Южная Африка стала в тот период крупнейшим производителем золота в мире, не говоря уже о ее богатых месторождениях алмазов. Прииски и рудники стали первыми объектами империалистических интересов, так как давали сенсационные прибыли, оправдывавшие даже постройку железных дорог.
Помимо потребностей новых технологий, рост массового потребления в метрополиях создал быстро расширявшийся рынок пищевых продуктов. Больше всего требовалось основных продуктов питания, потреблявшихся в странах умеренного климата, таких как мясо и зерно, поставлявшихся по невысоким ценам и в массовых количествах из Северной и Южной Америки, из Австралии, Азии и из России. Кроме того, сформировался рынок товаров, известных с давнего времени под характерным названием «колониальных», продававшихся в бакалейных магазинах: это были сахар, чай, кофе, какао и продукты их переработки. Благодаря ускорению работы транспорта и применению новых методов консервации стали возможными поставки субтропических фруктов, обеспечившие существование «банановых республик».
Жители Британии, потреблявшие в 1840-х годах 1,50 фунта чая на душу населения, а в 1860-х годах — соответственно 3,26 фунта, стали потреблять 5,70 фунта в 1890-х годах, что означало необходимость ввозить в среднем 224 млн фунтов чая в год (98 млн фунтов — в 1860-е годы; примерно 40 млн фунтов — в 1840-е годы). Если англичане потребляли мало кофе и пили, главным образом, чай, поставлявшийся из Индии и с Цейлона (Шри-Ланка), то американцы и немцы ввозили кофе в громадных количествах, прежде всего — из Латинской Америки. В начале 1900-х годов в Нью-Йорке одна семья потребляла в среднем 1 фунт кофе в неделю. Производители лимонада и шоколада в Британии получали сырье из Западной Африки и Южной Америки. Сообразительный бизнесмен из Бостона, основавший «Юнайтед фрут компани» в 1885 году, создал в странах Карибского моря настоящие частные «империи», снабжавшие Америку ранее неизвестными бананами. Производители мыла, первыми широко использовавшие возможности новой рекламной индустрии, получали растительное масло из Африки. Плантации, поместья и фермы стали второй главной опорой империалистической экономики. Третьей опорой были торговцы и финансисты метрополий.
Это развитие не изменило характера промышленных стран, хотя они и создали новые отрасли большого бизнеса, процветание которых оказалось связанным с определенными районами земного шара, например, с месторождениями нефти, которые эксплуатировали нефтяные компании. Зато изменился остальной мир, превратившийся в ряд колониальных и полуколониальных территорий, специализировавшихся на производстве одного-двух профилирующих продуктов, экспортируемых на мировой рынок, от капризов которого эти страны стали полностью зависеть. Теперь слово «Малайя» стало обозначать каучук и олово; «Бразилия» — кофе; «Чили» — селитру; «Уругвай» — мясо; «Куба» — сахар и сигары. Даже колонии, имевшие белое население, не сумели (кроме США) завершить индустриализацию в этот период, потому что они тоже попали в тиски специализации. Некоторые из них добивались замечательного процветания (даже по европейским меркам), особенно если их населяли свободные, радикально настроенные эмигранты из Европы, хорошо представленные в парламенте и составлявшие мощную силу, выступавшую под знаменем демократии (которая, впрочем, оставалась глухой к интересам коренного населения). (Фактически демократия белых обычно лишала коренное население всех своих достижений и даже отказывалась считать их полноценными людьми.) Европейцу, пожелавшему в то время эмигрировать, лучше всего было поехать в Австралию, Новую Зеландию, Аргентину или Уругвай, но не в другие страны и даже не в США. Во всех перечисленных странах существовали развитые лейбористские и радикально-демократические партии и даже правительства, а также системы социального обеспечения и страхования, имевшие далеко идущие планы (как в Новой Зеландии и в Уругвае) — и все это задолго до появления таких новшеств в европейских государствах. Однако эти достижения существовали благодаря европейской (главным образом, британской) промышленной экономике, которая не позволяла этим странам осуществить собственную индустриализацию (или, по крайней мере, не допускала нарушений специализации, обеспечивавшей экспорт профилирующих товаров). Метрополии отнюдь не приветствовали индустриализацию других стран. Что бы ни говорила официальная пропаганда, но функция колоний и зависимых стран состояла в том, чтобы дополнять экономику метрополий, а не конкурировать с ней.
Другие зависимые страны, где не было «капитализма белых поселенцев», не смогли добиться такого преуспевания. Их экономика строилась на эксплуатации природных и трудовых ресурсов (т. е. рабочей силы коренного населения, мало стоившей и дешево продававшейся). Тем не менее олигархии землевладельцев и компрадорской буржуазии (местной или импортированной из Европы, или той и другой), вместе с правительствами (там, где они существовали) получали выгоды от экспансии развитых стран в их регионы, до тех пор пока ее не прервал недолгий, но местами очень сильный (как в Аргентине в 1890-х годах) кризис, вызванный окончанием очередного цикла развития производства, чрезмерной спекуляцией, войной и трудностями послевоенного времени. И хотя первая мировая война нарушила некоторые из этих рынков, все же зависимые страны остались в стороне от нее. С их точки зрения, эра империй, начавшаяся в конце XIX века, длилась до наступления Великого кризиса 1929–1933 годов. Как бы то ни было, но в рассматриваемый период они становились все более уязвимыми, поскольку их благосостояние все сильнее зависело от цен на кофе (который к 1914 году уже обеспечивал 58 % стоимости всего экспорта Бразилии и 53 % экспорта Колумбии), на каучук и на олово; на какао, на мясо, на шерсть. Вплоть до резкого падения цен на профилирующие продукты во время кризиса 1929 года, эта уязвимость не имела большого значения, ввиду неограниченного роста экспорта и кредитов. Напротив, до 1914 года (как мы уже видели) условия торговли были как никогда благоприятными для стран — производителей профилирующих товаров.
Все же растущее экономическое значение этих стран для мировой экономики не объясняет, почему, помимо всего прочего, ведущие промышленные страны вдруг захотели поделить мир на колонии и сферы влияния. Анализ империализма, выполненный его критиками, приводит различные причины, объясняющие это явление{55}. Наиболее знакомые из них: стремление капитала к более выгодным вложениям, чем у себя на родине, — и стремление застраховать капиталовложения от иностранных соперников, — являются и наименее убедительными. Пока экспорт капиталов из Британии в последней трети XIX века вырастал до громадных размеров, а доходы от капиталовложений имели существенное значение для платежного баланса страны, было бы естественным связывать «новый империализм» с экспортом капиталов, как это делал Дж. А. Хобсон. На самом же деле никто не отрицал, что фактически лишь очень малая часть этого полновесного потока инвестиций пошла в колонии; так, большая часть британских капиталовложений за рубежом попала в быстро развивавшиеся страны с белым населением, вскоре превратившиеся в практически независимые доминионы (Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка), или в так называемые «почетные доминионы», такие как Аргентина и Уругвай, не говоря о США. К тому же основная часть капиталовложений (76 % в 1913 г.) имела вид государственных кредитов на строительство железных дорог и коммунальных предприятий, которые, конечно, приносили большую прибыль, чем кредиты на погашение государственного долга (в среднем 5 % по сравнению с 3 %), но точно так же были менее прибыльными (конечно, не для самих банкиров — организаторов вложений), чем капиталовложения в отечественную промышленность. Считалось, что такие вложения более надежны, чем высокодоходные инвестиции. Конечно, инвесторы могли решиться на крайние меры для защиты своих капиталовложений. Например, основной причиной разразившейся англо-бурской войны[16] было южноафриканское золото, что бы там ни говорили об идеологических разногласиях.
Все же более убедительное объяснение общих причин колониальной экспансии связано с поисками новых рынков сбыта. Тот факт, что эти поиски не всегда имели успех, еще ни о чем не говорит. Вера в то, что «перепроизводство» времен Великой депрессии можно компенсировать путем массированного экспорта, была широко распространена. Деловые люди всегда стремились заполнить свободные места на карте мировой торговли, где предполагалось наличие многих покупателей, и, конечно, искали такие места. Их воображение всегда волновал Китай: ну что будет, если каждый из 300 млн китайцев купит хотя бы по одной банке консервов? Другим заманчивым местом была Африка. Представители британских городов, как-то выступавшие в Торговой палате в годы депрессии (в начале 1860-х годов), были чрезвычайно рассержены тем, что в результате дипломатических переговоров может пострадать их торговля в бассейне реки Конго, считавшемся очень перспективным районом, и не зря: ведь там вел дела такой знатный бизнесмен, как король Бельгии Леопольд II