Короче говоря, новый колониализм был побочным продуктом политико-экономического соперничества конкурировавших национальных экономик, усиленного протекционизмом. Однако поскольку торговля метрополий с колониями почти неизменно росла, составляя все большую часть их общего торгового оборота, то протекционизм не имел большого успеха.
Век империй был не только политико-экономическим, но и культурным явлением. Завоевание земного шара «развитым» меньшинством преобразовало идеи, идеалы и художественные образы коренного населения, изменившиеся под действием силы и новых государственных учреждений, под влиянием нового образа жизни и новых примеров поведения в быту. В зависимых странах все это мало затронуло население, кроме местных элит, хотя не стоит забывать, что в некоторых регионах (например, в районах Африки к югу от Сахары) именно империализм и связанное с ним христианское миссионерство создали возможности для выдвижения новых общественных слоев, получавших образование западного образца. В Африке до сих пор сохранилось деление государств на «англоговорящие» и «франкоговорящие», в соответствии с границами бывших британских и французских владений. (Германские колонии после 1918 года были поделены между Англией и Францией.) Не считая Африки и Океании, где христианские миссии иногда проводили массовое обращение в западную религию, основные массы населения колоний в общем мало отступали от привычного образа жизни, если это представлялось возможным. И, к досаде наиболее непреклонных миссионеров, коренное население восприняло не столько саму новую веру, привезенную с Запада, сколько некоторые ее элементы, отвечавшие их собственным верованиям, общественному устройству и понятиям. Подобно тому, как приобрели новые черты спортивные игры, завезенные на острова Тихого океана энтузиастами из британской администрации (которых нередко выбирали среди самых крепких и мускулистых представителей среднего класса), так и религиозные обряды в колониях часто выглядели совершенно необычно, как игра в крикет в исполнении жителей островов Самоа. И так было даже в тех местах, где верующие провозглашали свою приверженность ортодоксальным правилам христианского вероучения. Но, наряду с этим, было немало мест, где местное население желало создать свою разновидность христианской веры; особенно это наблюдалось в Южной Африке, где проводились действительно массовые обращения в христианство; там образовалось «Эфиопское движение», которое отделилось от миссионерства еще в 1892 г. чтобы основать новую разновидность христианства, больше ориентированную на запросы темнокожего населения.
Что касается элитных слоев обществ зависимых стран, как уже существовавших, так и нарождавшихся, то им империализм принес «вестернизацию» образа жизни, которая, впрочем, началась задолго до его прихода. Дело в том, что правительства и правящие классы всех стран, оказавшихся перед угрозой завоевания или утраты независимости, ясно поняли за несколько десятилетий, что им придется либо принять «вестернизацию», либо уйти с политической сцены (см. «Век Капитала», гл. 7, 8 и 11). В эру империализма эти элиты руководствовались устаревшими идеологиями, созданными в период между Французской революцией и серединой XIX века, изложенными в стиле позитивизма Огюста Конта (1798–1857), модернизированная доктрина которого вдохновляла правительства Бразилии, Мексики и деятелей первых лет Турецкой революции (см. гл. 12). Элиты, сопротивляясь наступлению Запада, постепенно воспринимали его влияние, даже в тех случаях, когда они не принимали «вестернизацию» в целом, сохраняя свою религию, мораль, идеологию или политический прагматизм. Так, Махатма Ганди, признанный святым, носивший самую простую национальную одежду и защищавший национальные ремесла (вопреки наступлению индустриализации), не только получал деньги и поддержку от владельцев механизированных ткацких фабрик в Ахмадабаде, но и сам был юристом, получившим образование на Западе и явно воспринявшим западную идеологию. (Говорят, одна из его покровительниц однажды воскликнула: «Ах, если бы почтенный учитель знал, как дорого обходится его содержание в бедности!») Невозможно разобраться в его личности, если видеть в нем только традиционалиста, преданного идеалам индуизма.
Ганди представлял собой тот пример, который ярко иллюстрировал мощное воздействие эры империализма, свойственное только этому времени. Он родился в семье, относившейся к достаточно скромной касте торговцев и ростовщиков, не входившей в высший класс общества, который воспринял влияние Запада и осуществлял административное управление Индией, находившейся под господством Британии; тем не менее он получил профессиональное и политическое образование в Англии. В конце 1880-х годов его пример оказался столь вдохновляющим для честолюбивых молодых людей его страны, что он начал писать книгу о жизни в Англии, ставшую руководством для будущих студентов из небогатых семей, подобных ему самому в молодости. Книга была написана на превосходном английском языке и содержала полный набор советов и пояснений, начиная от описания поездки из Индии в Лондон на пароходе и поисков квартиры по прибытии и кончая способами соблюдения диеты набожного индуиста в условиях Англии, а также возможностями приспособления к странному обычаю европейцев бриться дома, а не ходить для этого к парикмахеру{68}. Ганди явно не считал себя ни независимым последователем, ни независимым противником всего британского. Находясь в метрополии, он вел себя так, как поступали потом многие пионеры борьбы за свободу колоний: он нашел в западном обществе круг людей, близких ему идеологически (в его случае — вегетарианцев), и стал общаться с ними, надеясь встретить благоприятное отношение и по другим вопросам.
Ганди разработал свои собственные способы мобилизации масс традиционалистов для достижения нетрадиционных целей с помощью пассивного сопротивления в обстановке, созданной «новым империализмом». Как можно легко понять, его учение представляло собой сплав элементов западной и восточной идеологии, поскольку он не скрывал своих интеллектуальных связей с работами Джона Раскина и Льва Толстого. (Заметим, что до 1880-х годов подобное перенесение на почву индийской политики новых идей из России было немыслимым, но к началу XX века это стало обычным делом для индийских радикалов, как и для их китайских и японских единомышленников.) В то время Южная Африка, ставшая страной бурного роста добычи золота и алмазов, привлекла массу небогатых эмигрантов из Индии, создавших там свою многочисленную общину, а затем, благодаря расовой дискриминации, создалась довольно редкая ситуация, когда индийцы, не принадлежавшие к элитным классам, обрели готовность к современной политической мобилизации. Ганди приобрел свой политический опыт и осознал свои стимулы к ведению политической борьбы именно в Южной Африке, где он возглавил борьбу индийцев за политические права. Вряд ли он смог бы это осуществить в самой Индии, куда он потом возвратился и где стал, после начала войны в 1914 году, ключевой фигурой индийского национально-освободительного движения.
Итак, век империй создал как условия для формирования лидеров антиимпериалистической борьбы, так и обстановку, в которой их идеи встретили сочувствие и понимание в обществе; хотя, конечно, было бы неверно представлять историю стран и народов как результат преобладающего влияния западных метрополий и рассматривать ее лишь с точки зрения сопротивления этому влиянию (см. гл. 12). Это было бы анахронизмом, так как (за некоторыми исключениями, рассмотренными ниже) эра мощных антиимпериалистических движений началась в большинстве регионов не ранее начала первой мировой войны и Русской революции; это было бы неверным и по существу, так как тем самым лозунги современного национализма: независимость, самоопределение наций, образование суверенных государств и т. п. (см. гл. 6) — были бы перенесены в иное историческое время, когда их еще не было в действительности, да и не могло быть. Фактически именно представители национальных элит, воспринявших вестернизацию, впервые познакомились с этими идеями во время своих поездок на Запад, или в учебных заведениях западного типа, так как происхождение этих идей было именно таким. Молодые индийские студенты, возвращавшиеся из Британии, могли привезти с собой лозунги Мадзини и Гарибальди, но лишь очень немногие жители Пенджаба, не говоря о таких странах, как Судан, имели хоть малейшее понятие о том, что они означают.
Таким образом, самое сильное культурное влияние империализма осуществлялось через образование западного типа, получаемое различными меньшинствами, т. е. теми немногими счастливчиками, которые становились грамотными и открывали для себя (путем обращения в христианство, либо без этого) высокие цели и преимущества карьеры «белого воротничка»: священника, учителя, чиновника или работника офиса. В некоторых странах сюда входили также солдаты и полицейские, служившие новым властям, носившие новую форму и воспринявшие их взгляды на события, обстановку и местные дела. Именно в этой среде и зародились немногочисленные группы будущих «подвижников» и «потрясателей основ», благодаря которым эра колониализма, достаточно короткая по меркам человеческой жизни, имела столь долговременные последствия. Как ни удивительно, но на большей части Африки полный цикл колониализма, от оккупации до образования независимого государства, совершился на протяжении жизни одного человека, например, сэра Уинстона Черчилля (1874–1965).
Каким же было обратное влияние зависимых стран на метрополии? Уже начиная с XVI века, побочным продуктом европейской экспансии стало явление «экзотизма», хотя многие философы эпохи Просвещения были склонны относиться к странам, находящимся за пределами Европы и поселений европейцев, скорее как к своеобразному «барометру нравственности» европейской цивилизации. Там, где эти народы восприняли цивилизацию, на их примере выявились недостатки государственного и общественного устройства Запада (об этом говорил Монтескье в своих «Персидских письмах»); там же, где цивилизация не привилась, местные народы оставались, в представлении европейцев, своего рода «благородными дикарями», простота и естественность которых подчеркивали извращенность цивилизованного общества.