Это была (по понятным причинам) благоприятная среда для всякого рода политической риторики и демагогии. В странах, где была сильна традиция радикального демократического якобинства, энергичная и цветистая риторика такого рода помогала удерживать «маленьких людей» на левом фланге политической жизни, хотя, например, во Франции она содержала изрядную долю национал-шовинизма и потенциальной ксенофобии. В странах же Центральной Европы национализм и особенно антисемитизм средних классов просто не вмещался ни в какие рамки. Дело в том, что в представлении обывателей евреи олицетворяли собой капитализм; более того, они были теми ярыми капиталистами (банкирами, владельцами универмагов и складов, дилерами), которые сильно потеснили мелких ремесленников и торговцев; хуже того: евреи часто были безбожниками-социалистами и вообще «умниками», подорвавшими старые традиции и поставившими под угрозу все нравственные и семейные ценности. Поэтому, начиная с 1880-х годов, антисемитизм стал главной составной частью организованных политических движений «маленьких людей» в странах Центральной Европы, от Германии и Австрии до России и Румынии; за пределами этих стран он также играл значительную роль. Приступы антисемитизма сотрясали Францию в течение всех 1890-х годов, ставших десятилетием скандалов вроде «Панамы»[23] и «дела Дрейфуса»[24]; не так-то легко это понять, учитывая, что в стране с населением в 40 млн человек было в то время всего 60 000 евреев! (см. гл. 12).
Нужно сказать еще и о крестьянстве, все еще составлявшем большинство населения многих стран, а в других являвшемся самой крупной экономической группой. Начиная с 1880-х годов, т. е. с наступлением эры депрессии, крестьяне и фермеры стали объединяться в группы, выступавшие с различными экономическими требованиями, и вступать в кооперативы, занимавшиеся покупкой, продажей и переработкой сельскохозяйственной продукции, и также кредитованием хозяйств. Это происходило в массовых масштабах в разных странах: в США, в Дании, Новой Зеландии, Франции, Бельгии и Ирландии. Все же крестьянство редко выступало на политической сцене и в предвыборных кампаниях именно как класс — если только столь неоднородную массу вообще можно было назвать классом. Конечно, ни одно правительство не могло позволить себе пренебречь экономическими интересами столь внушительной массы избирателей, какой являлись производители сельскохозяйственной продукции в аграрных странах. Однако, когда крестьяне вступали в предвыборную борьбу, они объединялись под лозунгами, не имевшими отношения к сельскому хозяйству, хотя существовали политические движения и партии, влияние которых было основано именно на поддержке со стороны крестьян или фермеров: такой была Популистская партия в США в 1890-е годы, или социалисты-революционеры в России (после 1902 года)[25].
Политическая мобилизация социальных слоев происходила путем объединения граждан в отдельные группы, связанные определенным частным интересом: например, по религиозному или по национальному признаку. Группы, сформировавшиеся по религиозному признаку, всегда (даже в странах одной религии) объединялись в разные предвыборные блоки, противостоявшие другим таким же блокам религиозного или светского характера. Организации же избирателей, сформировавшиеся на основе национализма, почти всегда представляли какие-либо движения автономистов, существовавшие внутри многонациональных государств; в некоторых случаях, как например в Польше и в Ирландии, они одновременно представляли определенную религию. При этом они имели мало общего как с общенациональным патриотизмом, который пропагандировался государством (но иногда выходил из-под его контроля), так и с политическими движениями (обычно правого толка), претендовавшими на право представлять «нацию» против подрывных меньшинств (см. гл. 6).
Однако подъем массовых политико-конфессиональных движений в общем был сильно затруднен действиями такой ультраконсервативной организации, как Римская католическая церковь, обладавшая громадными возможностями для мобилизации и организации своих верующих. Политика, партии, выборы — все это были черты того греховного девятнадцатого века, который Рим пытался осудить устами папы еще в 1864 году, а затем — на Совете Ватикана в 1870 г. (см. «Век Капитала», гл. 14).
Согласие по этому вопросу не было достигнуто, о чем свидетельствовали высказывания ряда теоретиков католицизма, осторожно предлагавших в 1390-е, а затем — в 1900-х годах найти какой-то компромисс с современными идеями (этот «модернизм» был проклят папой Пием X в 1907 году). В свете сказанного понятно, какую позицию могла занять Католическая церковь в дьявольском мире светской политики: только позицию полного противостояния и твердой защиты религиозной деятельности, католического образования и других церковных институтов, которые могли пострадать от государства, постоянно вступавшего в конфликты с церковью.
Таким образом, хотя политический потенциал христианских партий был огромным (как показала европейская история после 1945 года[26], и явно возрастал при каждом расширении круга избирателей, церковь сопротивлялась образованию католических политических партий (хотя формально поддерживала их); при этом она признавала (с первой половины 1890-х годов) желательность отторжения рабочего класса от безбожной социалистической революции и, конечно, необходимость присмотра за своей главной опорой на выборах — крестьянством.
Однако, несмотря на данное папой благословение нового интереса католиков к социальной политике (в 1891 г. в энциклике «Рерум новарум»), предшественники и основатели современных христианско-демократических партий встречали со стороны церкви подозрительность и периодические вспышки враждебности; и не только из-за их склонности прийти к соглашению с нежелательными тенденциями развития этого суетного мира (подобно тому, как это предлагали «модернисты»), но и потому, что церковь опасалась их влияния на свои новые кадры, пришедшие из разных слоев среднего класса, городского и сельского, которые видели в этих партиях новое поле деятельности. Когда в 1890-х годах большой демагог Карл Люгер (1844–1910) сумел основать первую массовую христианско-социалистическую партию современного типа, то он сделал это вопреки сопротивлению австрийской церковной иерархии. Его партия представляла нижние слои среднего класса и твердо придерживалась антисемитских взглядов; она получила полную поддержку населения города Вены; партия существует до сих пор и называется «Народная партия»; она управляла независимой Австрией почти во все время ее существования, начиная с 1913 года.
Таким образом, церковь обычно поддерживала консервативные и реакционные партии разного направления и была в хороших отношениях с националистическими движениями католических наций, находившихся на подчиненном положении в многонациональных государствах, если эти движения не были заражены вирусом светскости. Вообще, церковь поддерживала всех, выступавших против социализма и революции. Подлинно массовые католические партии и движения были основаны в Германии (где они начали свою деятельность с борьбы против антиклерикальной кампании Бисмарка, проходившей в 1870-е годы)[27]; а также в Нидерландах, где все политические силы выступали в форме концессионных групп, в том числе протестанты и даже нерелигиозные организации, объединявшиеся в блоки «вертикального» типа; затем в Бельгии, где католики и антиклерикальные либералы сформировали двухпартийную систему задолго до эры демократизации.
Гораздо меньше было протестантских религиозных партий, и там, где они существовали, требования конфессий выдвигались обычно под другими лозунгами: национализма и либерализма (как в нонконформистском Уэльсе), антинационализма (как среди протестантов Ольстера, выступавших за союз с Британией и против местного ирландского самоуправления); просто либерализма (его придерживалась либеральная партия Британии, в которой усилился нонконформизм после присоединения к ней старой аристократии вигов и представителей крупного бизнеса, покинувших консервативную партию в 1880-е годы). (Нонконформизм — отделение протестантов от Церкви Англии, которое произошло в Англии и в Уэльсе.) В Восточной Европе религия в политике была неотделима от национализма, а в России — и от государства. Русский царь не просто был главой Православной церкви — он использовал ее для борьбы против революции. Другие великие мировые религии — ислам, индуизм, буддизм, конфуцианство (не говоря о культах небольших общин и народов) — действовали пока еще в другом идеологическом и политическом пространстве, где западная демократическая политика была чуждой и неуместной.
Религия, конечно, имела большой политический потенциал, но национальная идентификация являлась не менее значительным, а практически — еще более эффективным средством политической мобилизации. Когда, после демократизации избирательного права в Британии в 1884 году, Ирландия голосовала за своих представителей, то Ирландская Националистическая партия захватила все места, выделенные для католиков этого острова. 65 из 103 депутатов составили дисциплинированную фалангу под руководством вождя ирландского протестантского национализма Чарльза Стюарта Парнелла (1846–1891)[28] Если выражение политических взглядов было связано с национальным самосознанием, то было заранее известно (где бы это ни происходило), что поляки будут голосовать именно как поляки (хоть в Германии, хоть в Австрии), чехи — как чехи и т. п. Поэтому, например, политическая жизнь австрийской части империи Габсбургов была парализована именно в результате такого разделения по национальным интересам. После восстаний немцев и чехов, выступавших друг против друга (1890-е годы), парламентская система потерпела полный крах, так как ни одно правительство не могло получить большинства в парламенте. Поэтому введение всеобщего избирательного права в 1907 году было не только уступкой соответствующим требованиям, но и отчаянной попыткой мобилизации масс избирателей, которые стали бы голосовать не по национальному признаку (например, за католиков или даже за социалистов), против непримиримых и вечно конфликтующих национальных блоков.