По правде говоря, единственный реальный вызов существовавшей системе могло бы составить только чрезмерное усиление влияния парламентов; серьезной угрозы восстания низов в конституционных странах не было; армия, этот классический источник путчей, оставалась спокойной даже в Испании. Даже там, где восстания и вовлечение военных в политику оставались частью политической ситуации (Балканы, Латинская Америка) — они воспринимались скорее как элементы существовавшей системы, а не как потенциальная угроза для нее.
Однако такое положение не могло сохраняться долго. И когда правительства оказывались в противостоянии с растущими и явно непримиримыми политическими силами, то их первым побуждением было — действовать методом принуждения. И вот Бисмарк, этот мастер политических манипуляций с ограничениями избирательного права, вступил в конфликт с массами организованных католиков, сохранявших верность реакционному Ватикану (находившемуся «за горами» — отсюда название оппозиционеров — «ультрамонтаны»); итак, Бисмарк объявил антиклерикальную войну (так называемая «Культуркампф» — «война за культуру» 1870-х годов) — и проиграл. В другой раз, оказавшись перед угрозой со стороны растущей социал-демократии, он объявил партию вне закона в 1879 г. — и что же? Возврат к прямому абсолютизму оказался невозможным и поистине немыслимым, так что запрещенным социал-демократам было разрешено выставить своих кандидатов на выборах; таким образом, Бисмарк проиграл во второй раз. Получалось, что рано или поздно (как в случае с социалистами после ухода Бисмарка в 1889 г.) правительству приходилось уживаться с новыми массовыми политическими движениями. Австрийский император, чью столицу «захватила» Христианско-Социальная партия, подействовавшая на избирателей своими демагогическими призывами, три раза отказывался принять их лидера Люгера в качестве мэра Вены — и все же смирился с неизбежностью в 1897 году. В 1886 году бельгийское правительство подавило с помощью военной силы волну забастовок и мятежей своих рабочих (положение которых, надо признать, было одним из самых жалких в Западной Европе) и посадило за решетку социалистических лидеров, не глядя на то, участвовали они в беспорядках или нет. Однако семь лет спустя оно приняло закон о всеобщем избирательном праве (в одном из его вариантов) после успешной всеобщей забастовки. Итальянское правительство расстреляло сицилийских крестьян в 1893 г. и миланских рабочих — в 1898 году; однако после событий в Милане, когда погибло 50 человек, оно все-таки сменило курс. Подводя итог, можно сказать, что 1890-е годы были временем появления социализма в качестве массового политического движения, что явилось переломным моментом в истории. Началась эра новой политической стратегии.
Поколения читателей, выросших после первой мировой войны, могут удивиться тому, что ни одно правительство в то время не рассматривало серьезно возможностей отхода от конституционной и парламентской системы. Только после 1918 года конституционализм и представительская демократия были вынуждены отступить на широком фронте, восстановив свои позиции лишь после 1945 года. В конце XIX в. такого отступления не было. Даже в царской России поражение революции 1905 года не привело к полной отмене выборов парламента (Думы). В противоположность ситуации 1849 года не произошло никакого резкого поворота назад и наступления реакции, хотя в конце своего правления Бисмарк и носился с идеей отмены или приостановки действия конституции. Буржуазное общество, может быть, и было обеспокоено направлением мирового развития, но чувствовало себя достаточно уверенно, и, в немалой степени, потому, что развитие мировой экономики вряд ли давало повод для пессимизма. Даже политически умеренные круги с нетерпением ожидали прихода революции в России (если не принимать во внимание мнение групп, имевших другие дипломатические и финансовые интересы), которая, как предполагалось, сотрет темное пятно с европейской цивилизации и обратит Россию в добропорядочное буржуазно-либеральное государство; в самой России революция 1905 года, в отличие от революции 1917 года, была с энтузиазмом поддержана средним классом и интеллигенцией. Прочие возможные восстания не имели особого значения. Правительства сохраняли удивительное спокойствие во время эпидемии анархистских покушений в 1890-е годы, жертвами которых стали два монарха, два президента и один премьер-министр[35]; никто не был всерьез обеспокоен выходом анархизма за пределы Испании и некоторых районов Латинской Америки. С началом войны 1914 года министр внутренних дел Франции даже не побеспокоился об аресте революционеров (в основном, анархистов и анархо-синдикалистов) и прочих подрывных элементов, выступавших против войны и считавшихся опасными для государства, поскольку в полиции имелись на них обширные досье, заведенные как раз на чрезвычайный случай.
В общем, буржуазное общество (в отличие от периода после 1917 года) не чувствовало серьезной и близкой угрозы; так же не были серьезно подорваны исторические перспективы, идейные и культурные ценности XIX века. Считалось, что цивилизованные обычаи, власть закона и либеральные институты будут продолжать свое развитие и охранять свой всемирный характер. Конечно, в мире еще осталось немало варварства, в основном, в отсталых странах (как считали «респектабельные» наблюдатели) и среди «нецивилизованных» народов колоний (к счастью, завоеванных). Оставались страны, даже в Европе (царская Россия, Оттоманская империя), где свет разума едва мерцал или вовсе не был зажжен. Однако даже скандалы, потрясавшие общественное мнение в отдельных странах и во всем мире, показывали, как велики были надежды на цивилизованное развитие буржуазного общества в то мирное время («дело Дрейфуса», отказавшегося подчиниться несправедливому решению суда; «дело Феррера», состоявшее в несправедливом наказании в 1909 г. испанского просветителя, неправильно обвиненного в руководстве рядом мятежей в Барселоне; «дело Заберна», когда 20 демонстрантов были взяты под арест на одну ночь германской армией в эльзасском городе). Теперь, в конце двадцатого века, мы можем лишь с грустным недоверием вглядываться в тот исторический период, когда считалось, что убийства (происходящие в наше время почти ежедневно) возможны лишь у турок, вообще — «где-то там, у дикарей».
III
Итак, правящие классы искали новую стратегию, стараясь при этом ограничить влияние общественного мнения и масс избирателей на свои собственные и государственные интересы, а также на формирование и традиции высокой политики. Их главной мишенью стали рабочие и социалистические движения, возникшие внезапно во многих странах и ставшие массовым явлением в 1890-е годы (см. гл. 5). Оказалось, однако, что с ними можно было легче найти общий язык, чем, например, с националистическими движениями, которые либо тоже появились в это время, либо уже существовали ранее, но вступали теперь в новую фазу воинственности, автономизма и сепаратизма (см. гл. 6.) Что касается католиков, то их (если они не были националистами-автономистами) можно было сравнительно легко склонить к интеграции, ввиду их социальной консервативности (свойственной даже христианско-социальным партиям, вроде партии Люгера) и приверженности к охране особых интересов церкви.
Вовлечение рабочих движений в обычные политические игры, происходящие в рамках государственной системы, было делом нелегким, поскольку работодатели, оказываясь перед лицом забастовок и профсоюзов, явно не были склонны отказываться от применения грубой силы (в отличие от политиков, предпочитавших действовать более изощренно, так сказать, «облекая крепкий кулак в бархатную перчатку»); так было даже в странах Скандинавии, известных своим миролюбием. Растущая мощь большого бизнеса все больше не терпела никакого контроля. В большинстве стран, особенно в США и в Германии, работодатели, как класс, никогда не примирялись с профсоюзами (в период до 1914 года); даже в Британии, где профсоюзы были уже давно узаконены, как в принципе, так, зачастую, и на практике, работодатели предприняли в 1890-е годы контрнаступление на рабочие организации, хотя правительство проводило политику примирения, а лидеры Либеральной партии шли на все, чтобы заполучить голоса рабочих. Трудно было налаживать политическое сотрудничество и там, где новые партии отказывались от всяких соглашений с буржуазией своей страны и со своим государством, как это делали партии, вступившие в Коммунистический Интернационал, образовавшийся в 1889 г., в котором доминировали марксисты; хотя в отношениях с местными властями эти партии вели себя не столь несговорчиво. (Надо сказать, что лейбористские политики нереволюционного и немарксистского направления не знали подобных проблем.) Однако к 1900-м годам стало ясно, что во всех массовых социалистических движениях образовалось умеренное или реформистское крыло; даже среди марксистов эта идеология нашла своего выразителя в лице Эдуарда Бернштейна[36], утверждавшего, что «движение — это все, конечная цель — ничто»; хотя его бестактные требования ревизии марксистской теории привели к скандалу и вызвали возмущение и споры среди социалистов после 1897 года. Несмотря на все это, политика вовлечения масс в избирательный процесс, к которой с энтузиазмом относились даже почти все марксистские партии (поскольку она делала наглядным рост их рядов), не могла все же обеспечить мирное вхождение этих партий в существовавшую систему.
Социалисты, конечно, пока еще не могли войти в состав правительств. Нечего было и думать, что они смогут примириться с «реакционными» политиками и правительствами. Однако неплохие шансы на успех имела политика привлечения хотя бы умеренных представителей трудящихся в расширенную коалицию, имеющую целью поддержку реформ, т. е. в своего рода союз всех демократов, республиканцев, антиклерикалов и «людей из народа», противостоящий хорошо организованным противникам реформ. Над этим, начиная с 1899 года, постоянно работал во Франции Вальдек Руссо (1846–1904), создавший правительство Союза республиканцев, противостоявшее реакции, которая бросила ему открытый вызов в «деле Дрейфуса», в Италии в этом направлении работал Занарделли, правительство которого в 1903 г. опиралось на поддержку даже крайне левых; а затем — Джолитти, великий мастер уговоров и примирений. В Британии в 1903 г. либералы создали, преодолев некоторые трудности 1890 годов, предвыборный союз с молодым Комитетом представления лейбористского движения, который, благодаря этому, вошел в 1906 году в парламент в качестве Лейбористской партии. В других странах — общая заинтересованность в расширении избирательного права тоже привлекала социалистов к объединению с другими демократами; например, в Дании в 1901 г. впервые в Европе было создано правительство с участием социалистов, опиравшееся на поддержку Социалистической партии.