Когда люди конца XIX века сравнивали свое настоящее с не столь далеким прошлым, то их поражали две вещи: громадный рост армии промышленных рабочих и, не менее того, рост специализации промышленности, наблюдавшийся в пределах каждого промышленного района и даже каждого города. Типичный промышленный город, т. е. город с населением от 30 до 300 тысяч человек (тогда как в начале века город с населением более 100 тысяч человек считался очень крупным!) имел, так сказать, «однотонную окраску», в лучшем случае — с двумя или тремя «оттенками; так в Лодзи, Рубэ, Данди и Лоуэлле царствовала текстильная промышленность; в Эссене и Мидлсборо — уголь, чугун и сталь, и по отдельности, и в разных сочетаниях; в Ярроу и Барроу — производство вооружений и судостроение; в Людвигсгафене и Виднесе — химия. В этом отношении от всех перечисленных городов сильно отличались новые многомиллионные мегалополисы, имевшие огромные размеры и насыщенные разнообразными промышленными предприятиями, причем — независимо от того, являлись ли они столицами государств или нет. Хотя некоторые великие столицы служили и важными промышленными центрами (например, Берлин, Петербург, Будапешт), обычно столицы все же не играли главной роли в промышленности своей страны.
Еще более удивительным казалось то, что массы трудящихся, неоднородные по своему составу и характеру, стремились все, в первую очередь, получить работу в крупных разветвленных фирмах, предприятия которых насчитывали от нескольких сот до многих тысяч рабочих и выпускали разнообразную продукцию (особенно те из них, которые находились в новых центрах тяжелой промышленности). На заводах Круппа в Эссене, Виккерса — в Барроу, Армстронга — в Ньюкасле трудились десятки тысяч рабочих. При этом общая численность работников этих гигантов составляла меньшинство от всей армии промышленных рабочих. Даже в Германии среднее количество работников одного предприятия составляло в 1913 г. всего 23–24 человека{109} (если даже брать только предприятия, имевшие более 10 рабочих); однако меньшинство, трудившееся на сверхкрупных предприятиях, привлекало к себе все большее внимание и представляло собой потенциально грозную силу. Что бы там ни говорили впоследствии историки, но для современников эти скопления рабочих казались непомерной, неотвратимо растущей и внушительной силой, отбрасывавшей мрачную тень на весь установившийся общественный порядок и на политическую жизнь. Стоило только задуматься над тем, что произойдет, если они осознают себя как класс, способный к единым политическим действиям!
Именно так и произошло, причем, если оценивать события в масштабе всей Европы, случилось это внезапно и чрезвычайно быстро. Везде, где только позволяла демократизация политики и избирательной системы, на политическую сцену выходили и начинали расти с поразительной быстротой Массовые партии, опиравшиеся на рабочий класс и руководствовавшиеся идеологией революционного социализма (хотя любой социализм по самой своей сути считался революционным); их возглавляли люди, преданные такой идеологии (это были не только мужчины, но, иногда, и женщины). В 1680-е годы все эти партии еще только появились (кроме Германской Социал-Демократической партии, созданной в 1875 году путем объединения и уже представлявшей собой внушительную силу на арене предвыборной борьбы). Уже в 1906 году их существование стало настолько привычным, что один германский исследователь счел возможным выпустить книгу под названием: «Почему в США нет социализма?»{110} Существование массовых рабочих и социалистических партий стало нормой жизни, а их отсутствие вызывало удивление. В действительности, к 1914 году массовые социалистические партии существовали даже в США, где кандидат социалистов собрал на выборах почти 1 млн голосов; а также в Аргентине, где Социалистическая партия собрала в 1914 году 10 % голосов избирателей; а в Австралии Лейбористская партия (по правде говоря, довольно далекая от социализма) сформировала в 1912 г. федеральное правительство. Что же касается Европы, то там социалистические и рабочие партии имели внушительный электорат почти во всех странах, где это позволяли условия. Они оставались в меньшинстве, но в некоторых государствах, в первую очередь, в Германии и в странах Скандинавии, они уже являлись крупнейшими национальными партиями, за которых голосовало 35–40 % избирателей, и каждое новое расширение электората показывало готовность масс промышленных рабочих голосовать за социализм. И они не только голосовали, но и организовывались в гигантские армии: так, Рабочая партия Бельгии насчитывала в 1911 г. 276 тысяч членов (в такой небольшой стране!); великая Германская Социал-Демократическая партия (СДПГ) насчитывала более 1 млн человек; при этом рабочие организации, связанные с партиями, но имевшие меньшую политическую направленность (профсоюзы, кооперативные общества) были еще более массовыми и многочисленными.
Конечно, не все армии трудящихся были такими большими, прочными и дисциплинированными, как социалистические партии стран Северной и Центральной Европы. Но даже там, где рабочие партии представляли собой просто плохо организованные группы активистов или местных радикалов, готовых возглавить при случае массовое движение, к ним все же приходилось относиться со всей серьезностью. Они стали важным фактом национальной политики. Так, Французская Социалистическая партия, насчитывавшая в 1914 году 76 000 членов, не была ни слишком крупной, ни вполне единой, и, тем не менее, получила на выборах 1,4 млн голосов и провела в парламент 103 депутата. Итальянская Социалистическая партия, имевшая еще более скромную численность — 50 000 тысяч человек, собрала на выборах почти 1 млн голосов{111}. Короче говоря, рабочие и социалистические партии росли почти повсеместно с такой скоростью, которая казалась современникам (в зависимости от их точки зрения) либо пугающей, либо чудесной. Их лидеры поздравляли друг друга с триумфальными рекордами роста, перекрывавшими показатели прошлых лет. Достаточно было просто увидеть промышленные районы Британии и познакомиться с результатами переписей, чтобы убедиться в одном: пролетариат вскоре будет составлять огромное большинство населения. Ну а пролетариат объединялся вокруг своих партий. Согласно систематическим подсчетам германских социалистов, склонных к статистике, было лишь вопросом времени достижение этой партией магического показателя в 51 % голосов всех избирателей, которое в демократическом государстве стало бы поворотным историческим событием. А дальше, как говорилось в новом гимне социалистов: «С Интернационалом воспрянет род людской!»
Нам нет необходимости разделять этот оптимизм, который оказался неуместным. Тем не менее перед 1914 годом было ясно, что даже самые преуспевающие политические партии имеют еще широкие потенциальные резервы, способные оказать им дальнейшее пополнение и поддержку, и что эти партии еще продолжают расти. Поэтому вполне естественно, что необыкновенный рост социалистических рабочих партий, происходивший с 1880-х годов, приводил в возбуждение их членов и сторонников, как и их лидеров, и порождал у них радужные надежды на историческую неизбежность их торжества. Никогда прежде не было такого «времени надежд» для тех, кто трудился на фабриках, в мастерских, в шахтах, зарабатывая себе на жизнь собственными руками. Как говорили слова одной песни русских социалистов: «Черные дни миновали, час искупленья пробил!».
II
Этот замечательный рост партий рабочего класса казался, на первый взгляд, просто удивительным. Их сила заключалась, главным образом, в элементарной простоте их политических призывов. Это были партии, состоявшие из рабочих, зарабатывавших деньги физическим трудом. Они представляли рабочий класс в его борьбе против капиталистов и их государства; а их целью было создание нового общества, которое должно было начать свою деятельность с эмансипации рабочих, выполняемой ими самими, а затем осуществить эмансипацию всего человечества, за исключением ничтожной кучки эксплуататоров. В идеологии большинства новых партий занимала все большее место марксистская доктрина, сформулированная в период после смерти Маркса и до конца столетия; она привлекала ясностью изложения новых программных истин, которым она придавала огромную силу политического воздействия. Следуя ей, достаточно было просто знать, что все рабочие должны вступить в новые партии или поддержать их, а потом история сама обеспечит им победу в будущем.
Согласно этой доктрине, предполагалось, что класс рабочих является достаточно многочисленным и однородным, чтобы осознать себя в виде «пролетариата» (в марксистском понимании этого термина), убежденного в правильности социалистического понимания ситуации и текущих задач, первой из которых была задача создания пролетарских партий с целью участия в политической борьбе. (Заметим, что не все революционеры соглашались с принципом первоочередности политической борьбы, но мы оставим на время в стороне мнение этого меньшинства, вдохновлявшегося идеями анархизма, хотя и не связанного с ним.)
Однако практически все аналитики-специалисты по изучению деятельности рабочего класса соглашались с тем, что так называемый «пролетариат» отнюдь не был однородной массой, даже в пределах одной нации. Само выражение «рабочий класс» употреблялось до создания новых партий обычно во множественном («рабочие классы»), а не в единственном числе.
Фактически различия внутри той массы, которую социалисты называли одним словом «пролетариат», были столь велики, что могли воспрепятствовать практическому утверждению в ней единого классового сознания.
Пролетариат (в классическом смысле этого слова), т. е. рабочие современных фабрик и заводов, часто представлял собой лишь небольшое, хотя и быстро растущее меньшинство, далекое от основной массы рабочих, трудившихся в мастерских, на фермах, на улицах городов и в системе коммунального обслуживания, словом, во всех уголках огромного лабиринта, который представляло собой хозяйство малых и больших городов, вмещавшее массу наемной рабочей силы. При этом рабочие, трудившиеся в разных отраслях промышленности, на мелких предприятиях и в других местах, нередко отделенных и изолированных друг от друга, по-разному оценивали свое положение и свои проблемы. Действительно, много ли было общего между, например, рабочими котельных (в Британии), где трудились одни мужчины, и женщинами-работницами текстильных фабрик; или между трудившимися в одних и тех же портовых городах квалифицированными рабочими судоверфей и докерами, грузчиками и строителями. Различия шли не только по вертикали, но и по горизонтали: между простыми рабочими и десятниками; между рабочими привилегированных профессий и остальными; между рабочей аристократией, люмпен-пролетариатом и промежуточными слоями; и даже между разными слоями квалифицированных рабочих, где типографский наборщик презирал каменщика, а тот, в свою очередь, свысока смотрел на маляра. Были не только различия, но и соперничество между группами рабочих за определенные виды работ; причиной могло послужить совершенствование технологических процессов, преображавшее старые отрасли и стиравшее традиционную разницу между, например, слесарем и кузнецом, так что высокая квал