ификация и опыт вдруг теряли свое значение. Там, где работодатели были сильны, а рабочие плохо организованы, они покорно трудились на своих местах, определенных самой технологией и организацией производства; в других случаях возникали «пограничные конфликты» между квалифицированными рабочими разных специальностей (как, например, на верфях Британии в 1890-е годы), что приводило к стихийным и никому не нужным забастовкам.
В добавление ко всему этому существовали еще более явные различия социального и географического характера, а также различия по национальности, языку, культуре и религии, возникавшие именно потому, что расширяющаяся промышленность формировала свои быстро растущие трудовые армии, рекрутируя людей из всех уголков страны и из-за рубежа, благодаря международной и трансокеанской миграции населения. Поэтому то, что, по мнению одних, выглядело как процесс сосредоточения людей (и мужчин, и женщин) в единый рабочий класс, по мнению других представляло собой рассеивание и разброс обломков общин и диаспор, принявшее гигантские масштабы. Поскольку указанные различия разделяли рабочих, они явно служили на пользу работодателям (нередко поощрявшим их), особенно это было заметно в США, где пролетариат состоял, в основном, из разного рода иммигрантов. Даже такой боевой отряд американских рабочих, как «Западная федерация шахтеров Скалистых гор», оказалась на грани раскола, вызванного стычками между квалифицированными рабочими, выходцами с Корнуолла, приверженцами методистской церкви, и менее квалифицированными ирландцами-католиками; первых ценили на рудниках всего мира, как специалистов по тяжелым горным работам, а вторые трудились на всех окраинах англоговорящей зоны земного шара, где только требовалась физическая сила и тяжелый труд.
Каково бы ни было действие внутренних различий рабочего класса, но различия по национальности, религии и языку определенно разделяли их. Трагическую известность получил пример Ирландии. Но даже в Германии было больше противников социальной демократизации среди рабочих-католиков, чем среди протестантов, а рабочие-чехи в Богемии не хотели вступать в общеавстрийское движение, где доминировали германоговорящие рабочие. Маркс говорил: «У рабочих нет отечества, у них есть только свой рабочий класс». Социалисты настойчиво призывали рабочие движения к интернационализму не только под влиянием своих идеалов, но и потому, что интернационализм нередко являлся существенным предварительным условием их деятельности. Ведь как иначе можно было организовать рабочих, например, в таком городе, как Вена, где третью часть их составляли иммигранты из Чехии; или в Будапеште, где квалифицированные рабочие были немцы, а остальные — словаки и мадьяры. Пример крупного промышленного центра, Белфаста, показал (и показывает до сих пор), что может произойти, когда рабочие видят в себе прежде всего католиков, или протестантов, а уж потом — вообще трудящихся, или хотя бы — вообще ирландцев.
К счастью, призыв к интернационализму или к интеррегионализму (что для больших стран представляло почти то же самое) имел определенный эффект. Различия в языке, национальности и религии не могли, сами по себе, предотвратить формирование единого классового сознания, особенно когда группы рабочих разных национальностей не вступали в конфликты между собой, занимая каждая свою нишу на рынке труда. Эти различия создавали трудности только тогда, когда выражали или символизировали жестокие групповые противоречия внутри класса рабочих, либо разногласия, мешавшие объединению всех рабочих. Рабочие-чехи с подозрительностью относились к германским рабочим не потому, что те тоже были трудящимися, а потому, что они представляли нацию, смотревшую на чехов как на людей второго сорта. Ирландцы-католики в Ольстере не верили призывам к классовому единству, потому что они видели в 1870–1914 гг., как католиков вытесняли с хорошо оплачиваемых рабочих мест в промышленности, которые, с одобрения профсоюзов, практически стали монополией протестантов. Но даже при таких обстоятельствах сила классового опыта была такова, что национальное или религиозное самосознание рабочих могло только сузить их классовое самосознание, но не могло заменить его. Человек чувствовал себя рабочим, хотя и рабочим-чехом, поляком или католиком.
Католическая церковь, несмотря на глубокую враждебность к идеям деления общества на классы и противостояния классов, чувствовала себя обязанной помогать (или хотя бы не мешать) формированию союзов рабочих (даже католических профсоюзов, бывших в этот период, как правило, небольшими), хотя все же предпочитала иметь дело с совместными организациями работодателей и наемных работников. Чего она действительно не терпела — так это не классового самосознания рабочих как такового, а именно их политической классовой сознательности. Поэтому даже в Ольстере, раздиравшемся религиозной враждой, допускалось существование профсоюзов и формирование партии трудящихся обычного типа. При этом, однако, единство рабочих было возможно лишь в ограниченных пределах, пока не затрагивались два жизненно важных вопроса: религия и самоуправление Ирландии, так как по этим проблемам католики и протестанты, «оранжевые» и «зеленые» рабочие никак не могли договориться. В этих условиях могло существовать какое-то профсоюзное движение и борьба трудящихся за свои права, но не могла действовать партия рабочих, основанная на классовом самосознании — разве что в пределах каждой из религиозных общин или в виде какой-то слабой организации промежуточного типа.
К факторам, затруднявшим организацию рабочих и формирование их классового самосознания, следует добавить также неоднородность структуры самой индустриальной экономики, связанную с неравномерностью ее развития. Это не касалось лишь Британии, в которой давно существовали лейбористские организации и действовало сильное чувство классовой солидарности, не имевшее политической окраски. В этой стране индустриализация начиналась в архаичных, поистине средневековых условиях, допускавших формирование профсоюзов в виде довольно примитивных, большей частью децентрализованных тред-юнионов, создававшихся на базе союзов ремесленников; после этого профсоюзы укоренились в основных отраслях промышленности этой страны; причем промышленность, по ряду причин, развивалась не столько путем замены ручного труда машинным, сколько путем сочетания ручных операций с использованием энергии пара. Во всех главных отраслях промышленности Британии, являвшейся «мастерской мира», — в текстильной промышленности, в горном деле, в металлургии, в машиностроении и в судостроении (в котором Британия играла ведущую роль) — существовали профсоюзные организации в виде «ядра активистов», распространявшие свою деятельность, в основном, на людей одной профессии или одного производства, потом они послужили основой для создания массовых профсоюзов. В период 1867–1875 годов профсоюзы добились юридического оформления своих прав и получили такие привилегии, которые воинственно настроенные работодатели, консервативные правительства и судьи едва сумели уменьшить или отменить только в 1980-е годы. Организации трудящихся не только существовали и стали общепринятыми; они имели большие права и влияние, особенно во всем, что касалось условий труда на каждом рабочем месте. Это исключительное, можно сказать, уникальное влияние профсоюзных организаций создало впоследствии немалые (и постоянно возраставшие) трудности для промышленной экономики Британии; фактически даже в наше время оно создает проблемы предпринимателям, внедряющим механизацию или новые методы организации производства без учета существующих условий. В период до 1914 года хозяевам пришлось уступать в большинстве случаев при возникновении конфликтов по принципиально важным вопросам; впрочем, здесь мы упоминаем обо всем этом только для того, чтобы подчеркнуть исключительное положение Британии в этом вопросе. Вывод такой: рабочие, действуя политическими методами, могут способствовать усилению своих профсоюзов; однако политическое давление, по своим результатам, не может полностью заменить влияние профсоюзов.
В других местах положение с правами трудящихся складывалось по-разному. В общем можно сказать, что профсоюзы в то время эффективно действовали лишь «на окраинах» современной, особенно крупной, промышленности: в мастерских, на строительных площадках, на мелких и средних предприятиях. Организации, которые, теоретически, должны были быть общенациональными, на практике были децентрализованы и крайне локализованы. В таких странах, как Франция и Италия, эффективно действовали объединения мелких местных профсоюзов, группировавшихся вокруг местных профсоюзных клубов. По правилам французской национальной федерации профсоюзов («ССТ»), для создания профсоюзной организации национального масштаба требовалось, чтобы она объединяла не менее трех профсоюзов{112}. На крупных модернизированных промышленных предприятиях с профсоюзами никто не хотел считаться. В Германии, в районах тяжелой промышленности Рейнланд и Рур, не чувствовалось влияния «Свободных немецких профсоюзов» и социальной демократизации. В США в 1890-х годах профсоюзное движение в крупной промышленности было практически ликвидировано и не возрождалось до 1930-х годов, хотя и сохранялось в мелкой промышленности и в небольших строительных организациях, благодаря определенной ограниченности рынка труда крупных городов, в которых политика муниципальных контрактов и расцвет взяточничества открывали для профсоюзов широкое поле деятельности. Деятельность местных объединений небольших ячеек организованных рабочих и профессиональных трудовых объединений (охватывавших, как правило, квалифицированных рабочих) иногда перемежалась забастовками, которые на время объединяли массы трудящихся; но эти выступления носили обычно случайный и ограниченный характер.
Лишь отдельные забастовки привлекали внимание своим размахом; среди них выделялись выступления шахтеров, которые в этом отношении резко отличались от рабочих других профессий: плотников, слесарей, рабочих табачных фабрик, печатников и ремесленников, составлявших вместе обычный рабочий класс, поставлявший кадры для новых пролетарских движений. Шахтеры, часто жившие вместе с семьями в отдельных поселках, таких же грязных и неустроенных, как и их шахты, были крепко связаны между собой узами совместного опасного труда и тяжелой жизни и отличались готовностью к коллективной борьбе; даже во Франции и в США у них имелись мощные профсоюзные организации (хотя бы действовавшие периодически). Об особенностях шахтерского труда говорилось так в одной простой песенке германских шахтеров, даваемой в примерном переводе: