Пекарь сам выпекает свой хлеб,
Столяр сделает табурет;
Только шахтеры в шахте сырой
Смело встают друг за друга стеной!{113}
Учитывая большую численность шахтеров и их концентрацию в районах угледобычи, допустимо сказать, что они могли сыграть важную роль в рабочем движении (особенно в Британии).
Заслуживало внимания профсоюзное движение еще двух отраслей: на транспорте и на государственных предприятиях; здесь профсоюзы были организованы не по профессиям и иногда включали работников смежной отрасли. Работники государственных предприятий не имели права создавать профсоюзные организации; так было даже во Франции, которая позже стала оплотом профсоюзного движения работников государственных служб. Этот закон сильно тормозил создание профсоюзов на железных дорогах, часто являвшихся собственностью государства. Впрочем, на частных железнодорожных линиях тоже было трудно создавать рабочие организации из-за того, что их персонал был рассеян на больших пространствах, и по причине особого положения некоторых работников, особенно паровозных машинистов и членов паровозных бригад, работа которых имела стратегическое значение для государства. Железные дороги были крупнейшими предприятиями капиталистической экономики, и было практически невозможно создать профсоюзную организацию дороги, проходящей через всю страну; например, в 1890-х годах Лондонская и Северо-Западная компания железных дорог имела 65 000 рабочих, обслуживавших 7000 км путей и 800 станций.
Другой важный вид транспорта, морской, был привязан к портам, имевшим тесные связи со всей экономикой. Любая забастовка в доках или в порту могла перерасти в общую забастовку на транспорте и даже во всеобщую забастовку. Не зря всеобщие забастовки, охватывавшие промышленность и происходившие особенно часто в первые годы XX века[38], начинались всегда в портовых городах: в Триесте, Генуе, Марселе, Барселоне, в Амстердаме. (Эти забастовки вызвали горячие идеологические споры среди социалистов.)
Всеобщие забастовки были гигантскими битвами трудящихся за свои права, но они вряд ли могли послужить основой для создания массового постоянного профсоюзного движения из-за неоднородности массы неквалифицированных рабочих, участвовавших в них.
Как ни отличались между собой морской и железнодорожный транспорт, но у них была общая черта: их важное стратегическое значение для национальной экономики, которая могла быть парализована в результате прекращения их работы. По мере роста рабочего движения правительства все больше понимали возможность такого удара и продумывали вероятные ответные меры; так, французское правительство сумело прервать всеобщую забастовку железнодорожников в 1910 г. путем призыва на военную службу 150 000 железнодорожников, подчинив их тем самым действию военной дисциплины{114}.
Частные работодатели тоже понимали стратегическое значение транспорта. Когда в Британии началось в 1889—1890-х годах массовое расширение профсоюзного движения, вызванное забастовками моряков и докеров, то хозяева предприняли ответные меры, начав борьбу против железнодорожников Шотландии и против многочисленных, но слабых профсоюзов крупных морских портов. С другой стороны, профсоюзы перед войной планировали стратегический маневр в виде создания Тройственного союза шахтеров, железнодорожников и портовых рабочих. Таким образом, транспорт явно становился ключевым элементом классовой борьбы.
Еще более очевидным было возникновение другой зоны классовой конфронтации, приобретавшей все большее значение: это были огромные и продолжавшие расти металлургическая и металлообрабатывающая отрасли промышленности. Здесь сила организованных трудящихся в виде традиционно крепких профсоюзов, объединявших квалифицированных рабочих старой ремесленной закалки, столкнулась с препятствием в виде новых крупных промышленных предприятий, на которых роль рабочих сводилась к управлению сложными специализированными машинами и агрегатами, не требовавшему высокой квалификации. Технический прогресс быстро сдвигал границы применения новых методов организации труда, обостряя конфликты классовых интересов. В мирное время ситуация еще находилась под контролем, но после 1914 года усилились и обострились трудовые конфликты на всех крупных заводах по производству вооружений. Решительный поворот к революции, совершенный рабочими металлообрабатывающей промышленности в годы войны и после нее, был подготовлен трудовыми конфликтами 1890—1900-х годов.
Итак, рабочие классы разных стран не были однородными, и было нелегко сформировать из них социальные группы, объединенные общими интересами, даже не привлекая в них сельскохозяйственный пролетариат, который рабочие движения тоже пытались организовать и мобилизовать, однако без большого успеха[39].
И все же рабочие объединились. Но каким образом?
III
Первым мощным средством объединения была идеология, которую несла с собой организация. Социалисты и анархисты обращали свои проповеди к массам, которых никто до этого не удостаивал своим вниманием, кроме хозяев и их прислужников, убеждавших их в одном: быть всегда тихими и покорными; даже в начальных школах (если удавалось в них попасть) больше всего говорили о значении религии в обществе; и сама церковь, имевшая мощную организацию, не спешила (кроме нескольких плебейских сект) осваивать новую область — сознание пролетариата, либо просто не умела справляться с воспитанием новых групп населения, столь сильно отличавшихся от структурированных общин прежних сельских и городских приходов. Таким образом, рабочие, представлявшие собой многочисленную новую социальную группу, оказались для общества незнакомыми и забытыми людьми. То, что общество их не знало, подтверждают десятки трудов, написанных исследователями из среднего класса; а насколько они были забыты, можно понять, например, прочитав письма Ван-Гога, служившего проповедником евангелистской церкви в одном из шахтерских районов Бельгии. Так что социалисты нередко оказывались первыми, кто к ним обращался. Там, где условия были подходящими, агитация социалистов воздействовала на самые разные слои рабочих: от ремесленников до шахтеров, пробуждая в них мысль о принадлежности к одному и тому же классу — классу пролетариата. Так, работники надомных производств, жившие в Бельгии, в долинах вокруг Льежа, и занимавшиеся по традиции изготовлением ружей, не знали до 1886 года никакой политики. Мужчины зарабатывали мало и тратили время на разведение голубей, рыбалку и петушиные бои. Все изменилось с того момента, как только на сцену вышла «Рабочая партия». Большинство населения (80–90 %) стали голосовать за социалистов; позиции местного католицизма оказались подорванными. Население Льежа поняло, что оно разделяет убеждения ткачей Рента (хотя те даже говорили на другом языке — фламандском); к ним присоединились все, кто верил в идеалы единого и всемирного рабочего класса. Этот призыв к единству всех, кто трудился и был беден, был донесен агитаторами и пропагандистами социализма до самых отдаленных уголков всех стран. Социалисты принесли с собой также понятие об организации, т. е. о планомерных комплексных действиях, без которых трудящиеся не смогли бы существовать как класс; кроме того, благодаря организации, рабочие приобрели кадры ораторов, выражавших чувства и надежды людей, не умевших этого делать. Агитаторы знали или находили слова правды, которую они чувствовали. Без организации, без коллектива рабочие были просто бедным трудящимся людом. Прежняя мудрость, закрепленная в пословицах, легендах и песнях, на основе которой формировалось мировоззрение бедняков в доиндустриальную эпоху, теперь оказалась недостаточной. Рабочий класс стал новой общественной реальностью, требовавшей нового отражения. Это началось с того момента, когда они поняли призыв своих ораторов: «Вы — это класс, и вы должны это показать!» Поэтому новым партиям было достаточно хотя бы просто обозначить свое имя: «рабочая партия». Кроме активистов новых движений, никто не доносил до рабочих идеи классового сознания. Эта идея объединяла всех, кто был готов признать ее истинность, несмотря на все трудности и различия, существовавшие между рабочими. Люди были готовы признать эту идею, потому что пропасть, отделявшая рабочих от остального общества и даже от других слоев «маленьких людей», становилась все глубже, так как мир рабочих становился все более обособленным; а главное — потому, что главной и определяющей чертой существовавшей реальности все больше становились противоречия между работодателями, платившими зарплату, и рабочими, которые на нее жили. Именно эти противоречия определяли суть ситуации в таких городах, как Бохум (в Германии), имевший в 1842 г. всего 4200, а в 1907 году — уже 120 000 жителей, из которых 78 % были рабочие, а 0,3 % — капиталисты; или как Миллсборо (в Англии), где в 1841 г. было 6000, а в 1911 г. — 105 000 жителей. В этих центрах угольной и тяжелой промышленности, выросших во второй половине XIX века всюду, как грибы после дождя, люди, мужчины и женщины, могли подолгу даже не встречать представителей другого класса, кроме своих хозяев и начальников (владелец предприятия; управляющий; чиновник администрации; учитель; священник); да еще, может быть, мелких ремесленников, лавочников и владельцев пивных, которые удовлетворяли скромные нужды бедняков и сами почти слились с пролетарским окружением[40], так как полностью зависели от своей клиентуры. Это напоминало жизнь в текстильных городах, бывших типичными промышленными центрами более ранней эпохи, но, пожалуй, теперь картина была еще тяжелее.
В городе Бохум среди предприятий общественного обслуживания, помимо обычных булочных, мясных лавок и пивных, имелось также несколько сот швейных мастерских, 48 мастерских по изготовлению дамских шляп и всего 11 прачечных, а также 6 мастерских по изготовлению мужских головных уборов и 8 меховых ателье, и, что интересно, — ни одной мастерской по пошиву перчаток, считавшихся, надо сказать, непременной принадлежностью и символом общественного положения людей среднего и высшего классов