Для солдат местные репрессии были совершенно безвредным занятием, а вот периодические войны, особенно в колониях, были гораздо рискованнее. Риск, правда, был скорее медицинского свойства, чем военного. Из 274 000 американских солдат, мобилизованных на испанско-американскую войну 1898 года, только 379 было убито и 1 600 ранено, но более 5 000 погибло от тропических болезней. Не удивительно поэтому, что правительства охотно поддерживали медицинские исследования, которые уже в наше время позволили достичь некоторого контроля над желтой лихорадкой, малярией и другими напастями территорий, все еще известных как «кладбища для белых». Франция теряла в колониальных операциях 1871–1903 годов в среднем по восемь офицеров в год, включая единственную зону серьезных столкновений, Тонкин, где была убита почти половина из 300 офицеров, погибших за эти 37 лет{319}. Не стоит недооценивать серьезность таких кампаний, тем более, что потери у противников были непропорционально велики. Даже для стран-агрессоров эти войны не были легкой прогулкой. Британия послала в Южную Африку 450 000 человек в 1899–1902 гг., потеряв при этом 29 000 убитыми и умершими от ран и 16 000 — от болезней и истратив на войну 220 млн фунтов стерлингов. Такие затраты впечатляли. Тем не менее солдатский труд в западных странах был, в общем-то, гораздо менее опасен, чем труд отдельных групп гражданских рабочих — на транспорте (особенно морском) и на шахтах. За последние три года долгих десятилетий мира каждый год в среднем погибало 1 430 британских шахтеров, а 165 000 (или более 10 % рабочей силы) получали увечья. Уровень аварийности на британских угольных шахтах, будучи выше, чем в Бельгии или Австрии, был несколько ниже, чем во Франции, приблизительно на 30 % ниже, чем в Германии и не превышал ⅓ от американского уровня{320}. Самый большой риск лишиться жизни или получить увечье не носил униформы.
Таким образом, если не принимать в расчет британскую войну в Южной Африке, жизнь солдата и матроса великой державы была достаточно спокойной, хотя это не относилось к армии царской России, участвовавшей в серьезных войнах против турок в 1870-х годах и в катастрофической войне с Японией 1904–1905 гг.; не относилось это и к японской армии, успешно воевавшей и с Китаем, и с Россией. Это по-прежнему узнаваемо во всех небоевых воспоминаниях и приключениях бессмертного бывшего члена знаменитого 91-го полка имперской и королевской австрийской армии бравого солдата Швейка (созданного своим автором в 1911 г.). Естественно, генштабы готовились к войне, поскольку это было их обязанностью. Как обычно, большинство из них подготавливали улучшенную версию последней крупной войны, основываясь на опыте и воспоминаниях начальников военных школ. Британцы, что было естественно для величайшей морской державы, рассчитывали на скромное участие в боевых действиях на суше, хотя генералам, готовившим почву для союза с Францией, становилось все очевиднее, что этим их участие не ограничится. Но, в целом, именно гражданские, а не военные лица предсказывали ужасные повороты в ходе войны благодаря развитию военных технологий, что с трудом понимали генералы и даже некоторые довольно грамотные в техническом отношении адмиралы. Фридрих Энгельс, старый любитель военного искусства, частенько обращал внимание на эту несуразицу, но именно еврейский финансист Иван Блох в 1898 г. опубликовал в Петербурге свой шеститомный труд «Технические, экономические и политические аспекты грядущей войны» — пророческую книгу, в которой предсказал тупиковость окопной войны, которая приведет к затяжному конфликту и таким невыносимым экономическим и людским потерям, что воюющие державы будут просто истощены или ввергнуты в социальную революцию. Книга мгновенно была переведена на множество языков, правда, никто не обратил особого внимания на военное планирование.
В то время как лишь некоторые гражданские наблюдатели осознавали катастрофический характер будущей войны, недальновидные правительства с энтузиазмом бросились запасаться вооружениями, технологическая новизна которых была призвана ее гарантировать. Технология убийства в условиях индустриализации середины столетия существенно усовершенствовалась в 1880-х годах не только за счет настоящей революции в скорострельности и огневой мощи мелкого огнестрельного оружия и артиллерии, но также за счет переоборудования военного флота более эффективными турбиновыми двигателями, более эффективным оборонительным вооружением и способности нести гораздо больше пушек. Кстати, даже технология гражданского убийства претерпела превращения после изобретения «электрического стула» (1890), хотя за пределами США исполнители смертных приговоров оставались верными старым и испытанным способам, таким, как повешение и обезглавливание.
Очевидным следствием этого стало то, что подготовка к войне стала гораздо более дорогостоящим занятием, особенно учитывая то обстоятельство, что государства старались опередить или, по крайней мере, не отстать друг от друга. Эта гонка вооружений началась исподволь в конце 1880-х годов и усилилась в начале нового века, особенно в годы, непосредственно предшествовавшие войне. Британские военные расходы оставались на одном уровне в 1870–1880 гг. и в процентном отношении к бюджету в целом, и в пересчете на душу населения.
Но они возросли с 32 млн фунтов в 1887 г. до 44,1 млн в 1898–1899 гг. и превысили 77 млн в 1913–1914 гг. И не удивительно, что расходы именно в военно-морском флоте, высокотехнологическом секторе военного хозяйства, соответствовали современному уровню расходов в ракетных войсках и выросли особенно высоко. В 1885 г. это обошлось государству в 11 млн фунтов стерлингов — сумму того же порядка, что и в 1860 г. В 1913–1914 гг. аналогичные расходы выросли еще в 4 раза. Между тем военно-морские расходы Германии возросли еще более заметно: с 90 млн марок ежегодно в середине 1890-х годов до почти 400 млн.{321}
Одним из последствий таких гигантских расходов явилось то, что они требовали либо повышения налогов, либо инфляционных займов, или того и другого. Но не менее очевидным, хотя часто игнорируемым, последствием было то, что эти расходы сделали смерть побочным продуктом гигантской отрасли промышленности. Альфред Нобель и Эндрю Карнеги, два капиталиста, хорошо знавших, что сделало их миллионерами в сфере производства взрывчатых веществ, и стали соответственно, пытаясь уравновесить чаши весов, направлять часть своего богатства на дело мира. В этом они были нетипичны. Симбиоз войны и военного производства с неизбежностью трансформировал отношения между правительством и промышленностью, поскольку, как отметил Фридрих Энгельс в 1892 г.: «.. когда война стала отраслью гигантской индустрии… гигантская индустрия стала политической необходимостью»{322}. И наоборот, государство стало существенным фактором для определенных отраслей промышленности, ибо кто, как не государство, обеспечивало потребителей вооружениями? Объем и характер производства определялся не рынком, а бесконечным соревнованием правительств за самообеспечение самым совершенным, а потому и самым эффективным оружием. Более того, правительства нуждались не столько в реальном выпуске вооружений, сколько в способности производить их в объемах военного времени, если возникнет такая необходимость; другими словами, им необходимо было убедиться в том, что их промышленность в состоянии выпускать гораздо больше продукции мирного времени.
Так или иначе, государства были обязаны гарантировать существование мощных национальных военных отраслей, нести большую часть расходов по их техническому совершенствованию и следить за тем, чтобы они оставались прибыльными. Другими словами, им приходилось оберегать эти отрасли от штормов, угрожавших флагманам капиталистического предпринимательства в их плавании по непредсказуемым морям свободного рынка и свободной конкуренции. Они, конечно же, могли бы и сами заняться производством вооружений, чем, кстати, давно и занимались. Но это был как раз тот момент, когда они — или, по крайней мере, либеральное британское государство — предпочли договориться с частным сектором. В 1880-х годах частные производители оружия взяли на себя более трети контрактов на поставки для армии, в 1890-х годах — 46 %, в 1900-х годах — 60 %: правительство, между прочим, было готово гарантировать им ⅔ заказов{323}. Неудивительно поэтому, что компании по производству вооружений входили в число промышленных гигантов: война и концентрация капиталов шли рука об руку. В Германии Крупп, пушечный король, давал работу в 1873 г. — 16 000, в 1890 г. — 24 000, в 1900 г. — 45 000, и в 1912 г. — почти 70 000 рабочих, когда была выпущена из цехов предприятия 50 000-ая знаменитая пушка Круппа. В Англии на предприятиях Армстронга и Уитуорта работало 12 000 человек на головном заводе в Ньюкасле, затем это число возросло до 20 000 — или свыше 40 % всех металлургов на Тайнсайде — к 1914 г. не считая тех, кто работал в 1 500 небольших фирмах, бравшихся за подряд. Они тоже были очень прибыльными.
Подобно современному «военно-промышленному комплексу» США, эти гигантские промышленные конгломераты были бы никем и ничем без гонки вооружений. Таким образом, возникает соблазн сделать именно этих «торговцев смертью» (фраза, ставшая популярной среди борцов за мир) ответственными за «войну стали и золота», как назвал ее английский журналист. Разве не было логичным со стороны военных промышленников подталкивать гонку вооружений, хотя бы за счет изобретения новых национальных комплексов неполноценности или «окон уязвимости», которые легко закрывались с помощью выгодных контрактов?
Одной немецкой фирме, специализировавшейся на выпуске пулеметов, удалось тиснуть заметку в газету «Фигаро» о том, что французское правительство планирует удвоить количество своих пулеметов. Немецкое правительство в свою очередь заказывает в 1908–1910 гг. этих вооружений на 40 млн марок, что увеличивает дивиденды фирмы с 20 до 32 %