Какое-то помутнение нашло на Полину, и она вскочила настолько резко, что плечом ударила его снизу в подбородок. Тут же она отвесила товарищу Енукидзе такую пощёчину, что его валяная шапочка слетела с головы.
— Ах ты, паршивка! — Авель прикусил от удара язык и произнёс это шепеляво.
Поля не стала ждать продолжения любовных прелюдий и побежала к входной двери, прихватив с собой с вешалки пальто и забыв головной убор.
— Ты сейчас сделала самую большую ошибку в своей жизни! Теперь я точно найду твоего муженька! — услышала она вслед.
По лестнице она бежала на носочках, чтобы каблук не сломался, и ревущая, с пальто в руках, промчалась мимо дежурной.
«Что же я наделала, что же я наделала…» — только одна мысль сверлила ей голову, пока она бежала до трамвая.
«Странные какие-то нынче барышни пошли… Как будто не знала, зачем к Авелю ходят на ночь глядя…» — Дежурная ухмыльнулась и уткнулась в утреннюю газету.
Утром Авель Сафронович с больной головой прибыл в рабочий кабинет. Голова болела внутри от лишнего литра вчерашнего вина, снизу — оттого, что он получил удар плечом, и слева — от затрещины Полины.
— Соедините меня с ОГПУ. Мне нужен Ремизов. — Телефонная трубка утвердительно ответила и попросила подождать.
К вечеру, когда уже стемнело, Кузьма Ильич прибыл в приёмную секретаря ЦИК СССР, снял шинель, сдал шашку и ожидал вызова в кабинет. К тому времени Ремизов дослужился до помощника начальника Секретно-оперативного управления ГПУ и имел на левом рукаве мундира три ромба.
Авель Сафронович общаться с Дзержинским лично не любил ввиду резкости и бескомпромиссности главного чекиста. Даже в бытность того народным комиссаром путей сообщения СССР колкий взгляд Дзержинского выводил Авеля из равновесия. Казалось бы, подчинённый, а всё равно колкий и ершистый. Енукидзе всегда его опасался, старался дистанцироваться, и Дзержинский это заметил. Теперь же, когда часто возникала необходимость решения межведомственных вопросов между ОГПУ и ВЦИК, стал вопрос, кто «гора», а кто «Магомет». Для снятия напряжения в вопросах самолюбия руководителей контактёром был определён Кузьма Ремизов. Авелю так было проще и удобней, а Дзержинский одобрил негласное назначение Кузьмы Ильича, справедливо рассудив, что Секретному отделу будет нелишним присутствие в этой высокой инстанции и личный доступ к Секретарю. Не всегда полезно писать письма и ждать ответной телеграммы. Бумага не передаст ни озабоченности, ни нервозности, ни дрожи в руках, а в их работе такие наблюдения первостепенны.
— Пройдите, пожалуйста, Авель Сафронович вас ждёт. — Секретарь встала и открыла первую дверь.
— Товарищ Ремизов! Рад вас приветствовать. — Авель как-то не по ранжиру начал первым и протянул руку. После ответного и сдержанного приветствия офицера Авель продолжил:
— Помните, Кузьма Ильич, дело о крушении аэровагона?
— Да, конечно. — Ремизов смотрел на Енукидзе прямо, не отводя взгляда.
— Я тогда долго не мог убедить комиссию, что первые результаты вашего расследования ошибочны и следователи сбились с пути.
Ремизов ещё не понимал, куда клонит Секретарь ЦИК.
— Я тогда приложил массу усилий, чтобы поддержать авторитет ваш и ваших товарищей. Факт исчезновения материалов дела вообще не предавался огласке.
— Так точно. Это осталось исключительно нашей проблемой. — Кузьма Ильич заставил свою память срочно восстановить хронологию всех событий и тонкости следствия.
— Попытаюсь опять помочь вам, — многозначительно заявил Енукидзе, наблюдая за реакцией собеседника.
Реакции не последовало, только вопросительный взгляд. «А что взамен?» — тон подтолкнул Ремизова к мысли, что интерес свой Енукидзе ещё не обозначил, а в том, что он есть, чекист уже не сомневался.
— Припоминаете человека по фамилии Черепанов? Павел Черепанов.
— Так точно, Авель Сафронович. Его причастность к крушению не доказана, отбывает срок во внутренней тюрьме, в ближайшее время должен освободиться.
— Его жена ищет справедливости. Она настроена решительно.
— И что? У нас не бывает невинно осуждённых.
— Я думаю, что Черепанову не нужно сейчас выходить. Я в этом уверен. И потом, документы исчезли, а потому и не доказано. Если она начнёт обращаться в разные инстанции, начнут просматривать протоколы заседаний комиссии, обратят внимание на всякие мелкие нестыковки, а мне бы не хотелось гласности. Я и так вам помог. Придётся объясняться. Считаю преждевременным его выпускать. Жена его со временем успокоится, забудет, найдёт себе кого-нибудь.
— У меня нет никаких оснований пересматривать дело спустя несколько лет.
— Так найдите. Создайте прецедент, так сказать. В конце концов, я никогда не обращался к вам с просьбами. Можете считать, что впервые я изменил своим принципам.
Ремизов взял паузу для обдумывания ответа.
— Авель Сафронович, я с трудом себе представляю, каким образом его жена может нам навредить, но я вас услышал. Игнорировать ваше обращение мы не можем, тем более что вы тогда пошли нам навстречу. Я подумаю, что можно сделать.
— Рассчитываю на вас, Кузьма Ильич. Искренне рассчитываю. — Авель встал в знак того, что разговор закончен, а Ремизов по-военному чётко отрапортовал:
— Вам будет доложено о решении вопроса в ближайшее время.
Коба
Это была одна из тех суббот, которая называлась «родительской». В этот день детский дом пустел — воспитанников разбирали родители, и тех, кто был сиротой, тоже забирали с собой. Томика нельзя было считать сиротой в полном смысле этого слова, но здесь делалось исключение, потому что в своё время Иосиф Сталин пообещал его отцу, что не бросит. Так и повелось — с тех пор Васька и Томик были неразлучны.
— Как же вы там с ними справляетесь? — с искренним удивлением спросил Иосиф свою жену после того, как оба пацанёнка громко закричали — то ли от восторга, то ли от испуга. Кто-то из них потянул скатерть со стола, и та накрыла их с головой.
Надя подбежала к этой верещащей куче ткани, извлекла оттуда обоих и пересадила на диван.
— Да так вот и справляемся, а теперь ещё представь, когда таких пятьдесят!
Карапузы, издавая постоянно булькающие, рычащие и просто громкие звуки, завязали опять свою возню и вдвоём свалились на пол.
— Эх, борцы! Кто ж так борется? — Коба подобрал их с пола и посадил к себе на колени. — Вот так нужно! — и стал показывать, как следует проводить захват. — Настоящие циркачи так делают, я видел!
Детвора подумала, что он учит их правильно обниматься, отчего Иосиф пришёл в восторг:
— Смотри, Надюша! Они не хотят бороться, у них уже опять дружба!
— Ты попробуй их разлучить — крика будет на весь дом. Ты знаешь, Иосиф, они вместе делают всё. Дерутся, спят, едят, мастерят, сидят вместе на занятиях — настоящие товарищи. Куда один, туда и другой… Ну-ка, сорванцы, ужинать!
Надя усадила их на маленькие стульчики (таковые в доме уже имелись) за маленький детский стол, надела на каждого передничек и вручила ложки. Тёплая молочная каша для них была блюдом универсальным — малыши могли её есть в любое время суток.
— Ты говоришь, дерутся? — Отец Василия нахмурил брови, глядя на сына, но Надежда тут же вступилась:
— Дерутся друг за друга. Бывает, конечно, и между собой ссорятся, но если кого-то из них обидят — так второй тут же сразу в драку лезет. Вера Фёдоровна отметила их необычайное чувство взаимопомощи и ставит в пример. Она считает, что тому есть даже какое-то научное пояснение и собирается исследовать это в дальнейшем.
— Наши Васька и Томик станут предметом для диссертации? — с усмешкой спросил Иосиф.
— Она считает, что с самого раннего возраста проявляются те или иные черты характера, которые в будущем позволят определённо сказать, кем станет человек. И ещё она считает, что при коллективном воспитании можно гораздо быстрее развить положительные стороны, а значит — повлиять на скорейшее положительное формирование личности. Вот так. — Надя вернула скатерть на место и уже подала ужин.
— Я бы хотел, чтобы они и дальше вот так, вдвоём были. Шли по жизни вместе, помогали друг другу. Нам, их отцам, это не удалось.
— Судьба, видишь, какая оказалась злодейка…
— Что там Елизавета? Всё никого себе не нашла? — Сталин присел к столу.
— Ты же знаешь, Иосиф, как больно это по ней ударило. Она Фёдора всё любит. Считает, что лучшего найти невозможно, а на худшего она не согласна. Они с Полиной одного поля ягоды.
— Кто такая Полина? Ты не рассказывала.
— Жена ординарца Фёдора. Такая же история почти, за исключением того, что он вроде жив, но в тюрьме.
— Я помню, мне рассказывали. Его, кажется, Павел зовут, да? Всё время рядом с Томом крутился, точно.
— Да, Павел. Кстати, я пожаловаться тебе хотела. Крёстный повёл себя совсем не как мужчина.
— Авель?
— Вот эта Полина обратилась к нему за помощью, а он так по-хамски себя повёл… Заманил к себе, домогаться стал. Она прибежала вся в слезах, шляпку Лизы у него оставила, впопыхах забыла, так бежала. То, что рассказала, — так это просто недопустимо! Стал руки распускать, требовать интима.
Коба даже не стал отвлекаться от ужина:
— Послушай, Надежда! Авель не из тех людей, которые вот так будут себя вести. Значит, повод дала, значит, он подумал, что она не против. Девушки с приличными намерениями в такое время в дом к одинокому грузину не приходят!
— Так ты знаешь?
— Не делай из меня идиота! Ты только что сказала — он заманил её к себе!
— Но я же не сказала, что именно домой…
— Сомневаться в порядочности Авеля Енукидзе не приходится! Она сама виновата, и мы это больше не обсуждаем! Шляпку вашу он вернёт.
Последнее было сказано тоном, не терпящим возражений, и Надя поняла, что субботний вечер — один из немногих вместе, безнадёжно испорчен.
Рывок
Ключ провернул обильно смазанный замок камеры почти неслышно, и в створе двери показались фигуры вертухая и ещё двух дежурных.