— И никто, кроме Сталина, был ему не указ?
— Конечно. На этом, говорят, и погорел. Очень наглый тип, везде его именем прикрывался.
— А-а-а… Ну ладно, ты спи, родная, я тут ещё почитаю…
Раздался один звонок, бурчащий сосед пошёл открывать:
— Кого ещё принесла нелёгкая!
Дверь комнаты открылась без стука, и на пороге показался участковый.
— Гражданин Черепанов?
Лёгкий холодок пробежал по его спине. Опять эта форма, этот тон превосходства…
— Так точно. Я, — спокойно ответил Павел.
— Что же вы, гражданин Черепанов, такой безответственный, заставляете органы за вами бегать. Вы когда должны были прибыть в отдел отметиться?
Павел ничего не ответил.
— Вы должны были в день прибытия отметиться. Меня вот из-за вас на ночь глядя отправили проверять… — Участковый достал какой-то бланк, заполнил его и дал Павлу расписаться. — Завтра не побрезгуйте прибыть лично. Показаться, так сказать.
— Непременно, — ответил Павел.
Участковый встал и, глядя на стол, спросил:
— А что это у вас?
— Да так, историей заинтересовался. Решил углубить понимание истории. — Павел прикрыл верх папки с надписью «Уголовное дело».
— Ну-ну… Решили завязать, наукой занимаетесь? Редкий случай, это похвально. Это хорошо. Вот завтра о своих планах на жизнь подробно и доложите. Тунеядцев в нашей стране не терпят.
— Это точно. Прибуду. Простите, что доставил неудобство.
Участковый ушёл, и Павел смог перевести дух.
— Поля, где, ты говоришь, Сергеевы живут? В Доме на набережной?
— Ну что ты задумал опять? — Полина была встревожена и этим визитом, и его новыми планами.
— Я должен Артёму рассказать правду. Я должен рассказать, как я её понимаю. Времени совершенно на это нет. Уйду рано, тебя попрошу — дневник спрячь.
Всю ночь Павел писал, прилёг на пару часов с рассветом, а в шесть уже поднялся и отправился в путь.
Утренняя Москва была прекрасна. С востока, с той стороны, где был Сталинский район, поднималось солнце, и воробьи приветствовали это ежедневное событие радостным треском своих шумных стай, радовались так, будто по его приказу оно светит каждый день. По Москва-реке шла баржа, потрёпанный вид которой никак не совпадал с торжественностью стен Кремля. На строительстве Большого Каменного моста, который был уже почти закончен, собирались рабочие и начали шевелиться стрелы подъёмных механизмов. Голосистые прорабы орали «Майна, вира!», закидывая пачки с камнем наверх.
Черепанов давно приметил двух пролетарского вида молодых людей, которые шли за ним на расстоянии, громко болтая об особенностях характера какой-то Тоньки. Когда Павел увидел строительство моста, он подумал, что рабочие пойдут туда, но как только он перешёл на другую сторону улицы и свернул к Дому на набережной, парни ускорили шаг и догнали его:
— Гражданин Черепанов, куда путь держите?
— А что в портфельчике? — взял его за запястье тот, что был покрупнее.
Павел рванул руку и нанёс одному из преследователей удар в лицо. Тот упал, а Черепанов в этот момент побежал в направлении дома. Теперь не было ни времени, ни смысла искать квартиру Сергеевых, но другого пути к отступлению не было. Только вперёд.
— Держи его! — заорал лежащий на тротуаре сотрудник, и второй бросился вслед Павлу.
Черепанов бежал настолько быстро, насколько позволяла его не самая лучшая физическая форма, да и портфель, который он прижал к себе, очень мешал — его стали нагонять.
— Стой! Стой, стрелять буду!
Однажды Черепанов уже слышал эти слова, но в этот раз сдаваться не собирался, а ускорился изо всех сил, но как он, хромой на правую ногу, мог состязаться в беге с молодым оперативником?
Люди, спешившие на работу, расступались перед ним, и у Черепанова возникла шальная мысль: а вдруг он сейчас встретит Томика? А вдруг успеет ему всунуть в руки портфель? В арке показались молодые люди в курсантской форме и Павлу почудились знакомыми черты лица одного из них, как у отца.
— Томик! Томи-и-ик! — Черепанов изо всех сил бежал вперёд, к цели.
Навстречу, вдоль бордюра, мощной струёй поливая дорогу, медленно шла моечная машина. Откуда-то из арки появился дворник, который быстрым шагом пошёл наперерез Черепанову. Павел его не воспринял как опасность, надеясь скрыться в облаке водяной пыли, чтобы нырнуть во двор, но дворник, не говоря ни слова, толкнул его всем своим весом в сторону дороги. Портфель выпал из рук Павла, а сам он, пытаясь сохранить равновесие, всё же подвернул больную ногу и ударился о влажный бок цистерны с водой и потом навзничь, затылком — об асфальт.
— Батя, молодец! — Запыхавшийся сотрудник похлопал дворника по плечу.
— Та вижу ж, сдулся, ты, соколик, а если стрелять собрался, так из милиции небось?
— Из милиции, из милиции…
Подбежал второй, которого Павел сбил с ног, и сразу же поднял и открыл портфель:
— Ага… есть.
— А беглец-то ваш откинулся, похоже! — Дед метлой показал на тело, лежавшее под колесами в луже воды и крови.
Юный курсант Артём Сергеев прошёл мимо, глядя на произошедший несчастный случай с некоторым ужасом на лице. До этого ему приходилось видеть чужую кровь только однажды, когда они с Васькой Сталиным на даче случайно подстрелили ворону. А своего имени Томик не услышал из-за шума поливочной машины.
— Проходим, товарищи, проходим, не толпимся. — Милиционеры старались как можно быстрее убрать зевак с места событий. Это был не тот случай, когда требовались свидетели для протокола.
Через тридцать минут оперативные сотрудники нагрянули на домашний адрес Полины.
— У нас к вам два вопроса. Первый — вот постановление об обыске. Приступайте! — Главный пальцем указал на комод, письменный стол и шкаф.
— Да погодите вы! Что ищете-то? — Полина уже не особо удивилась происходящему.
— Что надо, то и ищем! Папки в количестве двух штук! Муженёк ваш принёс.
— Да вот они, пожалуйста, — Полина показала на папки, которые лежали на письменном столе. «А почему они про третью не спрашивают, которую Паша с собой забрал?» — тревожно мелькнуло у неё в голове. И тут же она получила ответ на свой вопрос.
— Мы всё же продолжим, возможно, ваш зек ещё что-нибудь притащил с собой. А потом проедете с нами на опознание, — абсолютно обыденным тоном сказал опер, даже не глядя в её сторону.
— Семёнов! Найди понятых, буди, кто там из соседей ещё не проснулся!
— Какое опознание? — присела на угол кровати Полина.
— Опознание тела неизвестного, при котором обнаружена справка об освобождении на имя Черепанова Павла Трофимовича, вашего супруга.
Всё остальное происходило как в тумане, за пеленой слёз. Они её о чём-то спрашивали, она что-то отвечала, понятые кивали, когда им показывали папки, изъятые при обыске, потом её повезли в морг, где она увидела тело, накрытое простынёй. Доктор подвёл её к изголовью, поднял край грязной простыни, и она увидела его. «Всё. Жизнь закончилась», — успела подумать Полина и рухнула на пол.
После допроса она брела домой пешком, низко опустив голову, еле сдерживая дрожь в руках. «Столько лет ожидания — и одна ночь для счастья…»
Поднялась на второй этаж, сняла обувь и вспомнила, что утром, когда Павел ушёл, она его в двери поцеловала, а потом засунула дневник за полку для обуви в общем коридоре.
«Всё, что осталось, — одна тетрадка…» Полина гладила толстую тетрадь его дневника и потом открыла, чтобы увидеть родной почерк, которым семнадцать лет не было ей ничего написано.
«Отвык держать перо. В лагере были только химические карандаши. Перо умное и интеллигентное, оно пишет стихи, романы, но никак не ведёт учёт выработки. Пишу с удовольствием. Отвык.
Не знаю, решусь ли когда-нибудь написать о тех безвозвратно потерянных годах своей жизни. Нашей с Полиной жизни. Мог бы перевести стопку бумаги, но там будет исключительно злость, ненависть. Я не хочу. Хочу новой жизни. Свободная жизнь, семья, ежедневные мелкие радости. Цену им теперь я знаю — от чистого постельного и до свежего хлеба.
Наверное, Господь всё-таки есть, если свёл меня с Севаном в последние дни. Ты был прав, отец Евгений. Такие случайности безбожники называют судьбой. Но ведь кто-то пишет этот сценарий?
Севан отдал мне то, что принадлежит мне по праву, — мою правду. Теперь я всё знаю.
Из дела понятно, что, когда меня арестовали после крушения аэровагона, я был единственным подозреваемым. Кроме протоколов допросов и разных экспертиз, так ещё и черновые записи следователя.
Ход мысли его понятен.
„Почему Ч. не сел в вагон на обратном пути? Где он был за день до этого?“ — и так далее. Вполне логично, что они подозревали меня, но потом, судя по хронологии бумаг, они каким-то образом вышли на ещё одного подозреваемого.
Сентябрь 1921. Тогда меня перестали бить и, можно сказать, отстали. Теперь понимаю почему.
Я помню этого паренька — Арсения Пескова. Щупленький журналист эсеровских взглядов. И виделись всего-то несколько раз, но запомнился. Может, из-за странной причёски — его залысины на всю голову в таком молодом возрасте — редкость, а может, из-за колючего взгляда, который усиливали толстые стёкла его круглых очков. Очки — это, наверно, первое, с чем он попрощался в тюрьме.
Судя по всему, Арсений разделял взгляды Троцкого, что в то время было даже модно. Это теперь можно голову сложить при одном упоминании, а тогда — романтика революционная!
Из показаний Пескова ясно, что на путь контрреволюции он стал давно, когда понял, что пропасть между троцкистами и здравым большинством растёт, чем воспользовался ещё один мой старый харьковский знакомый — товарищ Ремизов Кузьма Ильич. Кто бы мог подумать?
Ремизов прижал ему хвост и подержал в кутузке, паренёк оказался из робкого десятка и долго не упирался.
Взамен на облегчение своей участи и во благо идей Льва Давидовича он согласился провести небольшой теракт. Так прямо и записано в его показаниях: Ремизов мне пообещал свободу, если исполню план по выводу из строя аэровагона. О том, что там будут пассажиры, не знал. О том, что там будет товарищ Артём, — не знал.