— Жанна! — крикнул он вслед. — Марк Казанский ваш брат?
Роковая парочка, не отвечая, ускорила шаг.
Киллер в Шереметьеве
Валентин дозвонился наконец до Дмитрия Петровича. И засел «У дяди Адама» — натурально-кладбищенском (пред-кладбищенском) заведении с тускло-траурными светильниками в нишах якобы дубовых стен. С эксцентрической компанией из двенадцати человек в центре за длинным узким столом — единственные посетители погребка на сей час, сидевшие к тому же в абсолютном молчании.
Расчет был таков: оторвать фирмачей друг от друга и иметь «под рукой» погост с зеленым камнем и могилой — словом, атмосферой, способной, чуть что, воздействовать на чувства (ну, хоть проблеск чувств) купца.
Валентин жадно съел бульон и заливную рыбу (за последнюю неделю прямо изголодался), закурил, заказал кофе: лакей подал с оттенком презрения, ну, тут привыкли заливать горе водочкой.
Появился Дмитрий Петрович, огляделся в полумраке. Валентин махнул рукой.
— Что за причуды? — проворчал купец, усаживаясь напротив. — Зачем вы меня сюда заманили?
— Боитесь?
— Ну прям уж!..
— Меня боитесь? Правильно. Я вас всех выведу на чистую воду.
Уж коли его принимают за киллера… надо держаться соответственно. Лакей стоял возле столика и слушал с почтительным подобострастием. Коммерсант нахмурился.
— Куда выведете?
— Куда? В преисподнюю. Расслабьтесь, Дмитрий Петрович, рекомендую осетрину.
Через минуту купец (несмотря на напряг, с истинным вкусом и аппетитом) жевал, а сыщик допрашивал:
— Почему вы скрыли от меня, что ваш компаньон — зять Марка Казанского?
— Да разве вы этого не знали? — удивился Дмитрий Петрович. — Разве вы… — прищурился, — не знакомы с Марком?
Настал черед удивиться сыщику, впрочем, вида он не подал.
— С чего вы взяли?
— Вас же с ним видели.
— Кто, где, когда?
— Валентин Николаевич! — заговорил купец с чувством, вытирая салфеткой румяный рот. — Оставим хитросплетения. Вы не хотите (или не можете, допускаю!) быть откровенным. Так будьте же справедливы: как можно в таких роковых обстоятельствах требовать откровенности от меня?
— Будем взаимно справедливы и откровенны, — предложил Валентин, меняя тактику. — Вы все принимаете меня за какого-то гангстера, поскольку Серж засек в кармане моей куртки пистолет. Он — газовый, хотите продемонстрирую?
— Нет уж!
Лакей юркнул за стойку и оттуда с барменом наблюдая, двенадцать в центре продолжали молча пить.
— Не надо, верю. Никто от вас специально не скрывал, что Жанна — сестра Марка, вы ведь не спрашивали. И какое это имеет значение?
— Имеет значение заговор молчания вокруг этой фигуры. Сегодня Жанна Леонидовна…
— Вы с ней виделись? — перебил купец.
— На кладбище.
— Чего она-то суетится? Чего боится?
— У каждого из вас есть свои мотивы для страха и суеты. И для раскаяния. Так вот. Говоря о смерти папы Пчелкина три года назад, Жанна нечаянно проговорилась о муже: тогда он не был миллионщиком и в Америку Марину не смог бы увезти.
— В Америку Серж не ездил.
— Вот именно. Чувствуете, какая замечательная проговорка? Кто бы мог, по-вашему, увезти Манон Леско на край света?
— Ну, мало ли… не такая уж и проблема.
— Значит, вы?
— Я туда не собираюсь.
— Ни вы, ни Серж…
— Да понятно, вы намекаете на Марка, — пробормотал купец, махнул рукой, лакей опасливо приблизился: — Еще порцию!
— Вот тут в кабачке, пока я ждал вас, возникла версия. На презентации Марк увлекся прелестной женщиной и предложил ей дорогое путешествие… или эмиграцию (близкие свидетельствуют, что в ноябре Марина чрезвычайно изменилась: восторг и страх проснулись в ее довольно черствой душе). Об этом узнает сестра Казанского и доносит мужу… Нет, для нее было бы выгодно исчезновение возлюбленных с семейного горизонта. Серж сам узнал, вмешался, стравил мужа и соперника под Большим Устьинским мостом.
— Но Казанский улетел в тот же вечер!
— Во-первых, он успел бы в аэропорт и после преступления. Во-вторых, мог улететь в другой день: факс, который вы мне предъявили, помечен седьмым декабря.
— Версия любопытная, — согласился Дмитрий Петрович и занялся новой порцией, но без прежнего увлечения. — И все же основания, по которым вы приплетаете сюда Марка, кажутся мне зыбкими. Или вы знаете больше о нем?
— Почему исчез Боря, как вы думаете? Он вез Марка в аэропорт и, если имело место преступление, явился по меньшей мере свидетелем, а то и участником убийства на набережной.
— Никакой свидетель Марка не затруднил бы, — вырвалось у купца двусмысленное признание.
— Очень хорошо, — одобрил Валентин, — что вы наконец заговорили откровенно, признав бывшего своего компаньона способным на убийство.
— Я этого не говорил! — испугался вдруг бизнесмен.
— Буквально нет, — подтвердил сыщик задумчиво. — «Дракончик», — услышала Даша дважды. «Дракончиком» назвал ее зять своего врага. Где аукнется — там и откликнется… Такой крутой босс мог ведь сам и не пачкаться, а отдать приказ. Понимаете?
— Вы полагаете, Боря явился исполнителем?
— Из вашего «Страстоцвета» я по-прежнему не исключаю никого. Ни Сержа с доносом, ни вас, извините, с подагрой. На поминках Алеши вы имели конфиденциальный разговор с Мариной.
— Какой там конфиденциальный! Утешал вдову…
— После этого разговора, — продолжал Валентин, игнорируя усмешку собеседника, — она слегла и бредила. Оригинальный бред о курсе доллара на пятое декабря.
— И за бред я отвечаю!
— Однако на следующий день вы явились к ней в больницу. Что вас связывало с Манон Леско? Любовная страсть или денежная?
— Кофе! — бросил бизнесмен прохлаждающемуся поблизости лакею и закурил.
Скорбная компания в центре зала вдруг поднялась и молча направилась к выходу. Они остались вдвоем под прицельным взглядом бармена. Заказать бы водки — и русская (купеческая) душа распахнется, ну, хоть приоткроется… Нельзя, у сыщика и свидетеля руки связаны, так сказать, рулями.
— Страстную, образно выражаясь, тему мы уже безрезультатно дебатировали, — запоздало ответил коммерсант, отхлебнув кофе. — Уругвайский. Сорт предпоследний, приготовлен отвратительно. — И отодвинул коричневую керамическую чашечку.
— Дмитрий Петрович, вы по натуре, наверное, путешественник.
— Скорее, домосед, впрочем, в детстве мечтал о странах экзотических и загадочных. А почему вы про меня так подумали?
— Почему? — Валентин удивился. — Перепутал. Это у Бори карты, марки… Страстоцвет — это ведь тропическое растение? Кто придумал такое необычное название?
— В Южной Америке процветает. Марк придумал, я же подключился позднее. Третьего ноября.
— Ах да, презентация. Марк, — повторил Валентин задумчиво, — марка. Марочка… так звали Марину близкие.
— В самом деле? Не знал.
— Так зачем вы приезжали к ней в больницу?
— А то вы не в курсе! — Купец вдруг подмигнул всем своим румяным лицом. — Эх, Валентин Николаевич, с вашими агентурными данными — да в разведку — и любимый наш город мог бы спать спокойно. Даю показания: на поминках Марина попросила меня о помощи.
— О какой помощи?
— Денежной.
— Почему вас, а не Сержа?
— Тайны женского сердца неисповедимы. Может, не захотела быть обязанной многолетнему воздыхателю. Может, посчитала, что он и так слишком потратился на похороны.
— Уж и потратился! Всемогущий шурин ведь помог актеру в деловой сфере?
— Надо думать. Я никогда не любопытствовал, потому что по натуре джентльмен, как вы, наверное, заметили.
— На сколько разорился джентльмен?
— Пустячок — двести долларов.
— Прямо какая-то такса у Марины была — двести долларов за комнату… И почему так срочно — в больницу, а не Даше, например, отдать?
— Было приказано держать все в тайне, некоторые чудаки стесняются бедности.
— А сразу на поминках не могли облагодетельствовать?
— У меня не было при себе денег.
— Да ну? У такого отпетого дельца?
— Ничего себе словечко подобрали — «отпетый»!
— Делаю вывод: отвалили вы ей гораздо больше. Только вот за что? За любовь или за какую другую услугу?
— За какую там еще…
— Я не исключаю шантаж. На кладбище вдова о чем-то догадалась, что-то вспомнила или увидела… Вы сами поведали мне о мистическом чувстве, посетившем вас в момент погребения.
— На то оно и мистическое, что в словах не объяснить. Может, томление по своей смерти… будущей то есть… к сожалению, неминуемой.
— Вы испугались! На поминках она специально выбрала место рядом с вами — прелестная и корыстная Манон Леско — и разоблачила вашу пресловутую подагру.
— Нет, вы меня достали — и как логично, эстетически красиво! — Дмитрий Петрович рассмеялся и крикнул: — Гарсон, водки!
Вдохновленный лакей пронесся вихрем к бару.
— Такси возьму. Ведь все врете, историк, а интересно… нервы щекочет.
Возник графинчик и две рюмки.
— Еще осетринки прикажете? Или икорки?
— Валяй! Вы присоединяетесь? На таксомоторе доплывем, а машины Сема доставит.
— Завидую, Дмитрий Петрович, но мне еще потребуется сегодня ясная голова.
— Холодная голова и пламенное сердце. — Купец опрокинул в жадный рот рюмку. — Так вроде железный чекист говаривал? Да еще «чистые руки», кажется. И для чего вам эти похвальные качества сегодня нужны?
— Бабушка тут убивается по своему внуку.
— Так ведь и думал, что вы приплетете нечто жалостливо-фарисейское. — Бизнесмен опять торопливо выпил. — Вот и покойник, царство ему небесное, любил фразу. Никчемную, уже давным-давно изжитую христианскую фразу о блаженных нищих.
— Алеша имел право, — заметил Валентин. — Он умер нищим из-за вас, богатых.
— Избегайте схем, иначе тайна не дастся, ускользнет.
— Вернемся к делу. Если вы отвечаете за свои слова и поступки, Дмитрий Петрович, помогите мне связаться с Казанским.
— Связаться?
— Дайте мне его телефон. В Эквадоре.