и у человека и у животных. Он утверждал, что на снимках Ундрица лейкоциты невозможно распознать, поскольку нельзя подсчитать гранулы в теле клетки. Очевидно, ле Бретон не знал, что при исследовании крови, когда нужно, в теле клетки подсчитывают не гранулы, а сегменты клеточного ядра. Далее он заявил, что на снимках Ундрица невозможно установить нейтрофилы, поскольку их гранулы не видны. Он не знал, что окрашивание в пурпурный цвет гематоксилином по методу Хансена, примененное при исследовании данных образцов крови, не окрашивает гранулы нейтрофилов, но служит исключительно для распознавания ядер кровяных телец. Еще меньше ле Бретон, вероятно, знал о том, что нейтрофилы можно распознать и вычленить, а спутать их можно только с эозинофилами. Однако эозинофилы при окрашивании гематоксилином принимают ярко-красный цвет, и их легко распознать. Дискуссия, куда бы она ни повернула, всякий раз загоняла ле Бретона в угол. Его выступление закончилось поражением и для него лично, и для дела Жакку.
Однако адвокаты подсудимого не сдавались и продолжали гнуть свою линию. Морис Мюллер в силу своих преклонных лет избежал дебатов и переложил всю ответственность на противников. Но, каким бы опытным судмедэкспертом и серологом он ни был, выяснилось, что и ему не хватало знаний по гематологии. Конечно, весьма авторитетно прозвучало его заявление: «Доктор Ундриц – гематолог с мировым именем. Но мой долг – объяснить, что целый мир отделяет гематологию, занимающуюся свежей, живой кровью, от судебной медицины, которой достаются высохшие кровавые пятна, подвергшиеся воздействию воздуха, света, жары или холода». Но и Морис Мюллер никогда не видел в оригинале ни одного препарата Ундрица. Он провозглашал прописные истины, апеллировал к научным авторитетам, однако вынужден был признать, что не занимался практической гематологией. Тем не менее он сомневается, можно ли распознать на снимках Ундрица клетки печени. На это Альдер заявил: «Если я вижу канарейку, то знаю, что это канарейка; а если вижу другую птицу, я так и говорю: это другая птица. Так и с этими клетками – все то же самое». Мюллер уже слишком скомпрометировал себя в глазах присяжных, когда озвучил вопрос, который, по сути, был самым важным во всей истории со следами крови и клетками печени: а может ли кинжал по величине и форме вообще являться орудием преступления? Тут бы защита и отыгралась, но было поздно – доверия приглашенным экспертам защиты уже не было никакого, и сомнения Мюллера прозвучали как пустая теория, и никто не стал к ним прислушиваться.
Не имели успеха и Антон Веркгартнер и Вольфганг Мареш из Граца. Они также были не вполне осведомлены и подготовлены, и ни степенная речь Веркгартнера, ни юношеский запал Мареша не уберегли их от ошибок и недоверия со стороны присяжных. Веркгартнер заявил: «При экспериментальном ударе клинком в тело уже мертвого человека нам удалось извлечь всего три клетки печени. Клетки печени так же трудно обнаружить, как апельсины в лесах Вогезов». Возвышенное заявление, прекрасное, даже самый плохой перевод на французский не испортил бы его. Только вышеназванный эксперимент перед присяжными сразу был опровергнут, когда Ундриц, Бок, Альдер и Моро на основании снимков Ундрица и его практических опытов объяснили, что один удар ножом в обескровленную уже печень может добыть столько клеток, «сколько апельсинов в сицилийских садах». И Ундриц, ранее строго соблюдавший холодный сдержанный тон, гневно заявил: «Не следует судить о том, в чем не разбираетесь!»
К вечеру 28 января Флорио вынужден был признать, что попытка опровергнуть результаты исследований крови провалилась. Как бы мало ни разбирались присяжные в вопросах гематологии и серологии, ясно было одно: Ундриц, Моро и другие обладали огромным практическим опытом в данной сфере, в то время как эксперты защиты знали о гематологии и серологии лишь теоретически. Оттого и присяжные больше доверяли Ундрицу, Моро, Альдеру и Боку.
Через шесть дней присяжные объявили Жакку виновным в непреднамеренном убийстве без отягчающих обстоятельств; суд приговорил его к семи годам тюрьмы. Приговор был фактически компромиссом. Вопрос заключался в том, какое именно звено в цепи улик и доказательств вызвало сомнения суда.
Из всего, что стало известно широкой общественности, наименьшие сомнения вызывали как раз исследования следов крови. Они могли предполагать мотив и состав преступления, но не опровергали доказательств гематологов и серологов. Однако воззвание прокурора Корню прозвучало как заклинание: «Жакку должен быть признан виновным! Трус, который в тот весенний вечер убил старика, обязан понести наказание!»
21
История криминалистики знает много «знаменитых случаев», но дело Жакку имело для развития криминалистики особенные последствия. Приговор оставил слишком много вопросов, и как только улеглись эмоции и утихли страсти, заговорили об огромном значении гематологии и серологии в расследовании дела Жакку. Теперь всеобщее внимание обратилось на драму, которая разыгралась в женевском суде, и на ее участников. Последовала неминуемая общественная и научная реакция.
Ни один судебный серолог не остался в стороне от дискуссии. Неужели судебная серология столь слаба и уязвима? Неужели так устарели методы судебной серологии, что исследования крови такого значения приходится доверять сторонним экспертам, как бы авторитетны ни были они в своей области? И насколько доказательны результаты сторонних опытов? Справедливо ли, что потерпели неудачу ле Бретон, Мюллер, Веркгартнер и Мареш? Насколько достоверны и перспективны для будущего науки методы Ундрица?
Серологи еще не успели разобраться в собственном кругу, как их втянули в общественную кампанию. В Берне дело Жакку назвали «новым делом Дрейфуса». Бернский врач Зутермайстер, ревнитель природы, возглавил эту кампанию и начал сбор средств и доказательств, чтобы дело Жакку было доследовано и пересмотрено. Зутермайстер был преисполнен желания изменить мир к лучшему, а заодно подозревал, что приговор Жакку – результат грязных политических махинаций. Он сосредоточил основные силы своей кампании на том, чтобы опровергнуть выводы Ундрица и Хегга, да и в целом – против обнаружения и исследования следов человеческой крови и клеток печени. Письма, запросы авторитетного мнения, петиции, ходатайства, прошения были направлены судмедэкспертам и серологам по всей Европе и Америке, в том числе – Винеру в Нью-Йорк и Кумбсу в Кембридж. Сам Зутермайстер лично отправился в своеобразное турне, намереваясь собрать компрометирующие мнения и свидетельства против Ундрица и его работы. Даже самые безобидные и осторожные высказывания превращались в исполнении неистового Зутермайстера в проклятия и немедленно публиковались в весьма сомнительных статьях, спорных памфлетах и скандальных письмах. Так, например, в письмах к Ундрицу Зутермайстер писал: «Если подтвердится то, что всемирно известные цитологи говорят о ваших клетках человеческой печени, не миновать вам выплаты компенсации Пьеру Жакку за моральный ущерб, а это будет никак не меньше миллиона франков. Есть лишь один способ избежать позора – ваша экспертиза должна быть отозвана и пересмотрена еще до возобновления дела». Или: «Обращаю ваше внимание на то, что имеются достоверные доказательства того, что весь процесс по делу Жакку был сплошным ‟монтажом”. Вы сами знаете, что тест по методу Кумбса был сфальсифицирован». Или: «Ваши эти клетки печени <…> да это просто клетки колбасы салями из сандвича, ведь Жакку использовал свой плащ вместо скатерти во время пикника в автомобиле… Если вы действительно ученый, то сами должны потребовать пересмотра дела. Это будет всемирный скандал».
Зутермайстер писал Альдеру так: «Я закончил свое европейское турне, побывал у известных цитологов Германии, Англии, Франции и Австрии, и повсюду эти ‟Ундрицевы клетки печени” вызывали лишь смех. В этой связи я хочу задать вам ряд вопросов, которые вам должны были задать в суде (далее следовали вопросы, иногда без всякой связи). Да и вообще вы уже давно знаете, кто настоящий убийца. <…> Я пишу вам об этом не для того, чтобы науськать вас или спровоцировать, но чтобы напомнить: существует решение федерального суда, согласно которому эксперт, который не отзывает свою экспертизу, признанную неверной, до начала пересмотра дела, может быть приговорен к лишению свободы сроком до пяти лет. Вы не пожалели Жакку, мы не станем жалеть вас, экспертов».
Фанатизм Зутермайстера, несомненно, способствовал тому, что были собраны средства, и в борьбу за доследование и пересмотр дела Жакку вступили серьезные бернские и женевские адвокаты Гораций Мастронарди и Роланд Штайнер. Однако тот же фанатизм Зутермайстера, неумение соблюсти меру и полное отсутствие самокритики отпугнули авторитетных судмедэкспертов и серологов. Пожалуй, его ждал бы полный провал, если бы ле Бретон, оскорбленный своей неудачей на процессе в Женеве, не жаждал реванша. Он мечтал, чтобы на ближайшем ученом конгрессе научное сообщество осудило Ундрица. Мареш также не мог простить провал своего учителя Веркгартнера и настаивал на перепроверке методов и доказательств, представленных Ундрицем на суде в Женеве. Любые научные сообщества всегда склонялись к тому, чтобы не признавать результаты исследований посторонних ученых. В общем, Ундрицу грозил всеобщий остракизм.
Однако вскоре научное сообщество образумилось. Уже на конгрессе судебной медицины в Граце в октябре 1960 г. и на Международном конгрессе судебной медицины в Вене никакого осуждения Ундрица не последовало. Наоборот, несколько итальянских ученых – Мурино, Ателла, Гуальди и Массарелли, которые «доработали» метод микроскопного исследования крови Ундрица, – осторожно подтвердили результаты его исследований: в следах крови могут быть выявлены и вычленены лейкоциты. При этом итальянские ученые также констатировали, что выявление лейкоцитов по методу Ундрица слишком зависит от специализированных гематологических знаний, и потому не «может быть стандартным методом для общей диагностики следов крови». В то же время в Бонне один из учеников немецкого судебного медика Фридриха Шляйера проверил методы Ундрица для определения давности следов крови и для различения мужской и женской крови. Результаты этой проверки также подтвердили достоверность методов Ундрица.