Сам Шляйер установил, что работа Ундрица никак не может быть отвергнута, однако достоверность его методов ограничена теми благоприятными случаями, когда следы крови легко отделяются от несущей поверхности в виде чешуек. Он также полагал, что методы Ундрица вряд ли могут быть широко практически использованы в криминалистике, поскольку слишком зависят от личного опыта и оценки, и следовательно, результаты таких исследований нуждаются в дальнейшей проверке, прежде чем будет получен однозначный результат. В октябре 1962 г. на конгрессе судебных медиков во Франции в Марселе был опубликован отчет о дневном заседании, где об Ундрице говорилось следующее: «Этот метод дает удовлетворительные результаты». Еще через два года немецкий ученый Штеффен Берг (в то время – руководитель технико-криминалистического отдела при Управлении уголовной полиции Мюнхена, а вскоре – руководитель кафедры судебной медицины и криминалистики Западногерманского университета в Гёттингене) писал об исследовании сухих мазков крови по методу Ундрица: «Эти мазки, по сравнению с мазками жидкой свежей крови, ужасны, однако, если их тщательно исследовать, можно найти достаточное количество вполне сохранных лейкоцитов, которые могут быть подсчитаны и описаны на основе гемограммы».
В мае 1962 г. адвокаты Жакку передали препараты печени, представленные Ундрицем на суде в Женеве, на проверку цюрихскому профессору судебной медицины Рюттнеру, и тот подтвердил, что «эти клетки выглядят как клетки печени. Следует заметить, что доказательств обратного представить нельзя. Высохшие клетки печени, как показывают наши собственные исследования, сохраняются месяцами и могут быть выявлены по методу Ундрица». Так было восстановлено равновесие в научном мире. Исследование крови под микроскопом по методу Ундрица было действительно новаторством, прорывом по сравнению с методами рубежа XIX и XX веков, уже почти забытыми. Однако ученые сходились во мнении, что каждый отдельный случай исследования по методу Ундрица нуждается в дополнительной проверке, прежде чем может служить юридическим аргументом. Во время процесса Пьера Жакку этого постулата не придерживались, и это стало поводом для пересмотра дела. Между тем в борьбе за доследование и пересмотр дела Жакку на первый план вышел уже другой вопрос, также нуждавшийся в научной экспертизе и не использованный до сих пор защитой. Речь шла о кинжале Жакку. Был ли он действительно орудием убийства? Вопрос о достоверности или недостоверности методов Ундрица стал неактуален, как только выяснилось, что кинжал, который рассматривался как орудие убийства и носитель следов крови и клеток печени, не является орудием преступления.
Дообследование одежды Цумбаха и особенно место ножевого удара на поясе брюк дало защите надежду. Если бы дело возобновилось, то возник бы вопрос – как на кинжал попали следы человеческой крови и клетки печени, обнаруженные Ундрицем. Ответ представлял бы чисто академический интерес, но для процесса Пьера Жакку никакого значения уже не имел бы.
В общем, к тому времени, когда заговорили о научном доследовании по делу Жакку, метод Ундрица, по выражению одного серолога, «сам собой уже ушел в прошлое в истории гематологии». Никто не знал, какое будущее ждет и этот метод, и прочие исследования крови. В 1961–1963 гг. метод Ундрица стали забывать, а изучение следов крови развивалось своим чередом. Он исчез, будто был создан лишь для того, чтобы встряхнуть криминалистическую гематологию и шокировать общественность, пока шел процесс Пьера Жакку. Шокировать настолько, чтобы придать науке стимул к новому развитию. Не случайно это произошло именно на территории Швейцарии, где судебная медицина и криминалистическая серология, прежде всего в Берне и Женеве, немедленно сделали выводы из последних событий и стали развивать новаторские методы и идеи в серологии и гематологии. Особенно в Берне, где профессор Лойппи, ученый цюрихской школы, всего за несколько лет полностью преобразовал Институт судебной медицины. Здесь начали применять и развивать новейшие методы определения группы крови и резус-фактора, отсюда в 1961–1962 гг. эти знания и опыт распространились в Англию, Швецию, Францию, а потом и по всей Европе. Этому обновлению науки способствовали и Морис Мюллер в Лилле, и Вольфганг Мареш, последователь профессора судебной медицины Веркгартнера в Граце. Методы определения группы крови вошли в научный обиход под двумя таинственными названиями: «метод Оухтерлони» и «смешанная агглютинация». Развитие этих методов, пришедших на смену «Уленгуту», «Латтесу» и «Хольцеру», безусловно, звездный час серологии.
22
В период между 1961 и 1965 гг., когда усовершенствованные методы серологии распространялись по Европе, произошло множество случаев, которые потребовали их применения. К таким случаям прежде всего относится преступление, совершенное в крошечном южнонемецком местечке Райхельсхофен 10 мая 1962 г. Как раз там, где пересекались федеральные трассы B-25 и B-470, находилось неприметное хозяйство бондаря Фридриха Линдёрфера, тихого, незаметного человека лет шестидесяти. На первом этаже его дома располагались кухня, гостиная, спальня, узкая кладовая и бочарная мастерская с окнами во двор, а во дворе – сарай и свинарник. Сам Линдёрфер обитал в первом этаже с женой Элизой и двумя взрослыми сыновьями, которые уезжали на работу в другой город. В мансарде было еще три комнаты и чердак. Двери обеих комнат выходили на узенькую лестничную площадку, откуда лестница вела в прихожую дома на первом этаже. В одной из комнат в мансарде в убогой тесноте ютились дочь Линдёрфера Эрика с мужем и ребенком. Еще две комнаты и чердак «принадлежали» Лине Линдёрфер, 52-летней сестре бочара, портнихе, с врожденным дефектом тазобедренного сустава. Линдёрфер как старший ребенок своих родителей унаследовал их небольшую усадьбу с условием предоставить увечной сестре для проживания три комнаты.
Вечером 11 мая в усадьбе Линдёрферов появилась Анна Эккель, приятельница Лины Линдёрфер, чтобы помочь портнихе по хозяйству. К ее удивлению, дверь в кухню Лины оказалась приоткрытой, замок, вделанный в дверную раму, болтался, словно его кто-то взломал. Ни в кухне, ни в спальне никого не было, но обнаружилось начатое и брошенное шитьё и остывшая еда, что удивляло еще больше, поскольку Лина Линдёрфер была известна своим педантизмом и аккуратностью.
Анна Эккель еще стояла в дверях, когда по лестнице поднялся в мансарду Фридрих Линдёрфер в рабочем комбинезоне и взглянул на посетительницу с такой злостью, что она не решилась даже спросить, где Лина, и поскорее убралась прочь. Анна зашла к соседке Линдёрферов, и та подтвердила, что Лина никогда не покинула бы свою квартирку в таком беспорядке и обязательно оставила бы записку, сообщив, когда вернется. Соседка не замечала, чтобы Лина выходила из дома. Любопытство вынудило соседку позднее зайти к Линдёрферам и справиться у брата, знает ли он, где его сестра и что случилось с дверным замком у нее в кухне.
Бочар осмотрел замок и объявил, что до прихода Анны Эккель дверь была заперта, и только Анна могла что-либо с этим замком совершить. Лина же ушла из дома около 14 часов и села в машину к незнакомцу. Брат как раз случайно выходил из своей мастерской и видел, как Лина садится в автомобиль. Больше он ничего не знает и знать не хочет. Добавил только, что Лина, несмотря на свое увечное бедро, собиралась замуж. И это всем известно. У нее было достаточно денег, чтобы забрасывать письмами еженедельную газету «Дома и вдалеке» («Heim und Weite»), известную своими брачными объявлениями. Может, ей удалось кого-нибудь подцепить, и у них «испытательный срок».
Весьма вероятно, что на эту историю долго еще никто не обращал бы внимания, если бы не старания Анны Эккель. 21 мая она обратилась в соответствующий участок баварской региональной полиции и подала заявление против Линдёрфера по обвинению в нанесении оскорблений. Начальник местной полиции Пфлигль выслушал ее и отправился в Райхельсхофен. Полицейский прекрасно знал усадьбу Линдёрферов. Лина Линдёрфер неоднократно обращалась в полицию, жалуясь на то, что брат и его семья издеваются над ней; им нужны ее комнаты, они готовы выгнать ее прочь из дома и занять квартирку! Пфлигль выяснил, что в тесном доме бочара часто ссорятся. Линдёрфер со своей семьей ютится в ужасной тесноте, а Лина – сварливая, скандальная, злобная старая дева, несдержанная на язык. Так, по крайней мере, воспринимали ее соседи, а вот брата считали достойным, прилежным, трудолюбивым человеком и рачительным хозяином. В отделении полиции округа Ротенбург знали много таких семейств, где постоянно ссорились и мечтали избавиться друг от друга.
Когда Пфлигль приехал в Райхельсхофен, Линдёрфер постукивал молотком в своей бочарной мастерской. Он повторил полицейскому все, что ранее рассказал соседке, и пожаловался, что «от этой бабы одни проблемы», имея в виду сестру. Пфлигль осмотрел взломанный замок и решил выждать, пока Лина вернется домой. 3 июня квартира старой девы все еще пустовала. Пфлигль снова явился в Райхельсхофен и на сей раз обследовал комнаты пропавшей. Беспорядок насторожил его. Он попросил Фридриха Линдёрфера опросить всех родственников – не у них ли Лина? Прошла еще неделя. 11 июня местная полиция обратилась в Управление криминальной полиции Баварии в Мюнхене с заявлением об исчезновении Лины Линдёрфер. Одна семья из местечка Штайнсфельд заявила, что видела Лину на празднике по случаю освящения местной церкви. Заявление о пропаже было отозвано. Окружная полиция в Ротенбурге все еще не относилась к делу всерьез. Только когда 4 июля семья из Штайнсфельда выяснила, что перепутала Лину с другой женщиной, в Мюнхен поступило повторное заявление о пропаже. Из баварской столицы пришло распоряжение выяснить, взяла ли Лина Линдёрфер с собой существенную сумму денег в «свое путешествие». 6 июля полиция тщательно обследовала жилище пропавшей женщины. Обнаружили ящик для хранения денег со сберегательными книжками на общую сумму около 13 000 немецких марок, а также 234 марки наличными. Со сберегательного счета денег давно никто не снимал. Без сомнения, Лина Линдёрфер уехала, оставив все свои сбережения. 9 июля делом занялся уголовный розыск в Ансбахе во главе со старшим инспектором Хебергером.