Инспектор Фройнд предложил соорудить деревянную модель чердака и нанести на нее все обнаруженные следы крови. С помощью этой модели он хотел убедить прокурора в том, что чердак дома Линдёрферов хранит тайну исчезновения Лины. Лаутенбах поддержал идею создать модель для реконструирования процесса совершения преступления.
Шаг за шагом Лаутенбах сумел воспроизвести направление брызг крови и последовательность ударов. Следы на боковой стенке угольного ящика были явно от ударов небольшим плоским предметом или из раны на уровне 70–80 см от пола и на расстоянии 35–40 см от ящика. 20 брызг на передней стенке ящика возникли, наоборот, от ударов большим предметом или от раны, находившейся на расстоянии около 50 см от ящика и в 30 см от пола. Оттуда кровь брызнула на стенку ящика горизонтально. Следы на ботинках и картонных коробках на расстоянии более 2 м от угольного ящика появились от ударов на высоте 50–100 см от пола. Комплекс следов указывал на то, что здесь происходила борьба или «убийство в драке», как раз на полу в районе обследованной доски. Тут развернулась последняя фаза преступления, отсюда и следы крови на угольных брикетах.
В последние недели июня 1963 г. все следы были нанесены на модель: следы крови известного типа и группы – красным цветом, следы крови неопределенного типа и группы – оранжевым. Красных следов было предостаточно, и они свидетельствовали о том, что на полу чердака был как минимум тяжело ранен человек с группой крови А.
15 июня Фройнд запросил в прокуратуре ордер на арест бочара Фридриха Линдёрфера, но получил его не сразу. Пришлось сначала представить прокурору модель со следами крови и долго убеждать, прежде чем 19 июня ордер был выдан. 22 июня в начале десятого утра Линдёрфер был арестован и через толпу возмущенных соседей препровожден в полицейский автомобиль. Арестованный, как только вышел из дома, стал уверять, будто ни в чем не виновен, потом замолчал и больше не произнес ни слова. В следственном изоляторе съел с большим аппетитом свой обед и после долго спал. Узнав об этом, Фройнд засомневался: может ли человек, виновный в убийстве, так себя вести? Что происходит, что скрывается за этим обыкновенным, неприметным лицом, лишенным всякого выражения? Неужели невиновен? Или он просто отупел, разучился чувствовать и хоть как-то выражать свои эмоции?
Первый допрос Фройнд провел после полудня 22 июня и продолжал, с перерывами, целый день 23 июня. Следователь представил обвиняемому результаты расследования, все улики и противоречия – безуспешно. Линдёрфер признавался только в очевидном и настаивал на том, что Лина уехала из дома с незнакомцем. Вечером 23 июня прокурор заявил: если завтра Линдёрфер не признается, придется его отпустить.
Но Фройнд не сдавался. Он припас напоследок самый сильный аргумент – модель чердака со следами крови. Опыт подсказывал ему, что надо выждать, и в какой-то момент Линдёрфер не сможет больше притворяться равнодушным, не выдержит напряжения. У простых, незатейливых натур это происходит внезапно. В общем, 24 июня Фройнд терпеливо и упорно продолжал допрос, подмечая и пользуясь каждой неловкостью и противоречием в показаниях Линдёрфера и задавая один и тот же вопрос: где его сестра? Никуда она не уезжала! Не уходила из дома! После 15 часов Линдёрфер вдруг произнес странную фразу, скорее пробормотал, чем сказал: «Все раскроется, все должно раскрыться». Фройнд насторожился. Линдёрфер опустил голову и тихо заплакал. Следователь молча поставил на стол модель чердака, и Линдёрфер, подняв голову, уперся взглядом в место преступления. Лицо его выразило отвращение и отчаяние, он стал громко всхлипывать… и не выдержал! Сломался! Постепенно, все еще сопротивляясь, но в итоге – окончательно. «Я не хотел ей ничего делать…» – выговорил подозреваемый. И дальше последовало признание со слезами, с судорожными рыданиями, порой урывками – вся правда, которая мучила, давила, терзала бюргерскую совесть и душу: «Я не хотел… Никто не знает… ни одна живая душа не знает… никто в доме, кроме меня… я один… Она не в лесу, не в доме… там ее тоже нет больше… вообще нет в усадьбе… эта ваша модель – она все верно показывает… все как было… она около угольных брикетов упала».
Правда была столь мерзкой, что Линдёрферу стоило большого труда выговорить все, как было. Он запинался, увиливал, старался смягчить свой рассказ, словно сам был в ужасе от собственных слов.
Согласно первым показаниям Линдёрфера, 10 мая 1962 г. произошло следующее. В полдень, когда сыновья и зять бочара были на работе, а жена и дочь трудились в саду, Фридрих Линдёрфер поднялся на второй этаж своего дома и сказал сестре, чтобы та тоже пошла работать в саду, где она обычно возделывала несколько грядок. Брат позвал сестру по имени, постучал в ее дверь и шагнул в комнату. Лина гладила одежду и заявила, что у нее нет времени на сад, отчего брат сразу возмутился и выкрикнул: на сад времени у нее нет, а писать анонимные письма время есть! Он имел в виду анонимные письма, в которых одна соседка обвинялась в любовной связи. Жители Райхельсхофена были уверены, что автор этих кляуз именно Лина.
Сестра обозвала брата негодяем. Тот ударил ее по лицу. Лина замахнулась на него утюгом, он увернулся и выскочил из ее комнаты в коридор, выхватил у сестры утюг и замахнулся на нее. Продолжая браниться, Лина бросилась на чердак. Брат швырнул утюг ей вслед и задел по голове. Она упала спиной на пол и осталась лежать возле угольных брикетов, мертвая. Когда Фридрих «очнулся от своего бешенства» и понял, что стряслось, он кинулся вниз и запер дверь в дом. Поднялся на чердак, завернул мертвое тело в старое пальто, валявшееся на полу, и стащил труп вниз по лестнице в сарай. Там он спрятал тело в сене и опилках. Холодной водой смыл кровь с башмаков, рук и кожаного фартука. Протер пол. Угольные брикеты, на которые брызнула кровь, бочар сжег. Когда из сада вернулись его жена и дочь, «самое страшное» было уничтожено, дом так чисто вымыт, что женщины ни о чем не догадались. Линдёрфер выждал сутки и на следующий вечер отвез тело сестры на поле в 500 м от дома и закопал.
Когда Лаутенбаху сообщили о признании Линдёрфера, он заявил, что обвиняемый лжет. Судя по следам крови, Лина не могла умереть так, как описывал ее брат. Борьба, вероятно, проходила в помещении чердака, и Лине было нанесено множество ударов по голове. По опыту Лаутенбах знал, что от одного удара не бывает столько брызг, если только не повреждена артерия. Женщину явно били по голове, причем не один раз, от дальнейших ударов и появились брызги на ящике для угля.
Опять допрос, снова модель чердака на столе перед обвиняемым. Два дня Линдёрфер сопротивлялся. Потом признался – чего теперь скрывать, если господину инспектору и так все известно. Не всю правду рассказал бочар. Он ударил сестру по лицу, она вытолкнула его из своей комнаты и заперла за ним дверь. Он в бешенстве навалился на дверь и вышиб замок. Сестра схватилась за утюг, брат кинулся в коридор. Сестра – за ним. В коридоре он схватил сестру, они боролись, он втолкнул ее в помещение чердака. Фридрих вырвал у нее утюг в первый раз и швырнул ей в голову. Лина рухнула между угольным ящиком и лестницей на стропила, но хваталась за них, пытаясь подняться и встать на колени. Тогда ей на голову обрушился второй удар утюга. Она упала на пол и осталась лежать головой к угольным брикетам. Кровотечение было сильное. Брат обернул ей голову курткой, чтобы остановить кровь, и оттащил тело влево, чтобы его не было видно. Так кровь попала на коробки, обувь и гофрокартон. Все прочее – чистая правда, утверждал Линдёрфер.
Поле обыскали, перекопали, не нашли ни следа от тела Лины. Тогда бочару пришлось признаваться дальше. Не закапывал он труп на поле, а разрубил его топором в сарае, пока семьи не было в доме. Сначала Линдёрфер утверждал, что сжег расчлененное тело по частям в печи в своей мастерской. Лаутенбах обследовал тот угол сарая, где бочар, по его словам, расчленил тело сестры, и действительно нашел следы крови. За печью Лаутенбах обнаружил мелкие осколки костей, они, перемолотые в муку и исследованные по методу Оухтерлони, оказались человеческими. Однако Лаутенбах счел, что бочар никак не мог сжечь тело в печи. Тогда Линдёрфер выдал последнюю правду. Нет, не сжег. Сварил в большом котле, в котором обычно кипятил воду, чтобы чистить винные бочки своих соседей. Кости отделил от плоти и сжег. То, что осталось от трупа, рассовал по бумажным мешкам и развез по лесам вокруг Райхельсхофена. «Это нелегко, нервы надо иметь крепкие, – заявил бочар, – нужно быть очень хладнокровным… И на что только не способен человек, чего только не вытворяет, просто диву даешься». И добавил: «А потом я пошел спать, как обычно». «Бульон», оставшийся в котле, Линдёрфер вылил частично в канал, а что-то выплеснул в кусты в своем саду. Жир так до сих пор и липнет к листьям, полиция ничего этого не заметила. В конце концов, с прахом, оставшимся после сожжения костей, Линдёрфер отправился на кладбище и закопал его в могилу матери. «Чувство у меня такое было, что надо так сделать», – объяснил он. Позднее Линдёрфер пришел в комнату Лины и забрал ее документы, паспорт, иначе сразу бы поняли, что она не уезжала из дома. При случае забрал и наличные деньги. И с того дня постоянно драил мыльной водой и щеткой чердак, лестницу, сарай и мастерскую. Воду с остатками крови вылил в канал, чтобы в водосливе не оставалось следов. Стены в сарае и в мастерской он много раз мыл и скоблил, а окровавленные опилки смешал с удобрениями. Лестницу и стену в коридоре заново покрасили. Больше он не видел никаких следов крови. Линдёрфер был твердо уверен, что никто никогда не сможет уличить его. Он вымыл и вычистил даже там, где не было никакой крови, но куда она могла бы случайно попасть. Причитал, убеждая: «Ничего они там не найдут, вот что, бояться мне нечего, пусть обыскивают и пол вскрывают. Я подумал: они сами себе не доверяют. Поверил, что полиция что-то знает, только когда увидел модель чердака. Я там снова убирался. Никаких следов крови я там не заметил, но все равно потер щеткой».