Усадьба принадлежала крестьянину, торговцу скотом Францу Майру, сорока лет, тощему, с острым костлявым лицом и темными волосами. В 1928 г. он купил этот дом за несколько тысяч шиллингов и с тех пор хозяйничал на первом и втором этажах со своей батрачкой и сожительницей Адельгейдой Штаудахер. Жители Имста звали его «лапшой» и «язвой».
В хлеву Майр держал трех коров, свинью и козу. Кроме того, он возделывал несколько акров пашни и торговал скотом и был при этом нечист на руку. Майр не умел ни читать, ни писать, был жадным, даже алчным, грубым и злобным, у него не было ни одного приятеля. Адельгейду Штаудахер он привез домой из очередной поездки, когда продавал скот. Она батрачила на него, спала с ним, недавно родила ему ребенка и выносила его гадкий характер, хотя он постоянно поколачивал ее и никогда ничего ей не платил. Никто не понимал, что удерживает ее рядом с Майром – нужда ли, страх остаться без работы и крыши над головой, зависимость, в том числе сексуальная, или надежда, что ее ребенок когда-нибудь унаследует имущество Франца Майра.
Во втором этаже обитали прочие Майры: Анна, пьющая мачеха Франца; ее взрослые сыновья Вильгельм и Карл; один из них работал в мясной лавке в Имсте, другой мостил местные дороги.
10 ноября в начале восьмого утра в жандармерию Имста явился молодой человек двадцати пяти лет в серо-зеленой куртке и шнурованных ботинках. Он увидел в окне инспектора участка Габля и крикнул ему, что на его брата Франца напали. Габль достаточно долго служил в Имсте и знал Майров в лицо. Это был Карл Майр, сводный брат «лапши-язвы».
Инспектор Габль сел на велосипед и примчался в так называемый Овраг с розовым садом. На пороге он столкнулся с Адельгейдой Штаудахер и соседом Майров, Йозефом Баумгартнером – рабочим на ткацкой фабрике. Баумгартнер нервничал, а сожительница Франца, еще молодая женщина, но в платке и изношенном халате казавшаяся старше своих лет, молча проводила инспектора в низкую комнату справа от входа в дом. Вся обстановка комнаты состояла из старой кровати. У изножья кровати висел черный пиджак и залатанная жилетка, и тот и другая – с крупными пятнами крови. За ними на кровати обнаружилась тощая фигура Франца Майра в носках, штанах и окровавленной рубашке, с забинтованной головой. Рядом стоял местный врач – доктор Йеневайн.
Безнадежен, сообщил доктор, умирает, не менее шести ударов по голове, мозги вышибли, успехов господину инспектору – у него тут убийство! Сожительница и Баумгартнер сообщили Габлю подробности. Франц Майр всегда вставал в 5 часов утра и ухаживал за скотиной. Вот и в это утро Франц сполз со своей пуховой перины и разбудил сожительницу. Он пошел в хлев, Адельгейда в кухне готовила еду для свиней и последовала за хозяином минут через 10–15. В хлеву, кроме Франца, кормившего коров, находился еще и его сводный брат Карл, который, по выражению Адельгейды, с некоторых пор «из-за каких-то нарывов» не работал, а только спал или «шатался без дела». Адельгейда наполнила свиное корыто, подоила козу и вернулась в кухню, Франц пришел в дом в 6.00, принес ведро с коровьим молоком и сразу снова направился в хлев. Адельгейда замолчала, и дальнейшее рассказал Баумгартнер, сосед. Он обнаружил Франца в хлеву с разбитой головой.
Баумгартнер снимал комнату в соседнем доме. В то утро он встал в 6 часов утра, чтобы ехать на свою ткацкую фабрику. Примерно в 6.20 он хотел зажечь карбидный фонарик на велосипеде, но спички отсырели. Баумгартнер увидел свет в хлеву у Франца Майра и открыл дверь, что находится около входа в дом, чтобы одолжить спичек. В свете керосиновой лампы у задней стенки хлева, там, где расположен загон для свиней, Баумгартнер увидел на полу вытянутую фигуру, ногами в куче навоза, головой – около стенки загона. Он узнал Франца Майра и подумал, что его лягнула корова. Баумгартнер позвал батрачку соседа Адельгейду, и вместе они отнесли раненого в его спальню.
Батрачка добавила, что они положили Франца на пол, а она сняла с кровати подушку и подложила пострадавшему под голову. Баумгартнер поехал за врачом, а Адельгейда позвала Карла, сводного брата Франца. Она громко кричала, и оба брата спустились на первый этаж и заглянули в спальню. Когда Баумгартнер вернулся, он застал у дверей дома Анну и Карла Майров. Доктор Йеневайн долго не приходил, и Баумгартнер послал за ним Карла. Доктор Йеневайн явился и первым заподозрил, что речь идет не о несчастном случае, и отправил Карла в жандармерию. Больше ни Баумгартнер, ни Адельгейда ничего добавить не могли. Никто не слышал ни шума, ни криков, даже Адельгейда, хотя кухню от хлева отделяла лишь тонкая стенка.
Габль шагнул в хлев. Для этого он вышел из дома и добрался до грубо сколоченной двери хлева. Внутри еще горела керосиновая лампа. У свиного загона Габль обнаружил большую лужу свежей крови. При виде этой лужи Габлю стало ясно, как он впоследствии сам признавался, что «один он тут не справится». Нужна помощь. И Габль послал Баумгартнера с запиской в жандармерию. Вскоре прибыли окружной комендант Федершпиль и инспекторы Эллер и Штромайер.
Федершпиль имел некоторый опыт и знал, как обследовать место преступления. Но у него не было в распоряжении ни фотоаппарата, ни прочих вспомогательных средств. Оставалось только запереть хлев и позвать на помощь коллег из Инсбрука. Не теряя времени, Федершпиль выслушал доклад Габля, еще раз допросил батрачку и соседа, дал распоряжение своим инспекторам осмотреть дом и опросить жильцов верхнего этажа. Когда выяснилось, что Анна и Карл Майр снова переехали на первый этаж, Федершпиль двинулся в дом сам. Он нашел Анну Майр с бутылкой шнапса в кухне. Карл Майр сидел около печки в спальне, в тяжелых кожаных башмаках, в кожаных штанах и рубахе, которая от грязи уже стояла колом. Он тупо, сонно пялился перед собой и только пробормотал «здрасссте», когда Федершпиль сел перед ним и спросил, что Карл может сказать о происшествии, что он делал в хлеву так рано и когда вышел из хлева. Федершпиль хорошо знал парней вроде Карла Майра, особенно в горных деревнях. Большинство таких людей появляются на свет от пьющих родителей, с раннего детства вынуждены много работать и лишь изредка ходят в школу, их выбрасывает на обочину жизни, особенно в пору экономического кризиса. Медлительные, заторможенные, недоразвитые, неграмотные, туго соображающие и коряво изъясняющиеся, они по большей части безобидны, но иные из них импульсивны, хитры, пронырливы и изворотливы. Карл Майр отвечал медленно и осторожно. Он рано встал, хотя из-за больной руки не может больше работать на строительстве дороги. Но он привык рано вставать. Карл разбудил брата Вильгельма, который работает в мясной лавке, и мать, чтобы она приготовила суп на завтрак. Иногда он помогал старшему брату Францу по утрам кормить скотину, вот и в это утро надел войлочные туфли и около шести утра спустился в хлев. Но Франц уже сам все сделал, так что Карл вернулся в дом, как раз к завтраку. За несколько минут до шести часов утра Вильгельм ушел на работу. Сам Карл снял войлочную обувь, лег на лежанку и уснул. Его разбудил крик Адельгейды Штаудахер. Он обулся в кожаные башмаки и поспешил вниз. Мимо него внесли в дом Франца. Карл шагнул в спальню вместе с другими, но он не выносит вида крови, поэтому сразу ушел. А потом поехал в жандармерию.
Федершпиль заметил небольшое противоречие между показаниями Карла Майра и Адельгейды Штаудахер. Разве она не сказала, что умирающий уже лежал в спальне, когда Карл и его мать спустились вниз? Это недоразумение или забывчивость? Пока Карл говорил, Федершпиль разглядывал правый рукав его рубашки с маленьким буроватым пятном, напоминавшим кровь.
Федершпиль вспомнил о луже крови в хлеву и попросил осмотреть войлочные тапки Карла. Тот молча достал тапки из-за печки. Федершпиль сначала подумал, что ошибся. Но нет, не ошибся: на правом тапке сбоку находилось подсохшее буроватое пятно. Комендант посмотрел на Карла. Но тот ничего об этом пятне не знал и вообще его не видел. Федершпиль поставил тапок на стол и спросил, откуда кровь. Карл уставился на пятно и нервно провел языком по губам. Он что-то соображал. Наконец заявил, что кровь вчерашняя – помогал знакомому забить теленка.
Между тем инспекторы Эллер и Штромайер осматривали дом. Но он был такой запущенный, что среди этой грязи и беспорядка так скоро ничего нельзя было обнаружить. А еще хлев, закрома, сеновал, полный сена; сарай, заваленный опилками и ржавыми инструментами, – да тут работы на много часов. Из старого деревянного дома в хлев тянулись кормопроводы. Передняя стена хлева возвышалась над фронтальной стеной дома и, как мост, перекрывала сверху проход из дома в хлев. По ту сторону прохода опорой ему служила старая каменная кладка сарая. В этой мостообразной пристройке, выступающей за плоскость фасада, находилось нечто вроде дверного проема, через который в хлев подавали сено. Рядом со входом на стене висела приставная лестница, по ней из хлева можно вскарабкаться на сеновал. В общем, закрома и сеновал, в отличие от хлева, напрямую были связаны с жилыми помещениями дома, а именно – со вторым этажом. За закромами находился туалет, куда можно было попасть и со двора, и из жилых комнат Анны Майр.
Оба жандарма вскарабкались, не осознавая даже всей важности этого пути, снаружи на сеновал и прямо внутри дома поднялись по лестнице со второго этажа на третий, когда Адельгейда Штаудахер вышла из спальни умирающего. Она нервничала, держала в руках окровавленный пиджак и жилетку Франца Майра. На пиджаке и жилетке швы и складки были грубо разодраны. Батрачка уверяла, что Франц Майр всегда носил с собой все свои наличные и сберегательную книжку. Уж она-то знает, он часто демонстрировал ей свои богатства, когда ей становилось у него совсем невмоготу. 2000 шиллингов в бумажнике и 6000 шиллингов на сберегательной книжке. Теперь швы были просто грубо разодраны, деньги исчезли.
Адельгейда так волновалась, что даже не могла сказать жандармам, жив ли еще Франц Майр. Да ей и дела-то до этого уже не было, ее полностью занимали опустевшие карманы пиджака. Никто в доме Майров никогда о ней не побеспокоился, с чего бы ей теперь о ком-либо печалиться.