Бриджер ушел от Ричардсона с еще большим подозрением и недоверием. Но как получить образец крови? После полудня 27 января Бриджер попросил совета у Хоруэлла. Тот переадресовал коллегу к доктору Линчу. Бриджер сам поехал в Лондон и нашел «штатного аналитика Министерства внутренних дел» в больнице Святой Марии. Линч, не отрываясь от своей обычной работы врача, посоветовал Бриджеру найти что-нибудь из грязного белья Ричардсона, лучше всего использованный носовой платок – слизи из носа достаточно для определения группы крови.
На следующий день старший инспектор Бейкер выдал ордер на обыск квартиры Ричардсона. Бриджер перерыл все его жилище, при этом Ричардсон оставался все так же любезен. Пока коллеги Бриджера прочесывали местность в поисках следов крови и одежды Памелы Ковентри, Бриджер следовал совету доктора Линча. В корзине для грязного белья он нашел несколько сильно запачканных носовых платков. Ричардсон с готовностью признался, что это его платки и что он пользовался ими в последнюю неделю. Бриджер проследил, чтобы платки запечатали в пакет, и отправил сержанта с пакетом в Лондон. Лишь тогда он продолжил обычный обыск. Ричардсон по-прежнему был любезен и дружелюбен. За несколько часов обыска не нашли ничего, что связывало бы его с убийством Памелы, – ни следа вещей или одежды девочки, ни следа насилия. Квартира была образцово убрана и чиста. Однако позднее один из полицейских обнаружил стопку газет «Ньюс кроникл», в январский номер которой были завернуты пуговицы жертвы. Номера с 4 по 12 января лежали стопкой, не хватало только одного выпуска – удивительно, но именно за 11 января!
Появилась надежда все-таки найти улики. Действительно, один полицейский откопал в саду моток колючей проволоки – Памела была связана такой же. Потом обнаружили черную изоленту, весьма схожую с той, которой убийца замотал сверток с «Ньюс кроникл». Вскоре при обыске в доме Бриджер заметил на дождевом плаще Ричардсона брызги крови. Плащ, проволоку, изоленту и табакерку Ричардсона он отправил в Лондон доктору Линчу и с нетерпением стал ждать результатов.
30 января лаборатория Скотленд-Ярда сообщила о результатах исследований. Папиросная бумага, из которой Ричардсон делал свои самокрутки, соответствовала бумаге сигаретного окурка, найденного на теле Памелы. Впрочем, такая папиросная бумага была не редкость, так что этому совпадению не стоило придавать большого значения. То же самое касалось проволоки из сада Ричардсона: она соответствовала проволоке на теле жертвы, но и это был товар массового производства. А вот изолента хоть была серийного производства, но и на мотке из квартиры Ричардсона, и на изоленте на теле Памелы обнаружился один и тот же брак, изъян плетения, который в серийном производстве не допускается. В табакерке Ричардсона были найдены и свежий табак, и обгоревшие частицы старого табака, и наполовину выкуренные сигареты-самокрутки. Табак из лондонской лаборатории отослали в Бристоль на экспертизу специалистам табачного производства, чтобы сравнили с табаком в сигаретном окурке.
Все экспертные заключения были против Ричардсона. Бриджер с надеждой ждал выводов доктора Линча. Если бы тот обнаружил на носовом платке кровь не группы А, а другой группы, все обвинения против Ричардсона рухнули бы. Если бы это была кровь группы А, круг улик замкнулся бы.
На следующий день, 31 января, Линч доложил о результатах своих исследований. Брызги на плаще оказались действительно человеческой кровью, но для определения группы их было слишком мало. На носовом платке, напротив, Линч без труда определил группу А, как и на сигаретном окурке. Впоследствии Бриджер признавался, что никогда еще лабораторные исследования не потрясали его так, как анализ слюны на окурке. Аналогичное впечатление исследования Линча оказали на Хоруэлла, Бекера и даже на судью, который выдавал ордер на арест Ричардсона.
2 февраля Ричардсона арестовали по дороге на работу. Бриджер был уверен, что убийца пойман, но возникла новая проблема: вину подозреваемого надо было доказать в суде присяжных. Бриджер хорошо знал, что 1930-х гг. британские присяжные имели предубеждение против научных изысканий в криминалистике и не признавали их как доказательства. Понимал, что суды присяжных в Британии не доверяют всему новому, оно непонятно и пугает. Он и сам поначалу отнесся к исследованиям Линча скептически. Бриджер решил, что постарается вынудить Ричардсона к признанию, для этого день за днем на допросах предъявлял обвиняемому результаты анализов крови, бумаги, проволоки и изоленты. Прежде всего Бриджер постоянно подсовывал Ричардсону исследование группы крови, которое так впечатлило его самого. Он надеялся, что Ричардсон не устоит и расколется. Однако коренастый человечек с большой головой не сдавался. Он все отрицал, даже когда из Бристоля пришло заключение о том, что табак в его табакерке и табак в сигаретном окурке полностью совпадают. Бриджер снова обыскал квартиру Ричардсона. Никаких следов больше не обнаружил. Квартира была идеально вычищена.
В апреле 1939 г. Центральный уголовный суд в Лондоне выдвинул обвинение против Ричардсона, но уже спустя пять дней процесс внезапно прекратился. Жюри присяжных выслушало заключения научных исследований, прежде всего доктора Линча и его заявление об определении группы крови и сравнении образцов крови. Когда Линч закончил свою речь, председатель жюри присяжных передал судье Хоуку записку: присяжные не понимают этих доказательных методов, не доверяют им и поэтому не в состоянии осудить Ричардсона. Судья Хоук потребовал, чтобы присяжные произнесли формальный приговор «невиновен». Ричардсона освободили в зале суда.
Репортер «Дейли геральд», сопровождавший Ричардсона, когда тот с триумфом ехал домой, завершил свой репортаж словами: «Еще не успев доехать до Элм-Парка, Ричардсон насыпал табак на кусочек папиросной бумаги и дома сразу скрутил себе сигарету».
Так остался неразрешенным первый случай в криминалистике, когда знание о группе крови в следах различных выделений человеческого тела впервые шагнуло из научной лаборатории и было представлено широкой общественности.
14
«Пока уголовный розыск в первые десятилетия после Второй мировой войны понемногу возвращался к своей нормальной работе, серология оставалась в лучшем случае на том уровне, на каком замерла накануне войны. Подчеркну здесь слова ‟в лучшем случае”. В том, что серология так отстала, виновата, конечно, война. Методы определения группы крови значительно продвинулись и в Европе, и за океаном, но по-прежнему оставалась целая армия неквалифицированных криминалистов и полицейских, да и множество ученых допускали досадные промахи. Сохранение следов крови было недостаточно и ограничивалось самыми примитивными средствами. Криминалистическое объяснение следов на месте преступления и реконструкция хода преступления были преимуществом немногих специалистов, обладавших ценным опытом. Метод Уленгута для исследования крови человека и животного занял прочное место в науке и был непоколебим. Но как же мало ученых по-настоящему умели применять данный метод и насколько неточными и недостоверными оказывались результаты подобных исследований – все это выяснилось в первые десятилетия после войны. Что касается определения группы крови на основании следов крови и секреторных выделений, то здесь сыграли свою роль методы Латтеса и Хольцера, но и им не хватало развития, и им сильно навредила война. Не справлялись даже страны с давней научной и криминалистической традицией. Во время войны никто не научился идентифицировать группу крови 0, устанавливать ее присутствие в следах крови, и когда после войны появилась более тонкая и точная техника, когда сумели усовершенствовать сам процесс исследования крови, выяснилось, что прежние методы устарели и слишком ограниченны. Понадобился энтузиазм и прорыв, чтобы наука серология, пережившая войну, сформировала новый научно-криминалистический аппарат и смогла отвечать широким массовым запросам. Послевоенная серология была беспомощной, недостаточной и недостоверной, и это еще мягко сказано». Так француз Пьер Аржан, умерший в 1957 г., характеризовал ситуацию после войны.
Весной и летом 1956 г. произошел один из тех промахов, о которых писал Аржан. Это случилось в Дюссельдорфе, в молодой еще ФРГ. В борьбе за восстановление криминалистики в Западной Германии среди крупных городов лидировал со своим уголовным розыском Дюссельдорф, столица земли Северный Рейн – Вестфалия. Утром 8 февраля 1956 г. в Третий комиссариат дюссельдорфской полиции обратился некто Юлиус Дрейфус. Пропала его машина – «Мерседес 170 S» с номером R 209–448. Шоферу Петеру Фалькенбергу, 27 лет, накануне вечером было поручено отвезти домой фрау Дрейфус, а потом отогнать автомобиль в гараж. На этом его рабочий день 7 февраля заканчивался. Обычно Фалькенберг начинал работу в 8.45, но утром в пятницу на работу не вышел, а когда позвонили в гараж, выяснилось, что вчера вечером «Мерседес» так в гараже и не появился. Дрейфус звонил квартирной хозяйке Фалькенберга, но водитель не возвращался домой с прошлого утра.
Полицейский принял заявление Дрейфуса и решил, что это очередной автомобильный угон. Германия поднималась из руин, экономика восстанавливалась, проводилась моторизация, машины угоняли каждый день. Наверняка вчера вечером Фалькенберг захотел приключений, решил охмурить какую-нибудь барышню, взял хозяйский «Мерседес», чтобы произвести впечатление, да и остался на ночь, а утром проспал.
Позднее в полицию обратилась и некая фрау Хендрих, проживающая рядом с Центральным вокзалом Дюссельдорфа. Она видела рано утром около бордюра перед своим домом черный «Мерседес», пустой, брошенный, но с включенными фарами. Номер – R 209–448. Это был пропавший автомобиль Дрейфуса. Вероятно, Фалькенберг заночевал у какой-нибудь женщины близ вокзала. Оповестили Дрейфуса. Он попросил отвезти его машину на полицейскую автобазу, и когда «Мерседес» оказался во дворе полицейского управления, дело приняло совершенно иной оборот, гораздо серьезнее.