Темно-серый костюм 12 мая отнесли в чистку, и с тех пор он висел в шкафу в спальне Жакку. Чистка вскоре после убийства? В одном из шкафов обнаружили марокканский кинжал с деревянными ножнами и прикрепленным к ним плетеным шнуром для переноски. Корню увидел кинжал и вспомнил о колотых ранах на теле Цумбаха.
Корню попросил руководителся Полицейской научной лаборатории в Женеве Пьера Хегга исследовать кинжал, пальто и костюм. Уже 17 июня Хегг сообщил о первичном осмотре пальто. Результаты пока предварительные, подчеркнул он. Но уже многое свидетельствует о том, что пуговица, найденная близ места преступления, оторвалась именно от темно-синего пальто Пьера Жакку. Кроме того, на пальто и на костюме обнаружены пятна, судя по всему, крови. На основании этого в тот же день, 17 июня, Жакку был арестован по подозрению в «убийстве и покушении на убийство» и помещен в женевскую следственную тюрьму.
17
Впоследствии один французский журналист назвал дело Пьера Жакку после 17 июня «трагедией или трагикомедией кровавого следа». Сомнительное замечание. Уж комедии в этом деле точно не было, скорее сплошная трагедия, экстраординарная научно-криминалистическая драма, причина которой – неразвитое, неудовлетворительное состояние серологии как науки, неумение качественно исследовать следы крови и национально-исторические особенности швейцарской жизни.
Судебная серология произошла от судебной медицины в целом, а в Швейцарии и та и другая находились в недоразвитом состоянии. Швейцарская судебная медицина безнадежно отставала от европейской. Прибавьте к этому необычайно низкий уровень преступности в стабильной, благополучной стране, и вот результат – нет необходимости в развитой криминалистике и судебной серологии. До 1912 г. даже в Цюрихе не было института судебной медицины. Лишь в 1912 г. Генрих Цангер основал подобное учреждение – в здании бывшего универсама на Цюрихбергской улице. Цангер стал основоположником собственно швейцарской школы судебной медицины, которая начала заниматься не только патологоанатомией, но и помогать полиции. Его преемник и последователь Фриц Шварц продолжил дело основателя школы и значительно продвинулся в сфере изучения следов крови. Но в целом цюрихская школа мало повлияла на общее положение в сфере серологии в Швейцарии. Первый наиболее известный швейцарский судебный медик Саломон Шёнберг в 1953 г. имел в своем распоряжении всего лишь несколько тесных кабинетов на физическом факультете Базельского университета и в основном делал вскрытия. Институт судебной медицины в Берне занимался преимущественно патологоанатомическими исследованиями и не следил за современными тенденциями в криминалистике и серологии, хотя его руководитель, профессор Деттлинг, вышел из цюрихской школы. В 1958 г. бернский институт уже безнадежно устарел и нуждался в обновлении. Институт судебной медицины в Лозанне был маленьким «довеском» при Высшей школе медицины и никакими значительными исследовательскими возможностями не располагал. Его директор, профессор Телин, занимался в основном теоретическими вопросами криминалистики. Хуже всего обстояло дело с криминалистикой и серологией как раз в Женеве, где Навилль, уже очень пожилой выпускник Лионской медицинской школы, проводил в случае необходимости вскрытие тела, но давно уже не имел отношения к развитию судебной медицины. В те дни, когда дело Жакку потребовало научно-криминалистической экспертизы, швейцарская судебная медицина нуждалась в фундаментальном обновлении, и началось оно с Базеля, где 45-летний преемник Шёнберга Юрг Оберштег начал строительство современного Института судебной медицины.
Чем обернулась эта ситуация для исследования следов крови по делу Пьера Жакку – очевидно. Навилль вынужден был признаться, что его институт не способен провести исследование следов крови и установить группу крови, как бы невероятно это ни звучало в 1958 г. Однако это факт, и так было не только в Женеве, но и вообще в стране. Все, что касалось крови и ее следов, перенаправлялось на исследование в региональные донорские центры, где в связи с переливаниями крови постоянно определяли и ее группу. Казалось бы, да, закономерно, пусть там группу крови и определяют, но только вот существует принципиальная разница между свежей кровью и засохшими ее следами. У них совершенно разные методы исследования. Была и еще одна причина неумения исследовать следы крови. По части естественно-научной криминалистики швейцарские кантоны сильно отставали от остальной Европы. Да, основал Арчибальд Рейсс в Лозанне на рубеже XIX и XX веков одну из первых научно-криминалистических лабораторий, а потом совместно с Лозаннским университетом – Институт криминалистики, но об этом быстро забыли. В 1958 г. научно-технические полицейские лаборатории в Швейцарии были редкостью, методы исследования – старые и ненадежные, да и полиция сама редко обращалась куда-либо для научно-криминалистического исследования, так что другие европейские страны успели шагнуть в этом отношении далеко вперед.
Основатели первых швейцарских криминалистических лабораторий доктор Фрай-Шульцер в Цюрихе, Э.П. Мартин в Базеле и Пьер Хегг в Женеве сильно отличались друг от друга – разные ученые, разные цели, разные характеры, разные методы, но каждый по-своему был пионером в своей области. А Пьер Хегг первый заговорил о создании научной лаборатории еще в конце 1940-х гг.
16 июня Хегг, получив заказ от полиции на исследование следов крови на пальто, костюме и кинжале, представить не мог, что его имя навсегда теперь будет связано с «судебно-серологической драмой» Пьера Жакку. Хегг, сухопарый брюнет лет сорока, родился в Женеве. Он единственный из основателей криминалистических лабораторий в Швейцарии работал в Институте криминалистики в Лозанне, основанном Рейссом, уже под руководством последователя Рейсса – Марка Бишоффа. В 1948 г. Хегг получил «Диплом полицейских наук и криминологии» – такие свидетельства институт выдавал после 7-го семестра обучения, но никакого профессионального признания данный документ не означал. Институт не имел большого влияния ни в Швейцарии, ни в Европе в целом, поскольку всерьез не занимался наукой и ее развитием. Рейсс изучал фотографии и идентификацию личности по методу Бертильона, Марк Бишофф специализировался на графологии и исследовании поддельных документов. Практического сотрудничества с полицией было чрезвычайно мало, и злые языки утверждали, будто свита студентов и ассистентов вокруг руководителя состоит в основном из заморских эмигрантов, рассчитывающих получить швейцарский диплом. Это, конечно, было преувеличением, но верно одно: институт не успевал за развитием современной криминалистики и безнадежно отставал от требований времени, и Пьеру Хеггу, когда к нему обратилась полиция Женевы, пришлось самостоятельно осваивать новые научные знания и практику. Никто его особенно не поддерживал. Лаборатория состояла из единственного помещения по адресу Шман-де-л’Эку, 14. Недоброжелатели дразнили Хегга «директором лаборатории одного сотрудника», и он вот уже лет десять работал в стесненных условиях, не имея ни квалифицированного штата, ни современного оборудования. Ему приходилось обращаться в частные фирмы и к частным специалистам, когда необходимо было провести современные исследования вроде спектрографии, и это никак не способствовало развитию лаборатории. Кроме того, многих раздражало его французское имя в сочетании с немецкой фамилией и нелюбовь Хегга ко всему немецкому и немецкоязычному, в том числе в самой Швейцарии, а эта антипатия, разумеется, мешала полноценному научному сотрудничеству. Даже хорошие знакомые, как бы ни ценили и ни уважали его усилия организовать в Женеве что-то новое, считали, что Хегг болезненно честолюбив, а постоянная оппозиционность и противостояние общественному мнению сделали его недоверчивым, эгоцентричным одиночкой и «всезнайкой». И противникам, и сторонникам Пьер Хегг представлялся человеком, преследующим великую цель, для достижения которой ни в Швейцарии, ни в соседних странах не хватало лабораторий и современной техники. Хегг мечтал о централизованном руководстве грандиозными разветвленными научными экспертизами, об исследованиях в криминалистике и мучился, оттого что его желания и намерения трагически не совпадали с его возможностями.
Когда Хегг обнаружил на синем габардиновом пальто Пьера Жакку следы крови, он проверил все доставленные ему вещественные доказательства на предмет следов крови, а на это, кроме него, в Женеве не был способен никто. При этом Хегг доказал всем, насколько ему удалось продвинуться в науке за последние годы. Он исследовал брызги и разводы под сильной лупой с тщательностью, достойной доктора Мартина; разглядел каждое пятнышко и развод, сфотографировал, пронумеровал, обозначил на ткани, обметал нитью разного цвета и при помощи реакции на гемин установил, что это именно кровь. На пальто таких пятен оказалось не менее десяти, в основном на подкладке, на подоле, в левом кармане и на пуговице на отвороте левого рукава. Подкладка возле левого кармана была повреждена острым предметом. На костюме были обнаружены пятна крови в области левого нагрудного кармана, запачкана кровью была этикетка портного. Такие же следы нашлись и на левой стороне жилетки. Крошечный след крови был на правом кармане брюк. Все эти следы не удалось удалить путем химической чистки костюма. Хеггу в лабораторию доставили и велосипед Жакку. На велосипеде были забрызганы кровью ручка переключения передач, левая ручка руля и нижняя левая часть седла. При исследовании марокканского кинжала нашли целый ряд примечательных следов. На клинке кровь отсутствовала, но в самой середине рукоятки было маленькое кровавое пятно, на отверстии деревянных ножен – следы крови, а внутри ножен крови также не было. Зато ножны были внутри влажные, их явно пытались мыть, и от сырости внутри стала развиваться плесень. Никакой ржавчины на клинке не было, но нашлась ржавчина на рукоятке, словно ее тоже мыли, как и ножны; и сырость осталась не только внутри ножен, но и на металле рукоятки. Едва заметное кровавое пятно обнаружилось и на кораллового цвета переносном шнуре.