{127}
ТЕОДОР КОРНФЕЛЬД{128} (1636–1698)
Песочные часы
ЗИГМУНД ФОН БИРКЕН{129} (1626–1681)
[Крест]
ИОГАНН КРИСТОФ МЕННЛИНГ{130} (1658–1723)
[Гроб на подставке]
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ{131} (1875–1926)
Сонет
Новое, друзья, совсем не то,
что машина руки замещает.
Пусть вас эта новость не смущает —
вспомнит ли о ней назавтра кто?
Всё равно Вселенная новее,
чем и кабель, и высотный дом.
Видишь — звезды; нет огня старее,
новые огни затмятся в нем.
И трансмиссию не приневолят
колесо грядущего вращать.
Вечность только с вечностью глаголет.
Даже то, что было, не познать.
И стремится будущее в дали
вместе с тем, что мы в себя вобрали.
Витольду Гулевичу
Счастливы, кто знает, что за речью
несказанное стоит,
что оно в своем добросердечье
нас в неизмеримом единит!
Перекинуть мост общенья
каждый волен свой:
лишь бы встреченные восхищенья
пребывали радостью одной.
Преходящесть
Время — летучий песок. Как медленно убывает
зданье, чей счастлив покуда статут.
Жизнь вечно веет. И без связи уже выступают
колонны — и ничего не несут.
Но разрушенье: разве печальней, чем возвращенье
фонтана к бассейну — блестящим дождем?
Перетирают нас зубы извечного превращенья,
пока наконец не проглотит нас оно целиком.
Диалог
— Ах, помоги поточней ты
нужный найти оборот:
в оборванных звуках флейты,
видно, пропал переход,
когда твой лик угасает,
всё еще страстью палим…
— Танцовщицы предъявляют,
слова не надобны им.
— Ты себя расточала
в движеньях и жестах, как шквал,
и сразу другой предстала,
но я твой отказ понимал,
как будто бы в нем страдает
то, что стало моим.
— Танцовщицы не теряют,
себя раздаряя другим.
— Но у такого стремленья
нет последней черты.
Чтобы ушла в движенье
снова, легкая, ты,
тщетно мой крик взывает
к флейтам и скрипкам немым.
— Танцовщицы умолкают
вместе с пространством своим.
«Коснись волшебной палочкой былого…»
Коснись волшебной палочкой былого,
что громоздится грудою ничьей,
и мальчиком себя увидишь снова
и испытаешь преданность вещей.
Коснись еще раз — и глаза любимой
рассеют на мгновенье забытье:
о, чистый свет, на небесах хранимый,
с прикосновеньем перейдет в нее.
И в третий раз коснись, признав смиренно,
что время чудной силы истекло,
пребудь самим собой и откровенно
поведай, что с тобой произошло.
Эрос
Маски! Маски! Чтобы от сиянья
не ослепнуть вмиг, когда придет
он, как летнее солнцестоянье,
и прервет весенний хоровод.
Тишина, ни говора, ни гама.
Все напряжены… Далекий стон…
И вселяет, как во чрево храма,
дрожь неописуемую он.
Ах, забылась, ах, совсем забылась!
Бог и скор, и юнолик.
Повернулась жизнь, судьба свершилась.
И внутри поет родник.
«Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру…»
Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру
с самых начальных времен;
всех пережить ты смогло — лебедя даже и лиру;
лик твой обожествлен.
Форма, что в стены домов проще простого вписалась,
далью даруя людей.
Даже пустая дыра в брошенном доме казалась
светлой по воле твоей.
Брошен судьбою сюда ветром извечных лишений,
счастья, потерь и обид.
То же созвездье в окне из череды превращений
перед глазами стоит.
Прогулка
Иду, а взгляд уже на перевале,
где дальний отблеск солнца не погас;
в нас что-то есть от высоты и дали,
неодолимо страждущее в нас, —
чья суть вдруг обретает достоверность
и вслед за светом тянется из тьмы;
с безмерностью встречается безмерность…
Но чувствуем лишь встречный ветер мы.
ПАУЛЬ ЦЕЛАН{132} (1920–1970)
«Поющие мачты к земле…»
Поющие мачты к земле —
плывут обломки крушения неба.
В эту деревянную песню
крепче вцепись зубами.
Ты — прикрепленный к песне
вымпел.
«Жеребец, с цветущим фитилем-султаном…»
Жеребец, с цветущим фитилем-султаном,
зависший в прыжке над гребнем
хребта,
кометный блеск на
крупе.
Ты, в со —
заколдованных диких ручьях, рас —
пластанный,
вздымающаяся грудь в пряжке
стихострочного ига, —
скачи со мной сквозь
картины, скалы, числа.
«Выскользни…»
Выскользни
у меня из-под руки,
возьми с собой
один удар пульса,
спрячься в нем —
как в мире.
«Вырежь молитвенную руку…»
Вырежь молитвенную руку
из воздуха
глазами-ножницами,
накрой ее пальцы
твоим поцелуем:
от тайн в складках
у тебя перехватит дыхание.
МИХАИЛ ЛУКАШЕВИЧ{133}
АНОНИМ{134} (XVI в.)
Старый добрый эль
В стынь брожу разут-раздет,
Продрог, что твой кобель,
Эх, кабы только Бог послал
Мне для сугрева эль!
Тогда бы вновь вскипела кровь,
Расправилась спина;
Долой нытье! Коль есть питье,
Одежка не нужна.
Мне не грозят ни дождь, ни град,
Ни лютая метель,
Пока меня верней огня
Веселый греет эль.
Пускай озяб я и ослаб,
Но как хлебну пивка,
Ни Джон-силач, ни Том-ловкач
Не вздуют мне бока.
Я вам клянусь, что становлюсь
Могуч, хитер и смел,
Едва взбодрит, вооружит
Меня мой добрый эль!
Неси на стол мой разносол:
Селедку да сухарь;
Хлебца чуток пойдет мне впрок,
А курицу не жарь.
Приберегу свою деньгу —
Уж больно тощ кошель! —
И так я сыт, пока бежит
По жилам старый эль.
Но что за черт?! У этих морд
Не пиво, а вода.
Да будет Бог к мерзавцам строг
В день Страшного суда!
Каков притон! За тыщу крон
Ноги моей отсель
Не будет здесь. Будь проклят весь
Паршивый жидкий эль!
Хоть не буян, напившись пьян,
Скачу я как олень.
Начнет светать, валюсь в кровать
И дрыхну целый день.
Проспавшись, я ищу питья:
Повыветрился хмель,
И в брюхе жар — тушу пожар,
В себя вливая эль.
Мне рыба в рот уже нейдет —
Так плох желудок мой,
Но мы вдвоем с святым отцом
Прикончим жбан пивной.
Я пью до дна, а коль жена
Начнет жужжать, как шмель,
Я вдрызг упьюсь — развеет грусть
Благословенный эль.
Кто пиво пьет, тот без забот
Свершает путь земной:
На сотню бед один ответ —
И в ус не дует свой.
И стар, и млад, и трус, и хват,
Кончайте канитель!
Под кружек звон скликайте жен
И пейте добрый эль!
В стынь брожу разут-раздет,
Кусается метель,
Эх, кабы только Бог послал
Душе пропащей эль!
ФРЭНСИС БРЕТ ГАРТ{135} (1836–1902)
У гасиенды
Кто-то вырезал в долине
Имя доньи на маслине —
«Мануэлла де ла Торре».
Кто она? Крутом молчанье;
Дождь и солнце точат зданье;
Ветра тщетно призыванье —
«Мануэлла де ла Торре».
Позабылась песня эта,
Лишь припев не канул в Лету —
«Мануэлла де ла Торре».
Но порой наводит чары
Отдаленный звон гитары,
И слова легенды старой
Льются ночью на просторы:
Были стены эти юны
И впервые пели струны —
«Мануэлла де ла Торре».
Чикита
Чудо, сэр! — В округе равных ей нету;
Верно, малышка моя, Чикита, красотка?
Шея-то — бархат! Погладьте! — Ах ты чертовка!
Тпру! — Джек, садись — покажи джентльмену аллюры.
Морган! Не кляча какая — бумаги все в полном порядке.
Дочь Вождя Чиппева! За тыщу — и то не расстанусь.
Бриггс ее бывший хозяин — может, слыхали?
Что прогорел и вышиб мозги себе пулей во Фриско?
Крепко влип этот Бриггс… Джек! Хорош красоваться!
Это всё чепуха — а вот дайте-ка ей работенку!
Сами знаете, лошадь ведь всякой бывает,
И не всякий, забравшись на лошадь, — наездник.
Брод на Форке видали? — Гиблое место! —
Фланиган чуть было там не угробил упряжку.
С месяц назад мы с судьей да с племяшкой евойным
В темень подались туда — в самый дождь, в половодье.
Мчим по ущелью — ручей аж бурлит под ногами,
В щепки разбита плотина, и нету другой переправы.
Я на чалом, судья на гнедке, паренек на Чиките —
А за нами грохочут каменья с вершины каньона.
Вот подлетели мы к броду, и эта Чикита
С ходу за дело — мы слова сказать не успели! —
Плюхнулась в воду — я чуть не заплакал,
Глядя, как конского мяса на тыщу уносится к черту!
И что бы вы думали? Этой же ночью Чикита
В стойло пришла и тихонько стоит, обтекает —
Чистая, точно бобер, — а упряжи нет и в помине.
Так вот, стало быть, реку она одолела, наша Чикита.
Знатная лошадь! и — как вы спросили? — Племянник?
Видно, утоп — потому как еще не вернулся;
Он, дурандай, и в седле-то не шибко держался;
С огольца что возьмешь? — Это вам не лошадка!
О чем пела пуля
Как радостен жизни
Закон! —
Любить и лететь
На рожон!
Отыщу, обет храня,
В смерче дыма и огня
Я того, кто для меня
Был рожден.
И его не спутать мне
Ни с одним:
Он — герой и в битве не —
победим.
У него лицо под стать
И божественная стать,
Скоро, скоро должен стать
Он моим!
Вот и он — моя любовь,
Мой храбрец!
Это я — твоя любовь,
Наконец!
Счастье мне скорей даруй —
Отвечай на поцелуй!
Что ж ты, милый? Не балуй!
Холоден мертвец.
Язычник Ли Син
Рассказ Правдивого Джеймса Столовая гора, 1870
То бишь верьте, друзья —
Заливать не привык! —
Что по части вранья
И дешевых интриг
Никого нет ушлее китайца —
Заявляю о том напрямик.
Ли Син звался он,
И не спорю я тут,
Что подобных имен
Просто так не дают,
Но улыбка его была кроткой —
Нипочем не дознаться, что плут.
Просветлело тем днем,
То бишь можно сказать,
Что язычник лицом
Был погоде под стать,
Но в тот день он меня с Билли Наем
Так обставил, что срам вспоминать.
Точно желтый божок,
Он возник у стола.
«Ты играешь, дружок?» —
Я спросил. «Мал-мала».
Мы засели за юкер, но сразу
Хуже некуда карта пошла.
Я тут было взгрустнул:
Дело, то бишь, — каюк,
Но Билл Най провернул
Свой излюбленный трюк
И в рукав запихнул полколоды —
Он мастак в смысле ловкости рук.
Но в игре не везло
По-кошмарному нам,
Козыря, как назло,
Так и липли к рукам
Простодушного с виду китайца —
Продували ко всем мы чертям!
И вот тут-то прокол
И случился такой:
Мне на сдаче пришел
Валет козырной,
А язычник зайди со второго —
Чем и выдал себя с головой!
Хоть я тертый игрок,
Но застыл, как стена,
А Билл Най всё просек
И вздохнул: «Вот те на!
Облапошил нас вшивый прислужник», —
И настала китайцу хана.
Из его рукавов
(Я не лез в мордобой)
Сотни карт меж столов
Разлетелись листвой,
Да с ногтей его восково-желтых
Мы и сняли налет восковой.
Так что верьте, друзья, —
Заливать не привык! —
Что по части вранья
И дешевых интриг
Никого нет ушлее китайца —
Если вру, пусть отсохнет язык!
ОГДЕН НЭШ{136} (1902–1971)
Это напоминает мне
Представьте себе: вы на темной террасе и к девушке рядом
проникнуты чувством настолько странным,
Что становится ясно — дело не только в приданом.
В воздухе летняя нега, и вечер волнующе дивный,
И луна вам шепчет лукаво, что «любить» — это глагол активный,
И звезды мерцают над вами как-то особенно,
И старинные венские вальсы играет вдали оркестр бесподобенно,
И она ничуть не противится, когда вы нежно сжимаете ей локоток,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, вы спрашиваете:
«Милая, куда унес тебя мыслей поток?»
И она возвращается из омытых лунным сиянием далей
в сумрак веранды, И говорит: «Я просто задумалась, сколько побегов бамбука
съедает за день детеныш Гигантской панды».
Или так: вы стоите с ней на холме и закатом любуетесь зимним мечтательно,
И, как в книгах Унсет, красиво всё сногсшибательно,
И вы обвиваете рукой ее талию и произносите искусно
составленное признание, столь же проникновенное, как в книгах Уиды и Теккерея,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит: «Ой,
я забыла купить для дайкири лаймы и в салат — сельдерея».
Или в полутемной гостиной вы только что задали ей самый
главный вопрос и с трепетом ждете ответа,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит:
«По-моему, этот столик будет лучше смотреться на месте того
столика, только ума не приложу, куда поставить второй
столик, не дашь мне совета?»
И вот так они бьют нас ниже пояса день за днем.
И не то чтобы для них не было ничего священного — просто
в Священный Момент они всегда размышляют о чем-то
ином.
Похвальное слово другу
Одни писатели твердят,
Что мама — лучший друг ребят.
Другие спорят: это враки,
Нет друга преданней собаки!
Не избежать мне типунов
За приниженье мам и псов,
И всё же я признаюсь вам:
Мой самый лучший друг — я Сам.
Мы делим радости и горе,
Мы в унисон поем, как в хоре,
Мы ближе, чем мидиец с персом,
Мы заодно умом и серсом.
Я пошутил — и Сам смеялся.
Я прогорел — и Сам нуждался.
Мы на коктейли ходим оба,
Хоть ненавидим светских снобов:
Чуть я решаю делать ноги,
Смотрю — а Сам уж на пороге.
Мне по душе кино немое —
И Сам согласен тут со мною.
И каждый из моих грехов
Добрейший Сам простить готов.
А отойду я в мир иной —
Кто будет, как не Сам, со мной?
Мы неразлучны. Рядом с нами
И Дамон с Финтием врагами
Покажутся. Не стройте рожи!
Ведь вы и Сами с нами схожи.