Много успел сделать за четверть века Озерецковский, так и не дождавшийся монаршего внимания, но получавший постоянную поддержку просвещенной России. Это по его настоянию великие мореплаватели в своих кругосветных странствиях помнили о нуждах академического музея, это по его просьбе дипломатические и торговые миссии приносили дары от других народов и стран. Благодаря его настойчивости Академия издает некоторые свои труды на русском языке, что способствует широкому знакомству русской общественности с делами Академии и ее учреждений.
В те дни, когда нависла угроза вторжения Наполеона в столицу и ценнейшие коллекции Кунсткамеры были подготовлены к эвакуации в Петрозаводск, Озерецковский окончательно понял, что прежняя Кунсткамера как комплексное собрание научных материалов изжила себя. Он полагал, что ее богатства смогут послужить основой для создания музеев по различным отраслям знаний и что в Кунсткамере должны сотрудничать несколько ученых и ее коллекции должны быть распределены между ними сообразно их знаниям и интересам. Эти мысли приходили к нему еще в тот далекий 1804 г., когда ключи от Минералогического кабинета были переданы другу и соратнику, чудесному знатоку камня и минералов академику Севергину. Василий Михайлович Севергин навел такой порядок в кабинете, так умело показывал достоинства его коллекций, как мог делать только ученый, специалист, влюбленный в свое дело.
11 ноября 1818 г. под главенством академика X. Д. Френа выделяется в Кунсткамере собрание восточных медалей, рукописей и книг под названием Восточного кабинета, который сразу же получил второе, ставшее более распространенным наименование — Азиатский музей. В 1824 г. под надзор ботаника К. А. Триниуса передаются из Натуркамеры все ботанические коллекции и книги по ботанике, которые образуют ботанический отдел, 10 ноября 1825 г. учреждается Египетский кабинет, или Египетский музеум, под который специально расписываются египетским орнаментом комнаты в первом этаже восточного крыла Кунсткамеры. Смотрителем Египетского музея стал академик Грефе.
Уже после смерти Озерецковского, с 1831 по 1836 г., решались судьба Кунсткамеры и будущее родившихся в ее недрах научных центров. С запозданием идеи академика Озерецковского воплощались в жизнь. То здание, которое сегодня с Таможенного переулка и со стороны Менделеевской линии обрамляет белоколонный дворец — главный корпус Академии наук, начало строиться в 1826 г. и было закончено в 1831 г.; в нем предполагалось разместить академическую типографию, но первым туда въехал зоологический отдел — Зоологический музей Кунсткамеры, который с того же 1831 г. возглавил академик Ф. Ф. Брандт. В 1835 г. в этот же корпус, получивший название музейного флигеля, переехал ботанический отдел, а также отдел сравнительной анатомии, вошедший в состав Зоологического музея на правах подотдела. В старом здании оставались отделы (музеи) азиатский, египетский, этнографический и кабинет Петра I.
Окончательное разделение Кунсткамеры или, точнее, выделение из ее недр семи самостоятельных академических учреждений произошло в 1836 г., когда в «Уставе и штатах Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук» были записаны в качестве самостоятельных учреждений: Минералогический музей, Ботанический музей, Зоологический и Зоотомический музей, Азиатский музей, Нумизматический музей, Египетский музей и Этнографический музей. В штатах музеев предусматривались как научные, так и научно-технические сотрудники. Разместившись в двух соседних зданиях, все семь новых музеев в том же 1836 г. открыли свои экспозиции для посетителей.
Вышедшие из недр Кунсткамеры семь новых академических музеев либо положили начало современным академическим институтам нашей страны, либо вошли важной составной частью в музеи, существующие и поныне. Минералогический музей стал основой современного Минералогического музея АН СССР (Москва). Ботанический музей — важная часть музейных собраний Ботанического института АН СССР. На базе Зоологического музея возник Зоологический институт АН СССР и его музей. После передачи вещевых коллекций Азиатского музея Этнографическому на базе оставшихся рукописных и книжных собраний возник Институт востоковедения АН СССР. Коллекции Нумизматического музея вошли в состав соответствующих коллекций Государственного Эрмитажа и Этнографического музея. Также между Эрмитажем и Этнографическим музеем были поделены коллекции Египетского музея. Кабинет Петра I — основа современной Петровской галереи Государственного Эрмитажа. На базе Этнографического музея возникли Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого АН СССР и Институт этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР.
Музей антропологии и этнографии явился наследником не только первых вещевых этнографических коллекций, но и самого здания Кунсткамеры. Среди его коллекций уникальные собрания, присланные в прежнюю Кунсткамеру из дальних русских колоний в Америке посланцем Академии Ильей Гавриловичем Вознесенским. Его собирательская деятельность не только обогатила музей, но и способствовала распространению этнографических знаний в нашей стране, утверждению этнографии как науки во второй половине XIX в.
Отставной унтер-офицер Гаврила Вознесенский находился на иждивении Академии по инвалидности. В его распоряжение была выделена небольшая полутемная каморка в главном здании Академии, где в 1816 г. 19 июля родился сын, названный по желанию матери Ильей. В семье Вознесенских всегда жили впроголодь. Не хватало денег ни на хлеб, ни на одежду. Мать перешивала на мужа и болезненного сына доброхотные пожертвования платьем господ — смотрителей отделов Кунсткамеры, где в дни свободного допуска публики Гаврила Вознесенский помогал сторожам.
Какие-то гроши появлялись в семье, когда мать Ильи хлопотала по хозяйству в доме самого господина президента графа С. Уварова. Так продолжалось недолго. От постоянного недоедания, надорвав здоровье, жена Гаврилы тихо скончалась поздней осенью 1821 г. Не зная, как жить дальше, отставной унтер-офицер пошел с сыном к надсмотрителю Озерецковскому, рассчитывая на его милость и помощь.
Щуплый, бледный, лобастый пятилетний (!) Илья чем-то приглянулся надсмотрителю, и тот определил его наборным учеником в академическую типографию.
— Пусть там пообвыкнет к азбуке. Быть может, грамоте научится, — заметил Николай Яковлевич Озерецковский отцу, растерявшемуся от столь неожиданного решения судьбы сына.
Шесть лет Илья проработал в наборных учениках и проявил редкие способности в овладении грамотой не только русской, но и немецкой (многие издания Академии печатались на немецком языке). Свободное время, которого было очень мало, Илья проводил в зоологическом отделе Кунсткамеры, помогая служителю разбирать коллекции, чистить чучела. У него никогда не было никаких игрушек, но детские годы были детскими годами, и он приходил в зоологический отдел, как приходят в страну сказочного царства, населенную невиданными заморскими птицами и хищниками. Впечатлительный ум схватывал все многообразие природного мира, и Илья мог безошибочно различать его виды и классы.
Может быть, Озерецковский успел до своей кончины сказать графу Уварову об исключительных способностях наборного ученика? Во всяком случае с разрешения президента Академии в 1827 г. Илья Вознесенский был переведен учеником, в Зоологический музей к тогдашнему консерватору Кунсткамеры Эдуарду Петровичу Менетрие.
Ни копейки жалованья Илья не получал, но был на довольствии и радовался открывшейся возможности все время пребывать в мире своей сказки. Усердие мальчугана нравилось Менетрие, и он в конце 1829 г. взял его с собой в закавказскую экспедицию.
Почти год Илья взбирался на скалы, влезал в расщелины, собирая травы и различных насекомых. Сам засушивал или консервировал их. Коллекция, собранная в Закавказье, была очень интересна, и академик А. А. Штраух, ознакомившись с ней, отметил умелую предварительную классификацию насекомых, сделанную четырнадцатилетним Ильей.
Пребывание на Кавказе пошло на пользу. Юноша окреп и вырос. Но вскоре случилось несчастье. Отец умер, не оставив никаких сбережений. В мрачной и холодной каморке нельзя было найти и масла для светильника.
У Ильи ничего и никого не было, кроме Академии и ее служителей. Только на их помощь мог рассчитывать сирота.
— Ваше превосходительство! — Эдуард Петрович вторично попытался задержать академика А. Купфера, стремительно шагавшего по коридору музейного флигеля, но все было напрасно. Академик резко махнул рукой и скрылся в кабинете.
Менетрие придержал дверь и без разрешения вошел следом. Купфер резко обернулся.
— В чем дело, господин консерватор? Я занят.
— Ваше превосходительство, — в третий раз начал Эдуард Петрович, — простите мою докуку, но я прошу вашего содействия назначению жалованья Илье Вознесенскому, изрядно поработавшему в экспедиции и оставшемуся сиротой безо всяких средств.
Купфер кивнул и, взяв со стола лист бумаги, протянул его Менетрие.
— Читайте!
Это было за подписью академика А. Купфера представление в Комитет правления Академии наук: «В уважение того, что означенный Илья, Гаврилов сын, Вознесенский служил с усердием и исправностью в течение всего времени и что он старался, сколько от него лично зависит, содействовать успеху нашего предприятия, то я, согласившись предварительно с г. Менетрие, прошу Комитет правления императорской Академии наук наградить означенного Илью Вознесенского назначением ему жалованья, соответственного занимаемой им должности».
Так в конце 1831 г. Илья получил первое в своей жизни жалованье, а в 1834 г. его назначили на место помощника препаратора. Он тогда еще не знал, какой будет его дальнейшая судьба, однако жизнь уже готовила ему испытания.
При выделении семи академических музеев из Кунсткамеры во главе каждого из них в соответствии с уставом был поставлен академик, который выполнял свои обязанности безвозмездно и должен был, отвечая за научную ценность коллекции и не осуществляя самостоятельных перемен в музее, заботиться о пополнении собрания, для чего подавал обоснованные доклады конференции Академии. В 1836 г. во главе Ботанического музея стоял академик Триниус, во главе Зоологического — академик Брандт. Хранитель Зоологического музея Егор Шрадер был одновременно и хранителем Этнографического музея, который до избрания в 1844 г. директором его академика А. М. Шегрена не имел своего руководителя и заботу о котором проявлял по просьбе Егора Шрадера тот же академик Брандт.