Илья подошел к говорившим.
— На Мамонтовой речке тоже ветки оставлены?
— Нет, наши ветки на себе понесем.
— Теперь мне ясно, что такое перетаск, — удовлетворился Саша.
Ветки вытащили на берег и перевернули кверху дном. Пусть обсохнут.
Пока не совсем стемнело, собрали сухостой и валежник. Разожгли костер. После объединенного обеда и ужина устроились спать.
— Подъем!
Женя расталкивает нас. Холодно, солнце еще не поднялось.
— Зачем в такую рань! — взмолился Саша.
— На перевале весь день провозимся. Надо засветло дойти. Вставайте, Токуле чай вскипятил.
Распределили груз так. Мне и Илье нести большую ветку с лопатами, кирками и двумя ружьями. Саше и Токуле — маленькую с одним рюкзаком. Жене рюкзак и ружье.
Токуле с Сашей впереди, затем Женя, и замыкаем шествие мы с Ильей. Тропа еле заметная, заросшая. На стволах старые затесы, заплывшие смолой, почерневшие от времени. По новым затесам можно идти даже в легких сумерках: белое тело дерева светится светлячком. Токуле различает старый путь.
Ветки носом и кормой лежат на наших плечах. Положишь нос или корму на правое плечо и правой же рукой для упора держишь за борт. Позади первый километр.
Тяжеловато, но вполне терпимо. Илья кричит сзади:
— Жить можно, я думал, будет много труднее!
Токуле с Сашей заметно вырвались вперед. Женя не отстает от них, тогда и мы прибавляем шагу.
Не могу вспомнить, когда началось странное бормотание за моей спиной. Пожалуй, на втором часу похода.
— Норма десять, час, тридцать, солдат — день, мокрая, двенадцать, шесть…
— В чем дело, Илья? — окликнул я не останавливаясь.
— Подсчитываю, сколько прошли, — ответил Илья и с трудом перевел дыхание. Он устал, видно, больше меня. Я чувствовал только надсадную боль в плече — наверное, натер. Надо бы устроить привал.
— Эй! — раздалось из леса, видневшегося за небольшой тундрой, так называют здесь поляны со мхом.
На каком-то пределе мы быстро проскочили тундру. Токуле, Женя и Саша ждали нас. Они выглядели лучше. Мы опустили ветку на землю и отерли пот. Илья присел на поваленный ствол и, отдышавшись, спросил Токуле:
— Половину прошли?
— Однако, не больше четверти!
— А, дьявол! — Илья подскочил к ветке, схватил кирку и швырнул ее в кусты. Никто не остановил его. Все устали, а впереди еще много километров.
Опять идем лесом. Идем час, второй, и снова привал. Следующий привал уже через час. Очень трудно.
Илья даже не отвечает на мои вопросы. Я иду и слышу его частое дыхание и очень частые просьбы сменить плечо. Теперь горят оба плеча, не хочу трогать: наверняка содраны в кровь. Идем, как машины, бездумно переставляя ноги. От усталости они подкашиваются, мы продолжаем идти, покачиваясь из стороны в сторону.
На следующем привале в кусты полетела вторая кирка и лопата. Но легче становится на какое-то мгновение.
Далеко за полдень. Очередной привал. Ни говорить, ни есть никто не хочет. Илья лег на землю и зло стиснул зубы. Женя еле сдерживает слезы. Болят плечи и зудят искусанные мошкой ноги, шея, руки. Пройденный путь остался в памяти как узкая тропа, загроможденная пнями, кочками и буреломом.
Илья встал, молча вышвырнул из ветки еще две лопаты, вынул ружье и положил Женин рюкзак.
— Пошли, лучше не будет.
Он прав, надо идти.
— От этого кедра совсем близко! — радостно крикнул Токуле.
Мы не заметили кедр, но весь оставшийся путь прошли без остановки и быстрее. На берегу Мамонтовой речки, сбросив ветки на землю, плюхнулись на траву.
…Проснулись разом от ощущения голода и ничего не могли понять. На небе светило солнце, перед нами была река, и ветки лежали на траве. Значит, дошли! Все-таки дошли!
Впереди — непростой путь против течения по Мамонтовой речке, но самое трудное уже позади!
Два дня мы плыли по речке до Соснового лба. Ночевали под сосной, которая не укрывала от хлынувшего среди ночи ливня. Грести пришлось всем, и все устали от работы однолопастным веслом. Но все равно самым трудным был перетаск.
— Как, уразумел, что значит на местном наречии перетаск? — подтрунивал над Сашей повеселевший Илья.
Сосновый лоб открылся, когда мы выехали на озеро. Могучие сосны багровели в лучах заката. Блестящая чешуя коры переливалась желтовато-красным отливом, и на ее фоне рельефно выступал пирамидальный серо-черный ствол оголенной лиственницы с одинокими черными шариками шишек на ветвях.
Ветер, шумевший вдали, здесь не треплет верхушки крон, не рябит воду. В базальтовой глади озера отражаются высокий угор, сосны и лиственницы. На шишках — отблески уходящего дня.
Тихо на озере и в величавом бору, приближающемся к нам. Длинные тени падают на лодки, на людей.
— Э-гэй! — кричит Саша, и лес повторяет неожиданно мрачно и глухо перекатывающееся по кронам многократное эхо: «Э-гэй, э-гэй!..»
С толстой лиственницы на уровне глаз смотрит застарелое вырубленное лицо холой — «духа лба». У корней семь массивных валунов, и меж ними — родник. Семь — магическое число. За деревом небольшая поляна и бор без кустов, с редкими молодыми сосенками и ковром пожелтевшей хвои.
Солнце село, и ночная темень бесшумно завладела лесом. Первый костер и первый ночлег на лбу — у лиственницы.
— Под охраной самого хозяина, — шутит Саша.
Первая ночь на лбу таинственна и немного тревожна. Завтра пойдем вглубь. В тиши редко трещат тлеющие сучья, ворчит вода, наваливаясь на берег, но не слышно ночных птиц, и только из лесной чащи доносятся резкие шорохи — где-то сосны роняют шишки.
Все снаряжение оставили у холой, взяли только ружья, а Илья — оставшуюся одну лопату. В лес идем скопом, все убыстряя шаг. Идти легко: ни бурелома, ни пней. Просторно, и нигде не видно шаманских гагар и шаманских орлов. Только лес, только сосны. Вот и ручей — не он ли служил границей меж живыми и мертвыми?
За ручьем разбрелись в разные стороны. Такой же лес. Издалека кто-то первым крикнул:
— Вы что-нибудь нашли?
Этот вопрос повторяется все чаще и чаще. Ничего…
— Нашел, сруб нашел!
Бежим через ручей на голос Ильи.
Три ряда нижних венцов, заросших мхом, засыпанных хвоей, лежат прямоугольником. В центре прямоугольника — береза, единственная в этом бору.
— Олений сарай, старый олений сарай, — поясняет Токуле.
Более тридцати лет назад люди покинули стойбище, а раньше жили здесь подолгу и основательно.
Внимательно осматриваем землю и видим еле заметный конец полозьев оленьих санок. Раскидали мох и хвою, и показался весь полоз, рядом — второй, а меж ними — упавшие сгнившие копылья. Следы живых теперь попадаются часто. Почти неразличимый круг с короткими гнилушками — чумище, место, на котором стоял чум. Во мху нашли невыдолбленную ветку и снова санки.
Избушки, остатки избушек, упавшие стены и стропила находим во второй половине дня.
Так где же могилы? Ночь в глубине леса многоголоса. Над нами противным голосом кричал филин, где-то рядом трещали кедровки, раздавался шорох в сучьях, ломавшихся под лапками белки или ночной мыши. Переливчато звенел родник, но никто из царства мертвых не тревожил нас.
И второй, и третий, и четвертый день мы ищем древние могилы шаманов и не можем найти их.
Предложение Ильи копать наугад отвергается единодушно: общая площадь лба, пожалуй, больше двухсот гектаров.
Илья не слушает нас и в пятый — последний — день пребывания на лбу в одиночестве раскапывает два «подозрительных» холма. Правы мы, но тем не менее холмы вызывают азарт, и со словами: «А ну-ка, дай, я вот этот вскрою» — Сашка копает третий холм. Чудесная песчаная почва. Рвем лопату из рук и вскапываем еще один, другой…
Расходимся собирать хворост для костра и… как сумасшедшие мчимся на зов Токуле:
— Гагару нашел!
Деревянная гагара сантиметров двадцать длиной лежала подо мхом. На брюхе у нее выемка — сюда вставляли длинную палку-шест и втыкали его перед могилой. Где-то здесь была могила Сенебата.
Перерыли мох, но только труха сгнившего дерева попадалась нам.
Тайга за многие годы сделала свое дело. Ветры уронили шесты с деревянными птицами, дожди сгноили шаманские символы, а мхи и хвоя спрятали от людских глаз пристанища мертвых. Тайга сохранила память только о жизни — чумища и санки, ветки и олений сарай.
Благодатный край… Теперь мы знали, что люди вернутся сюда и дадут ему новую жизнь.
…Мы ушли со лба длинным, но легким путем — по течению Мамонтовой речки на Енисей и далее на косу к рыбакам, сородичам Дагая.
Нам очень повезло. Мы воочию увидели кетский Сосновый лоб из легенды о великом шамане Дохе, мы нашли древнее кетское стойбище. Наша экспедиция в тот год привезла не только новые этнографические и фольклорные материалы, но и уникальную коллекцию кетских черепов. Открывалась новая возможность для решения кетской загадки, которую решить и по сей день не удалось.
И все же значительно больше теперь известно о загадочных кетах, как и известно новое и важное о других советских и зарубежных народах в результате деятельности этнографических экспедиций. Этнографы, отправляясь к людям, восстанавливают историю культуры и поколений ради людей. Но очень многое из прошлой жизни уже не собрать в экспедиции, и тогда на помощь этнографу приходят архивы, книжные собрания и музейные коллекции — мир запечатленных веков и мгновений. Он тоже прекрасен, этот мир, чтобы открыть его для всех живущих ныне.