Еще одна причина, по которой реформаторы заслуживают большей благодарности, – они заставили смотреть на земледелие как на бизнес. До этого земля обеспечивала стабильный доход, но вот большого богатства от нее было не добиться: земля была скорее способом консолидации богатства, накопленного иными способами. Землевладельцы-реформаторы хотели получать со своей земли прибыль – и готовы были делать ради этой прибыли инвестиции. Они были не просто дилетантами. Достаточно посмотреть, например, на низинные болота Ромни на юго-востоке Англии. В течение веков они служили рассадником комаров, и местные жители постоянно страдали от малярии. Землевладельцы этого региона в XVIII в. начали превращать промозглую, мрачную местность в едва ли не самые богатые пастбища Англии. Они делали это не ради спасения местных жителей от малярии, а ради прибыли. В надежде на повышение урожаев многие землевладельцы решили попробовать четырехпольную норфолкскую ротационную систему «Репы» Тауншенда. Применяя этот метод, не обязательно было оставлять поле под паром, чтобы оно восстановило утраченные питательные вещества, как раньше. Клевер возвращал в почву нитраты и одновременно являлся отличным кормом для скота; репа тоже служила зимним кормом для животных. Именно ради прибыли к концу века йомены-фермеры стали применять плуги новой конструкции[128]. Деньги не всегда являются лучшим стимулом сделать что-то, но в XVIII в. они стали весьма приятным последствием роста производства пищи.
Для фермеров, арендовавших землю, прибыль была не просто фунтами, шиллингами и пенсами: она еще и обеспечивала безопасность. С этой точки зрения, все более значительную роль начал играть скромный картофель. Он стал основной пищей для рабочих Северо-Западной Англии в конце XVII в. и начал медленно распространяться к югу, пока не набрал настоящую популярность в конце XVIII. В полях вокруг Мортона его использовали для разрыхления почвы, подготавливая ее к посадке зерновых, а также, естественно, в качестве пищевого продукта. Картофель оказался великолепной страховкой на случай неурожая злаков. Он был не только дешев и прост для выращивания, но и давал в два с половиной раза больше калорий, чем пшеница. Если вы живете у черты бедности и пытаетесь прокормить большую семью, картофель – очень даже стоящее нововведение[129].
Значение новых методов, введенных в оборот реформаторами, нужно оценивать не по репутации этих самых реформаторов, а по урожаям, которые они обеспечили. В средневековой Англии с 10,5 млн акров (4,25 млн га) ежегодно собирали 49,5 млн. бушелей (около 1,4 млн т) пшеницы; в 1800 г. 11,5 млн акров (4,65 млн. га) дали 140 млн бушелей (3,81 млн т)[130]. Кроме того, с этой земли удавалось прокормить на 133 процента больше коров, на 33 процента больше овец и на 50 процентов больше свиней. Все эти животные были еще и намного крупнее, чем их средневековые предки. Средняя корова, которая когда-то давала всего 76 кг мяса, теперь давала 272 кг; средняя овца, дававшая 10 кг мяса, теперь давала 32, а количество мяса со свиней выросло с 29 до 45 кг[131]. Побочными продуктами стали дополнительная шерсть и кожа, а также навоз, который возвращали в почву, чтобы поддерживать сельскохозяйственный цикл. Животные, выведенные с помощью селекции, быстрее достигали зрелости и, соответственно, больше и быстрее давали мясо. На каждой ярмарке графства теперь давали призы за самых крупных коров, свиней и овец. Картины, которые заказывали землевладельцы, показывают, насколько они гордились своими призовыми животными – результатами их программ выведения. Огораживания полей сделали земледелие еще эффективнее, когда за дело брался землевладелец, стремящийся улучшить производительность. Благодаря значительно улучшившемуся пищевому снабжению население Англии в XVIII в. выросло с 5,21 до 8,67 миллиона человек – почти на 80 процентов.
Сельскохозяйственная революция, конечно, не была ограничена только пределами Англии. Реформаторы-земледельцы появились по всей Европе, и население начало расти невиданными темпами. Дело было не только в том, что увеличившиеся запасы еды помогали людям переживать суровые зимы. Многим женщинам улучшенное питание пошло на пользу: возраст менархе начал уменьшаться, и, соответственно, каждая женщина могла родить больше детей[132]. Население Франции, Италии, Испании, Португалии и Дании выросло примерно на треть, Швеции и Норвегии – на две трети, а Ирландии – почти на 90 процентов. Население всего континента увеличилось более чем на 50 процентов, с 125 до 195 миллионов человек, и стало намного больше, чем когда-либо раньше. Это лишь подчеркивает важность общего комплекса идей и ценностей, которые направили и землевладельцев, и арендаторов по общему пути – к богатству для первых и к спасению от голода для вторых.
Либерализм эпохи Просвещения
Иммануил Кант называл Просвещение способностью думать самостоятельно, не завися от условностей и догм. Учитывая такое широкое определение, трудно удивляться, что термин действительно использовали весьма широко. Часто Просвещение считают синонимом всех изменений, которые отличают беззаботный, элегантный мир романов Джейн Остин от темных глубин XVII в., в котором еще жгли ведьм. Это интеллектуальная «корзина», в которую без разбора бросают научные идеи и рационалистские теории, появление политической экономии и спад суеверий. Если пользоваться таким общим определением, то эпоха Просвещения началась с Фрэнсиса Бэкона и Галилея в начале XVII в., включила в себя всю Научную революцию и закончилась лишь после падения Наполеона в 1815 г. Но это определение явно слишком расплывчато, а временной период слишком длителен. Таким образом, для целей этой книги я рассматриваю две интеллектуальные перемены, часто считающиеся важными чертами эпохи Просвещения, – либерализм и экономическую теорию – по отдельности.
В сердце эпохи Просвещения лежала 28-томная «Энциклопедия», вышедшая в Париже под редакцией Дени Дидро и Жана Лерона д'Аламбера. Это произведение, печатавшееся почти двадцать лет (1752–1771), напоминало вечный огонь, вокруг которого, словно мотыльки, собирались гении – среди них Монтескьё, Вольтер, Жан-Жак Руссо, Тюрго и Луи де Жокур (который собственноручно написал четверть всей «Энциклопедии»). Но весь проект представлял собой нечто намного большее, чем просто сумму своих частей: то была попытка поставить отношения человечества с природой на чисто рациональные рельсы, без обращения к магии, суевериям или религии. Разделив все знания на три ветви – память, рассуждение и воображение, – редакторы создали таксономию, в которой не осталось места для таких вопросов, как божественная воля или духовное заступничество. Их цель можно описать одним термином, которому посвящался весь этот титанический труд, – понимание.
В основе стремлений редакторов и авторов лежала самовоспроизводящаяся концепция общественного прогресса. Тюрго объяснил это в своем «Философском обзоре последовательного развития человеческого разума» (1750). Он начал с предпосылки деизма – что Бог являлся «первым движущимся» во Вселенной; эту концепцию впервые предложил Фома Аквинский в XIII в. в качестве доказательства существования Бога. На языке Просвещения Бог – это великий часовщик, который однажды «завел» мир, а затем оставил его в покое. Человечество постепенно вышло из естественного состояния и прошло три этапа – охотников-собирателей, скотоводов и земледельцев, – прежде чем наконец добраться до четвертого и последнего этапа – торговцев. Переходы от одного этапа к другому осуществлялись благодаря возможности накапливать все больше сельскохозяйственных и производственных излишков. Для Тюрго доказательством того, что это именно «прогресс», стал тот факт, что человечество постоянно пополняет свои запасы знаний. Таким образом, человечество будет продвигаться дальше вечно, рассуждал он, потому что любопытство заложено в нашей природе.
Прогресс можно было применить и к политической теории. Монтескьё, Вольтер и Руссо были впечатлены конституционной монархией, установившейся в Англии в 1688–1689 гг. Вольтер провел три года в Англии в политической ссылке, за это время изучил английский язык и очень полюбил страну. «Как мне нравится английская смелость! – писал он в письме о “Сказке бочки” Джонатана Свифта (1704). – Как мне нравятся те, кто говорят то, что думают![133]» К сожалению для него, он еще и очень любил английскую теорию государственного устройства и был настолько против французской абсолютной монархии, что после его возвращения во Францию королевский палач сжег экземпляр его «Философских писем» (1734). Вольтер понял намек и снова покинул Париж. После этого он получил репутацию вольнодумца и бунтаря – несмотря на то, что в 1740-х гг. работал официальным королевским историографом. В 1760-х он стал интересоваться делами различных жертв государственного притеснения, публикуя эссе и трактаты в защиту тех, кого несправедливо пытало и убивало государство. Эти акты морального возмущения вкупе с феноменальным успехом его повести «Кандид» (1759), в которой он насмехался над оптимистической философией «Теодицеи» Лейбница и жестко критиковал церковь и правительство, превратили его в заступника свободы и знаменитость национального уровня.
Еще жестче критиковал общественное неравенство современник Вольтера Жан-Жак Руссо. Как и у Гоббса и Локка в предыдущем столетии, отправной точкой для Руссо в его труде «О происхождении неравенства между людьми и о том, согласно ли оно с естественным законом» (1754) стало человечество в естественном состоянии. В отличие от Гоббса, который считал, что «естественный человек» не знал о морали и, соответственно, не мог не быть грешен, Руссо заявлял, что в естественном состоянии человек не является ни нравственным, ни безнравственным, но по сути своей добрым, потому что зла, порожденного обществом, не существовало, и оно не могло искушать его. У «естественного человека» Руссо не было языка, которым он мог выразить ненависть. «Дикаря» интере