[146]. Низкая стоимость стала дополнительным стимулом для использования угля, и цикл продолжился. К 1850 г. в Великобритании уже добывали более 50 миллионов тонн угля в год.
Причиной экспоненциального роста спроса на уголь в XIX в. стало широкомасштабное применение паровых машин, из-за которых он стал необходим в самых разнообразных отраслях. Но в течение почти всего XVIII в. паровой двигатель оставался всего лишь машиной для выкачивания воды из глубоких шахт – машиной, сжигающей уголь, чтобы добывать еще больше угля. Исходную идею, как считается, выдвинул Томас Севери из Модбери, Южный Девон, который запатентовал свое «изобретение для подъема воды и обеспечения движения для всякой фабричной работы с помощью двигательной силы огня» в 1698 г. Судя по этому описанию, Севери явно понимал, что его устройство окажется полезным не только для горного дела, но в своей книге «Друг шахтера» подчеркивал, что главным его способом применения будет откачивание воды из шахт. Продемонстрировав изобретение Королевскому обществу в 1699 г. и получив дополнительную защиту своей идеи, выразившуюся в парламентском Законе об огненном двигателе, он надеялся разбогатеть. К сожалению, его машина оказалась недостаточно эффективной. Более эффективным получилось другое устройство, созданное еще одним девонцем, Томасом Ньюкоменом. Два изобретателя решили работать вместе, и в 1712 г. в угольной шахте Конигри близ Дадли Ньюкомен установил первую в мире работающую и коммерчески успешную паровую машину.
Изобретение Ньюкомена не изменило мир мгновенно. Оно требовало значительных затрат на установку и расходовало огромные количества угля. Но, с другой стороны, больше всего в паровых машинах нуждались именно глубокие угольные шахты. Вопрос был только в том, что дешевле – паровая машина или упряжки лошадей. Поначалу паровые машины были лишь на 11 процентов дешевле в эксплуатации, но даже этого оказалось достаточно, чтобы убедить некоторых владельцев шахт вложиться в них[147]. Чем глубже становились шахты, тем больше становилась экономия. Машины Ньюкомена установили в сотнях шахт по всей Англии. А потом они пошли на экспорт: одну построили в Швеции в 1727 г., а к 1740 они уже стояли в Вене, Касселе (Германия), Шемнице (Словакия), Жемепп-сюр-Мёзе (близ Льежа) и Пасси (близ Парижа)[148]. К 1750 г. затраты на эксплуатацию паровых машин составляли 60 процентов от эксплуатации лошадей, а к 1770 – всего 40 процентов: экономия в 1 1/2 пенса на лошадиную силу в час. Паровые машины распространились по всей Европе, их устанавливали британские инженеры. Когда инженер Джон Смитон в 1767 г. объехал угольный бассейн на северо-востоке Англии, он обнаружил там 57 паровых машин Ньюкомена. Общая мощность, по его подсчетам, составляла всего 1200 лошадиных сил, так что он решил внести улучшения в конструкцию. Затем в 1775 г. Джеймс Уатт заключил партнерство с Мэттью Болтоном, чтобы максимально использовать потенциал изобретенной Уаттом еще более эффективной паровой машины. Благодаря изолированной камере для конденсации она потребляла на 75 процентов меньше топлива, чем машина Ньюкомена, так что привлекла внимание промышленников, у которых не валялись под ногами бесконечные запасы угля. Джон Уилкинсон заказал паровую машину Болтона и Уатта для своего сталелитейного завода. Ричард Аркрайт установил машину на хлопковой фабрике в Вирксворте, графство Дербишир, в начале 1780-х. Именно после этого паровая революция объединилась с системой фабрик, породив Промышленную революцию, какой мы ее знаем.
Хлопковые фабрики появились благодаря серии технических инноваций, с помощью которых производство ткани стало дешевле и качественнее. Челнок-самолет Джона Кэя, запатентованный в 1733 г., широко распространился среди ткачей в 1740-х и 1750-х гг., удвоив их производительность труда и повысив спрос на пряденую нить. Льюис Пол и Джон Вайетт открыли фабрику, на которой использовалась прядильная машина Пола, в Бирмингеме в 1741 г. Через четыре года фабрика закрылась, но идею Пола с барабанами позаимствовал Ричард Аркрайт для своей «ватермашины», запатентованной в 1769 г. Аркрайт, в отличие от Пола, был проницательным бизнесменом. Благодаря его деловой хватке прядильная машина для хлопка стала приносить прибыль, и к моменту его смерти в 1792 г. состояние Аркрайта составляло около 500 000 фунтов. Сравните это с 10 000 фунтами в год мистера Дарси и ежегодным доходом мистера Бингли в 5000 фунтов в «Гордости и предубеждении» Джейн Остин – неплохо для человека, у которого даже не было денег, чтобы заплатить пошлину за свой первый патент[149]. Источником дохода стали большие механизированные системы, размещенные на фабриках, которые Аркрайт открыл в Ноттингеме, Кромфорде, Бейквелле, Массоне, Вирксворте, Литтоне, Рочестере, Манчестере и других городах. Они работали двадцать четыре часа в сутки, освещая ночное небо индустриальным пламенем. Как часто говорят, Ричард Аркрайт создал конвейерное производство задолго до Генри Форда. Еще одним промышленником, сколотившим сравнимое состояние, стал Джозайя Уэджвуд, основатель фабрики высококачественных гончарных изделий, носящей его имя. Скрупулезный, осторожный человек, он составил план строительства своей усадьбы Этрурия в Стаффордшире таким образом, чтобы максимально использовать строящийся тогда канал для доставки готовой продукции. Он настаивал на самых лучших материалах и максимальной чистоте рабочего места, а также следил, чтобы все 278 сотрудников его фабрики соблюдали строгий рабочий режим[150]. Он построил для них дома на территории усадьбы и даже стал выплачивать пособие по болезни, чтобы они не ушли к конкурентам. В то же время он постоянно поднимал стандарты качества работы. Он принимал огромные заказы у королевы Шарлотты и русской императрицы Екатерины Великой; его личная промышленная революция вышла за пределы массового производства, в ней уделялось огромное внимание качеству конечного продукта.
С 1780-х гг. в Великобритании развернулась индустриализация, и она привлекла внимание бизнесменов всей Европы. В первой половине века ежегодный рост хлопковой промышленности составлял около 1,37 процента в год. В 1760–1770 гг. он уже был равен 4,59 процента, в 1770-х – 6,2 процента, а в 1780-х – 12,76 процента. Значительный рост производительности отмечался практически во всех отраслях промышленности. Производство чугуна в Британии выросло с 30 000 тонн в год в 1760 г. до 244 000 тонн в год в 1806. Началась гонка за изобретениями, которые могли принести состояние. В 1700–1709 гг. в Англии выдали всего 31 патент, а в 1800–1809 уже целых 924[151]. В следующем веке мы увидели еще больше промышленных перемен, экспоненциальный рост потребления угля и разнообразие изобретений: в 1890-х гг. в Британское патентное ведомство поступило более 238 000 заявок. Но промышленные революции XVIII в., вместе взятые, оказали «эффект Колумба»: они не только навсегда изменили мир, но и показали людям путь в будущее.
Политическая революция
Как мы уже видели, английская «Славная революция» 1688 г. оказала глубокое воздействие на политических мыслителей по всей Европе. Сама идея, что парламент, представляющий народ, может изгнать короля, выбрать другого и наложить на этого нового короля ряд ограничений, потрясла основы королевской власти. Однако «Славная революция» в основном была связана с отношениями между монархом и парламентом и между правительством и народом. Ее не интересовали отношения отдельных граждан друг с другом. Лишь после политических революций конца XVIII в. идея равенства людей была сформулирована и получила политическую силу.
Американская революция началась как попытка колонистов добиться большего представительства в правительстве. В Англии уже давно действовал принцип, что в обмен на повышенное налогообложение избранные члены парламента получают непосредственный доступ к королю и могут предлагать законопроекты. Американские колонисты не имели ни доступа к королю, ни какого-либо влияния на законодательство. У них не было представителей в Вестминстере, хотя они исправно платили налоги британскому государству. С точки зрения Билля о правах, принятого в 1776 г., это было неконституционно. Идея о том, что колонии будут избирать депутатов, заседающих в британском парламенте, часто обсуждалась, но ее всегда отбрасывали как непрактичную. Акт о гербовом сборе 1765 г., согласно которому колонии (и только они) обкладывались дополнительным налогом, встретил жесткий отпор со стороны колонистов, которые посчитали это нарушением их прав как подданных английского монарха. Чайный акт 1773 г., по которому предполагалось взимать налог с чая, доставляемого в Америку, несмотря на то, что он поступал туда прямо со складов Ост-Индской компании, минуя таможни, вызвал еще более ожесточенное сопротивление, закончившееся «Бостонским чаепитием». Попытка примирения провалилась, и Тринадцать колоний (Виргиния, Массачусетс, Мэриленд, Пенсильвания, Делавэр, Южная Каролина, Северная Каролина, Джорджия, Нью-Гемпшир, Нью-Джерси, Нью-Йорк, Коннектикут и Род-Айленд) организовали собственные правительства. Затем все колонии объявили себя государствами и сформировали Континентальный конгресс. Этот орган заявил об их независимости от Великобритании 4 июля 1776 г. Вот как начинался текст декларации:
Когда ход событий приводит к тому, что один из народов вынужден расторгнуть политические узы, связывающие его с другим народом, и занять самостоятельное и равное место среди держав мира, на которое он имеет право по законам природы и ее Творца, уважительное отношение к мнению человечества требует от него разъяснения причин, побудивших его к такому отделению.