него предметъ самый драгоцѣнный и въ то же время самый страшный. Когда убрали скатерть со стола, онъ спросилъ меня, читалъ ли я послѣдній нумеръ «Монитора»? Я отвѣтилъ отрицательно.
— Такъ, можетъ быть, не читали и «Аудитора»? воскликнулъ онъ.
— Нѣтъ, сэръ, ни того, ни другого.
— Какъ странно! замѣтилъ онъ:- я, напротивъ того, читаю всѣ до одной политическія газеты: Ежедневную, Всеобщую, Биржевую, Утреннюю Лѣтопись, Лондонскую Вечернюю, Уайтгольскую, всѣ семнадцать Сборниковъ и оба Обозрѣнія; и все это ужасно люблю, даромъ, что они другъ друга ненавидятъ. Свобода, сэръ, свобода есть величайшее сокровище Великобританіи. И — клянусь всѣми моими корнвалійскими рудниками! — я благоговѣю передъ ея охранителями.
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ я, — есть надежда, что вы питаете благоговѣеніе и къ королю.
— О, да! отвѣчалъ онъ:- благоговѣю, когда онъ поступаетъ согласно нашимъ желаніямъ. Но если онъ станетъ и впередъ дѣйствовать такъ, какъ въ послѣднее время, слуга покорный: я больше ни во что не мѣшаюсь. Я ничего не говорю; но думаю, что можно бы распоряжаться и получше. У него слишкомъ мало совѣтниковъ. Ему слѣдовало бы выслушивать всякаго, кто пожелаетъ подать ему совѣтъ; вотъ тогда дѣла пошли бы совсѣмъ другимъ манеромъ.
— А по мнѣ, воскликнулъ я, — всѣхъ бы такихъ непрошенныхъ совѣтниковъ пригвоздить къ позорному столбу! Всякій честный человѣкъ обязанъ въ настоящую минуту поддерживать слабѣйшую часть нашей конституціи, ту священную власть, которая съ каждымъ днемъ становится незамѣтнѣе и совсѣмъ утрачиваетъ свое законное вліяніе на ходъ событій въ государствѣ. А невѣжды все вопіютъ о свободѣ! И тѣ изъ нихъ, которые пріобрѣтаютъ хоть какое нибудь значеніе, спѣшатъ подбросить его на ту чашку вѣсовъ, которая и безъ того ужъ слишкомъ опустилась.
— Какъ! воскликнула одна изъ дамъ:- неужели я дожила до того, что вижу передъ собою такую подлость, такую низость — врага свободы и защитника тирановъ? О свобода, священный даръ небесъ, великое достояніе британцевъ!
— Можетъ ли быть, подхватилъ нашъ амфитріонъ, — чтобы въ наше время нашлись искренніе защитники рабства? Неужели есть такіе, которые согласились бы добровольно поступиться британскими вольностями? И развѣ это не низость, сэръ?
— Не знаю, сэръ, отвѣчалъ я:- по крайней мѣрѣ, я за свободу, этотъ атрибутъ боговъ! Великая свобода! Модная тема для своевременнаго краснорѣчія… Мнѣ бы хотѣлось, чтобы все человѣчество состояло изъ королей; и я самъ желалъ бы быть королемъ. Отъ природы всѣ мы имѣемъ одинаковыя права на престолъ, потому что всѣ равны. Таково мое мнѣніе, и такъ же думали встарину нѣкоторые милые люди, которыхъ за это прозвали «уравнителями». Они пытались образовать изъ своей среды цѣлую общину, въ которой всѣ были бы равны. Но увы! Это имъ не удалось; потому что между ними иные были сильнѣе другихъ, иные хитрѣе, и вотъ эти-то сѣли на шею остальнымъ. Коли вашъ конюхъ умѣетъ выѣздить всякую лошадь, такъ вѣдь это оттого, что онъ хитрѣе ихъ; а потому, если случится, что другой звѣрь будетъ еще хитрѣе или сильнѣе его, тотъ и сядетъ на него верхомъ въ свою очередь. А такъ какъ человѣку предназначено подчиняться, и одни люди по природѣ склонны повелѣвать, а другіе слушаться, весь вопросъ сводится къ тому, что если нельзя обойтись безъ повелителя, то гдѣ лучше имѣть его: въ своемъ ли домѣ, или въ одной деревнѣ со мной, или гдѣ нибудь подальше, напримѣръ въ столицѣ? Ну вотъ, на мой вкусъ, на всякаго тирана такъ противно смотрѣть, что чѣмъ онъ дальше отъ меня, тѣмъ мнѣ пріятнѣе.
Въ большинствѣ случаевъ и всѣ люди придерживаются того же мнѣнія, а потому выбираютъ себѣ единаго короля, чѣмъ достигается двоякая цѣль: во-первыхъ, сокращается количество тирановъ, а, во-вторыхъ, повелительная власть ставится на возможно большее разстояніе отъ возможно большей части населенія. Однако же, всѣ великіе міра сего, которые сами тиранствовали, пока не выбрали себѣ одного общаго тирана, косо смотрятъ на представителя власти, тяжесть которой отзывается преимущественно на низшихъ классахъ. Для нихъ выгодно какъ можно больше ослаблять королевскую власть, потому что все отнятое у ней становится ихъ собственнымъ достояніемъ; слѣдовательно, единственная ихъ задача въ государственной жизни сводится къ тому, чтобы подрывать значеніе единаго тирана и тѣмъ возстановлять свое первоначальное могущество. Между тѣмъ, въ государствѣ можетъ быть такое стеченіе обстоятельствъ, — въ силу ли дѣйствующихъ въ немъ законовъ, или просто въ силу настроенія наиболѣе богатаго класса, — что со всѣхъ сторонъ стараются подорвать монархическую власть. Въ первомъ случаѣ, то есть, если обстоятельства въ данномъ государствѣ благопріятствуютъ накопленію богатствъ и состоятельный классъ становится еще богаче, то это самое развиваетъ въ немъ честолюбіе. Накопленіе же богатствъ непремѣнно должно послѣдовать въ томъ случаѣ, если — какъ, напримѣръ, нынче у насъ — внѣшняя торговля приноситъ болѣе выгодъ, нежели внутренняя промышленность; ибо только богачи могутъ съ выгодою торговать съ иностранными рынками, получая въ то же время и всѣ барыши отъ отечественной промышленности; такимъ образомъ у богачей двоякій источникъ богатства, тогда какъ у бѣдняковъ только одинъ. По этой причинѣ во всѣхъ коммерческихъ государствахъ всегда накопляются богатства и съ теченіемъ времени они становятся аристократическими.
Съ другой стороны и самые законы страны могутъ способствовать накопленію богатства; возможно, напримѣръ, порвать естественныя узы, связующія богатыхъ съ бѣдными, и установить, чтобы богачи вступали въ брачные союзы только съ богачами; или устранить отъ управленія страною людей ученыхъ, если они не представляютъ извѣстнаго денежнаго ценза, и тѣмъ сдѣлать богатство достойною цѣлью для разумнаго гражданина; такими и подобными законоположеніями, говорю я, достигается въ странѣ накопленіе богатствъ.
Когда же наконецъ сокровища накоплены и обладатель ихъ окруженъ всѣми удобствами и прелестями жизни, куда ему дѣвать излишки своего состоянія? Обыкновенно онъ покупаетъ на нихъ власть; иными словами, онъ пріобрѣтаетъ право распоряжаться людьми корыстными или просто бѣдными, продающими ему свою свободу за хлѣбъ насущный и согласными за эту цѣну переносить униженія, неразлучныя съ близостью повелителя. Такимъ образомъ каждый очень богатый человѣкъ бываетъ окруженъ толпою бѣднѣйшихъ и всякое государство, изобилующее богачами, можно сравнить съ космическою системой Декарта, въ которой шаровидные центры вращаются, каждый въ средѣ своихъ спутниковъ. Тотъ, однако же, кто добровольно соглашается быть такимъ спутникомъ могущественнаго богача, долженъ быть прежде всего рабомъ въ душѣ, отребьемъ человѣчества, который и по натурѣ, и по воспитанію приспособленъ къ подчиненію, и лишь по имени знаетъ свободу. Но существуетъ еще одинъ обширный классъ общества внѣ сферы вліянія богачей: это сословіе приходится какъ разъ посрединѣ между крупными богачами и бѣдною чернью. Люди, принадлежащіе къ нему, настолько обезпечены, что не нуждаются въ прихлебательствѣ у пышнаго сосѣда, но въ то же время недовольно богаты, чтобы образовать свой тираническій центръ. Вотъ въ этомъ-то среднемъ сословіи и процвѣтаютъ обыкновенно всѣ искусства, науки и добродѣтели даннаго общества, въ немъ же сохраняются и традиціи истинной свободы; и этотъ классъ можетъ называться собственно народомъ. Можетъ, однако же, случиться, что это среднее сословіе утратитъ всякое вліяніе въ государствѣ и голосъ его будетъ, такъ сказать, заглушенъ голосомъ черни. Ибо если денежный цензъ, дававшій право голоса въ управленіи страною, понизить въ десять разъ противъ ценза, первоначально установленнаго конституціею, ясно, что къ кормилу правленія сразу нахлынетъ та самая чернь, которая, вращаясь въ сферѣ своихъ милостивцевъ, всегда будетъ подавать голоса туда, куда они прикажутъ. При такихъ порядкахъ, людямъ средеяго сословія остается лишь одно: охранять всѣ права и преимущества главы государства съ самымъ бдительнымъ благоговѣніемъ; ибо онъ одинъ разъединяетъ власть богачей и препятствуетъ сильнымъ налегать всею своею тяжестью на средній классъ, стоящій ниже ихъ. Среднее сословіе можно уподобить городу, осаждаемому богачами, правитель котораго находится: въ отлучкѣ и съ-часу на-часъ можетъ подоспѣть на выручку. Покуда осаждающіе знаютъ, что за спиной у нихъ сильный и опасный врагъ, очень естественно, что они предлагаютъ горожанамъ самыя любезныя условія, всячески льстятъ имъ и обѣщаютъ различныя привилегіи; но если имъ удастся осилить правителя, подоспѣвшаго съ тылу, тогда городскія стѣны окажутся плохой защитой для обитателей города. И если захотимъ узнать, что съ ними случится, стоитъ только припомнить судьбы Голландіи, Генуи или Венеціи, гдѣ бѣдняки управляются закономъ, а законъ управляется богачами. Изъ этого слѣдуетъ, что я стою за монархію, за священный монархическій принципъ, и готовъ за него пожертвовать жизнью. Ибо, что можетъ быть для насъ священнѣе мѵропомазаннаго главы народа? Каждое умаленіе его власти, на войнѣ ли, въ мирѣ ли, есть въ то же время посягательство на дѣйствительную свободу его подданныхъ. Взывая къ свободѣ, къ патріотизму и къ славѣ британцевъ, мы уже многаго достигли; но желательно, чтобы истинные сыны свободы не допустили злоупотреблять этими словами. Я знавалъ на своемъ вѣку не мало такихъ мнимыхъ поборниковъ свободы, но всѣ они въ душѣ — да и въ средѣ своихъ семействъ — оказывались завзятыми тиранами!
Увлекшись своимъ предметомъ, я и не замѣтилъ, что моя пламенная рѣчь давно перешагнула за предѣлы учтивости; но тутъ нетерпѣливый хозяинъ, нѣсколько разъ пытавшійся перебить меня, не могъ сдерживаться долѣе.
— Какъ! вскричалъ онъ:- неужели мы угощаемъ іезуита въ поповской одеждѣ! Нѣтъ, клянусь всѣми корнвалійскими рудниками, я этого не потерплю, и это такъ же вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Уилькинсонъ.
Я самъ чувствовалъ, что наговорилъ лишняго, и потому попросилъ прощенія за свою горячность.
— Прощенія! подхватилъ онъ въ бѣшенствѣ:- да за такія слова слѣдуетъ десять тысячъ разъ просить прощенія! — Какъ! по-вашему отказаться отъ свободы, отказаться отъ имущества и прямо ложиться въ колодки, чтобы тебя колотилъ каждый встрѣчный? Милостивый государь, извольте тотчасъ убираться вонъ изъ этого дома, не то вамъ хуже будетъ. Повторяю вамъ, сударь, уходите прочь!