{69}, подносит руку к горлу. Глядя на мужа, Эльза заходится от смеха:
— А помнишь, Фредерико, в прошлый раз ты сказал: «А она и отвечает: это венецианские!»
— Ну да! — продолжает он. — Я и говорю ей, что они венецианские — я ведь заметил, что шёлковые бусинки-то облезли, знаете, когда они побиты молью, всегда кажется, будто они облезают.
— Ох, да, точно!
— А дальше я ей говорю, что она купила их не на городской площади, Пьяцетта{70}, ну она и пошла вспоминать о «Флориане»{71}, это уж как водится. Ах, «Флориан»!
Рико вошёл в роль — он полностью перевоплотился в эдакого Скруджа{72}. Джулия даже насторожилась: уж не использует ли их Рико в качестве прототипов своих героев? Он расхаживал взад и вперёд по воображаемой сцене — все взоры были устремлены на него. Он был царь и бог — лицо пошло красными пятнами, голос срывался на фальцет: «Ах, г-н Фредерик, и как это вы догадались», и дальше следует деланный смех старой девы — «хи-хи-хи, — как вы догадались, что я купила их на Пьяцетта?»
И вот теперь ей на голову сваливается Белла. Они что, — затеяли выходить на сцену по очереди: каждый, со своим маленьким спектаклем? А она должна присутствовать немым зрителем, моля Бога, чтобы всё это поскорее кончилось? (Никогда не кончится эта война).
А Белла тем временем проходит в комнату. Протискивается бочком, стесняясь, будто школьница, — хотя от школьницы в ней очень мало: румяна на щеках и зелёное платье выдают её с головой. Белла высокая, почти вровень с Джулией, у неё миниатюрная ножка, она двигается чуть угловато, как лань или газель, которую стесняет непривычное нарядное платье, — раскосые глаза смотрят влажно и чуть испуганно, при всём внешнем лоске.
— Входите, располагайтесь. — Может, стоит прокричать в ухо Бёлле это приглашение, чтобы нарушить ватную обстановку комнаты, запустить в воздух сноп петард, чтобы они осыпались зелёно-красными, оранжево-жёлтыми искрами недавнего представления, учинённого Рико, — спектакля злого и абсолютно восхитительного? Джулия снова вспомнила Рико — как он трогал рукой воображаемую нитку бус у себя на шее.
— Рико вчера был в ударе, правда? — сказала она, чтоб заполнить неловкую паузу. И зачем это Белла пожаловала?
Встала и стоит. «Может, присядете?» Джулия держалась с ней немного чопорно, — так до войны обращались к человеку незнакомому, или к тому, с кем тебя связывало шапочное знакомство, словом, к гостям. Белла пришла «в гости». Иначе для чего бы она принарядилась? Всего какой-нибудь час назад они столкнулись с Беллой на лестнице, когда Джулия выходила набрать в кувшин воды, — она ещё обратила внимание, что на Бёлле её обычные жакет и юбка. «Я вижу, вы переменили платье». Стала бы Белла без причины надевать своё зелёное платье — значит, есть тому причина?
— Я просто зашла поговорить.
— Да, с тех пор как заехали Фредерики, нам и поговорить некогда, так ведь?
— Совсем некогда.
— Только чай и пьём, — заметила Джулия.
— У меня осталось немного вермута, — сейчас принесу, — по-своему расценила её слова Белла, и не успела Джулия и глазом моргнуть, как она уже унеслась к себе наверх и через минуту вернулась с бутылкой вермута.
— Устроим себе небольшой праздник, — сказала Джулия. — Где-то у меня были припасены бокалы.
Она подошла к книжному шкафу и открыла нижний ящик, где они с Рейфом держали всякую всячину — обувь, совок для мусора и прочее. — Да, вот они, — и с этими словами она извлекла из отдельно упакованной коробки два венецианских бокала: она никогда не выставляла их при гостях из боязни, что разобьют. Конечно, для вермута они не годятся, но сегодня ей захотелось достать именно их. — Они не очень подходят для вермута, но если на дно капнуть чуточку, — пояснила она Бёлле, — то можно вообразить, что пьёшь старое бренди.
Наливая, Белла не поскупилась.
— Многовато, — заметила Джулия.
Они сели друг против друга за большим столом, на котором Джулия наводила порядок как раз перед приходом Беллы.
— Рейф пишет?
— Да, конечно, Белла. А, собственно, почему вы — почему вы?..
— Сама не знаю, зачем спросила, — Белла задумчиво повертела в руке венецианский бокал. — Ей-богу, не знаю.
— Это зелёное стекло подходит к вашему платью. Венецианское — не то, чтоб старинное… А ведь, правда, существует поверье, что сроку венецианскому стеклу — как дружбе? Стоит человеческим взаимоотношениям дать трещину, и стекло «гаснет». Я очень берегу эти бокалы.
— Я раньше их у вас не видела, — откликнулась Белла.
Она не догадалась сказать (или не захотела?): «Они ваши с Рейфом». Наверное, знала.
— Это наши с Рейфом бокалы, — не преминула заметить Джулия.
— Я рада, что вы зашли, Белла. Она повернулась к книжному шкафу, порылась в коробке, доставая ещё один.
— Поставим этот для Рейфа.
Теперь на столе стояло три бокала.
— Я хотела сказать, — начала Белла, — что… что Рейф скоро возвращается.
— Да, — подтвердила Джулия. — И что же?
Белла продолжала — видно было, что заранее заготовила речь.
— Знаете, я никогда ни о ком особо не заботилась. И дальше с вызовом: — «Мне всегда везло на любовников».
— А я здесь причём?
— Я хочу сказать — ну, словом, я никогда не разбивала семейные пары. Я не собиралась быть разлучницей.
Хорошо — и что дальше?
— Этот вермут напомнил мне о Риме. Мы всегда пропускали там перед обедом рюмочку вермута: говорят, если принять небольшую порцию хинина — а он как раз содержится в вермуте — то шансы подхватить малярию резко снижаются.
— Как интересно, — заметила Белла.
И тут только Джулия её разглядела — будто увидела впервые: не дрогнувшие мускулы лица; ровно лежащий грим — словно она его только что аккуратно и со знанием дела нанесла. То был предмет насмешек Рико — Беллин грим: он всякий раз зубоскалил по этому поводу с Эльзой. «Представляешь, у неё разные оттенки», поделился он с ней открытием после того, как осмотрел содержимое Беллиного трюмо. Раньше ему это сделать не удавалось: Белла проводила дни напролёт в своей «светёлке», а Эльза с Фредериком сидели у неё внизу.
— Здесь тесно. Эльза сообщила, что они сегодня вечером идут к Молли Крофт — договариваться. Вроде появилась возможность им переехать через пару дней в тот коттедж.
— А как же…? — Белла осеклась.
— Что — «как же»?
— Эльза говорила мне, что вы с Рико…
Ах вот как, — оказывается, Эльза ей сказала! А больше она ей ничего не рассказывала?
— Я решила, что всё уладилось, — ответила Белла. — И поэтому сильно удивилась, когда в первую ночь после их приезда вы остались здесь, а не пошли ко мне наверх.
Ну что на это скажешь?
Она объяснила, с трудом подбирая слова:
— Видите ли, то есть я хочу сказать, — всё это непросто. В тот день — помните, вы с Эльзой ещё вернулись из магазина? — мы с Рико остались вдвоём. Так вот, он вообще ни о чём таком не заговаривал.
— А вот Эльза говорит, что вы писали друг другу, и всё было решено. И я думала, что вы с Рико…
Надо же, оказывается, она думала, что я с Рико.
Как-то Рико заметил, что у Беллы скрытая форма истерии. Похоже на то. Белла сидела перед Джулией притихшая, — ни дать ни взять кукла с ярко-розовыми щёчками, с зачёсанными назад, блестящими от лака волосами, с подведёнными вверх, к вискам, уголками глаз. Говорила она бесцветно, — все американцы говорят так на одной ноте, — не сравнить с богатыми модуляциями эльзиного певучего голоса, да и с энергичной манерой Рико, любителя подчёркивать отдельные слова, тоже мало общего, а уж о бархатной интонации Рейфа, благодаря которой каждое его слово превращалось в поэзию, — вообще говорить не приходится. Голос Беллы был под стать её кукольному виду. К тому же, она была слишком напряжена: чувствовалось, что внутри у неё всё дрожит. Ещё минута, и она сорвётся на крик «О Боже!» Не надо до этого доводить… Хотя с чего, собственно, ей впадать в истерику? Джулия заметила примирительным тоном:
— Нам всем пришлось нелегко…
Не могла же она пересказать Бёлле слова Рейфа, которые он повторял из письма в письмо: «С Беллой у меня ничего серьёзного… так, забыться на время. В мыслях у меня одна ты».
Вот и в последнем его письме то же самое — да все его письма такие! Впрочем, зная Рейфа, она предполагала, что Бёлле он пишет всё наоборот, особенно, если вспомнить, какие он посвящает ей стихи про мирт и гиацинты. Секрета из стихов Рейф не делал: последние опусы про любовь и войну он вообще заставил Джулию прочитать. «Вот, возьми», сказал он, вручая ей стопку переписанных стихотворений. «Я написал их для Беллы». Чёрт побери, как всё стало публично! Что-то здесь не так.
Вот и Белла разоткровенничалась. Зачем ей это надо? Играла бы себе спокойно роль одалиски, — она так подходит к её подрисованным глазкам и двум шпилькам, заколотым на японский манер в высокую причёску, — вылитая мадам Баттерфляй! Кому-то ведь надо быть мадам Баттерфляй. Белла идеально подходила для этой характерной роли: в зелёном платье, с гримом, с вздёрнутыми «домиком» чёрными ниточками выщипанных бровей, с тёмными, чуть раскосыми глазами. Одна беда: характера под этой внешностью не было никакого — так, пустота.
Как там сказал Рико? «У неё скрытая форма истерии».
— Сигарету? — быстро, пока кукла не сломалась, и на ковёр не посыпались детали — колёсики и пружинки, — предложила Джулия.
— Нам всем приходится нелегко, — повторила она, ища спички.
Сломаемся, рассыплемся, взорвёмся — были и нету! Это запросто. С такой-то компанией — эдакой гремучей смесью в узкой пробирке! Это всё Рико виноват: его присутствие накаляло атмосферу, действовало как катализатор. На фоне тусклой унылой обстановки он выделялся, как след от ракеты в сером небе, он всех вышучивал и дразнил, под стать дикому шипящему коту. Реактивом служила Белла — она подогревала общие страсти. Рико, конечно, прав: здесь явный случай подавленной истерии. Именно поэтому она сейчас такая тихая. С подведёнными, чуть раскосыми глазами, в зелёном