По обвинению в коллаборационизме американская разведка и нидерландская полиция арестовали в Амстердаме Антониуса ван Меегерена, художника, сотрудничавшего с фашистскими экспертами.
Выяснилось, что в 1943 году художник через антикварную фирму Гудстиккер и с помощью агента Геринга банкира Нидля продал картину величайшего европейского мастера Яна Вермеера из Дельф «Христос и грешница». Меегерен получил за произведение миллион гульденов; он прекрасно сознавал, что наказание за два преступления — пособничество Герингу, отдавшему приказ о бомбардировках Нидерландов, да еще и продажа… могут надолго запереть его в тюремных стенах. И тогда он решил сознаться.
На очередном допросе художник неожиданно для следователя заявил и попросил занести это в протокол, что картину «Христос и грешница» написал не Вермеер, а лично он — Хан ван Меегерен. Это значило, что золото было выплачено за фальшивку. Следователи приняли его признание за попытку уйти от наказания.
И в родном городе Девентере, и позднее в Дельфе, где талантливый рисовальщик служил ассистентом по преподаванию рисунка, ван Меегерен мечтал когда-нибудь достигнуть уровня таких больших мастеров, как Рембрандт, Хальс и, конечно, Вермеер. Уже в 1913 году его акварель в стиле XVII века — золотого времени голландской школы, получила золотую медаль института искусств. Однако большой успех не последовал, были серые будни и борьба за существование.
Молодой художник перебрался в Гаагу и много работал по заказам. Его портреты и полотна на библейские сюжеты постепенно стали известными, но он жаждал славы и не переставал учиться в музеях и копировать старых голландских мастеров.
В 1922 году состоялась персональная выставка ван Меегерена, показавшая его незаурядное портретное ремесло. Стали поступать заказы из Франции, Италии, Англии. Среди заказчиков стали появляться представители европейской аристократии. Самолюбию мастера все это льстило, но ведь это была не слава, не признание, а всего-навсего потребность в произведении модного художника, имя которого у всех на устах. Слава, только слава могла оправдать его нищую юность, и трудолюбивое ученичество, и годы преподавания.
Первыми пришли миллионеры из Чикаго. Их интересовало не только, чтобы было похоже на «подлинник», им нужно было, чтобы приобретаемое произведение напоминало то, что они видели «вчера» в музее.
Портреты и картины под старину принесли ван Меегерену большие деньги. Однако в стране Рембрандта и Вермеера нельзя забыть о славе и почитании, нельзя сравнивать себя с поддельщиками. Его принимали в свете и приглашали на фешенебельные виллы. Иногда обсуждали его остроумие и изысканность… но он всегда оставался слугой богатых заказчиков. Он признавал свое ремесло высоким, он признавал свою фантазию вторичной, но ему, как и многим художникам, не хватало сил выразиться самостоятельно… своими собственными средствами и, главное… о собственном мире чувств. Ведь живопись — это язык, на котором надо что-то рассказать или выразить, что-то поведать или что-то раскрыть… Именно до этого ван Меегерену не удавалось дотянуться.
Музеи не приобретали полотен гаагского художника, да и коллекционеры не торопились почтить его своим вниманием. Признавали, что таковой есть, но и только. А он был убежден, что достиг вершины возможностей, что способен создать самые цельные и совершенные полотна.
В ответ на вопросы следователя ван Меегерен заявил, что не только «Христа и грешницу», но и еще пять полотен: «Омовение ног» в амстердамском Рейксмузеуме, «Голову Христа» и «Тайную вечерю» в частном собрании ван Бойнингена, «Благословение Иакова» в коллекции ван дер Ворма и роттердамскую музейную работу — «Христа в Эммаусе» исполнил он, ван Меегерен. И не только работы загадочного и фантастического Вермеера, но и произведения Питера де Хооха.
Следователь Воонинг, в ответ на такое нахальное заявление, достал заключение реставраторов Лейтвилера и ван Бахемена, заверявших, что полотно «Христос в Эммаусе» — произведение XVII столетия и никак не может принадлежать кисти кого бы то ни было в XX столетии.
Тогда ван Меегерен предложил направить следователей в Рокбрюне около Ниццы, где в подвале виллы должны сохраниться не только эскизы к фигурам на полотне, но и вся посуда и аксессуары, изображенные здесь же. Художник потребовал, чтобы ему предоставили прямо в тюрьме холст и краски и все приспособления, которые необходимы для имитации некоторых приемов, и обязался написать очередного Вермеера прямо в заключении.
Задолго до этого опыта художник исследовал холсты XVII столетия, у реставратора Тео ван Вейнгардена познавал состояние и составы старинных грунтов, а у перекупщиков купил за большие деньги несколько граммов лазури, имитирующей старинную.
А кисти барсучьего волоса, а шпатели и ступки, которые использовались для растирания красок и подготовки их к использованию, — все должно было имитировать старинную живопись. И самым главным было приобретение старых, испорченных, почти пропавших холстов XVII столетия, которые можно было отмыть и использовать для воссоздания новых сюжетов. Именно изготовление подделок стало настоящей деятельностью ван Меегерена.
Первые были исполнены в 1932 году на французской Ривьере и сразу принесли средства, во много раз превосходящие доходы модного портретиста.
На вилле в Рокбрюне вход в мастерскую был запрещен даже домочадцам. Ведь здесь создавались полотна в стиле голландцев — Герарда Терборха, Франца Хальса, и, конечно, Вермеера. Последний был не только любимым мастером художника, он был, самое главное, наиболее чтимым мастером XVII столетия.
Бытописатель, жанрист, мастер натюрморта, где каждый предмет говорит об окружающем мире… наконец, живописец тонкой и поэтической гаммы. Любой цвет, пронизанный солнечным светом или светом серебристого северного дня, растворялся, преломлялся и становился неповторимой атмосферой, средой, в которой существовал человек. И оттого, что свет обволакивал человека, его фигуру, его лицо, его руки, все становилось значительнее, все становилось загадочнее. В суете повседневности далеко не каждый художник может увидеть это и передать увиденное.
Вермеер шел впереди своих современников и потому был для них загадкой, а фальсификатор XX века не только понял это качество, но и проникся им, был заражен и решился воспроизвести эти световые тайны в своих подделках. Поэтичность и живопись, музыкальность и живопись, религиозность и живопись — сложные сочетания, которые могли быть порождены не сюжетом и не цветом, но светом — носителем и эмоций, и волнений, и тайн.
И ван Меегерен избрал манеру мастера за основу. Работ Вермеера осталось немного. Эти работы было трудно копировать. Однако честолюбие и жажда славы, желание, чтобы в музеях и коллекциях, гоняющихся за шедеврами, были его создания, вдохновляли нашего современника, и он приступил к созданию новых сюжетов в стиле Вермеера.
Первые подделки — «Музицирующая дама» и «Женщина с мандолиной» — напоминали замечательного голландца стилистически, но божественный свет, оживлявший полотна, увы, отсутствовал. Сухость и прозаизм выдавали ремесленную кисть. В одной из них воспроизведены детали двух-трех подлинных веермееров, в другой — написано освещение, но нет СВЕТА. В полотнах не просто отсутствовал свет — отсутствовали поэзия и загадочность, и подделка уязвляла сухой прозой.
В чем же можно проявить загадочность Вермеера? Чем можно удивить любителей и почитателей Вермеера в XX веке?
И мистификатор решил, что самым удивительным и неповторимым в «его» картинах станут религиозные сюжеты, ведь практически никаких религиозных полотен мастера XVII столетия не было. А раз не было картин на евангельские темы, их было совершенно не с чем сравнить. Он выбрал ряд религиозных сюжетов в картинах итальянских мастеров XVII столетия и на чужие композиции «надел» образы голландца, что создало правдоподобную стилистику и убедительную технику, а уж ремеслу учиться не приходилось. «Христос в Эммаусе», «Воскрешение Лазаря», где использовались подрамники XVII века, гвозди ручного изготовления, холсты от смытых до самого грунта второстепенных картин, — все работало на новодела.
Картины должны были соответствовать стандартам экспертиз сороковых годов. Он переписывал голову Иисуса Христа многократно, руки, разламывающие хлеб, складки одежды и пальцы удивительных рук. Полотно писалось семь месяцев, и это был не просто титанический труд, это была школа фальсификатора. Созданное произведение покрывалось темным лаком, чтобы придать ему патину времени, а затем специальным образом вызывались тонкие, как паутина, трещины — крокелюры. Высохший лак подвергался нагреву до ста градусов, и гладкая поверхность трескалась, а чтобы сквозь змеистые щели не вылезала белизна, они заполнялись красочной грязью и тушью. Вермеер-новодел был готов к продаже.
Однако даже самые страстные любители древностей, прежде чем истратить деньги на полюбившееся произведение, потребуют рассказа об истории происхождения картины. И вот здесь-то буйная фантазия мистификатора заработала вовсю: он нашел произведение в антикварной лавке на юге Италии и нелегально вывез бесценную для голландца картину, рискуя именем и собственным имуществом. И ведь нашлись собиратели, которые не только удовлетворились этим, но и заплатили большие деньги. Таким покупателем стал юрист К.А.Боон.
Однако самой грандиозной победой мистификатора был обман знаменитого историка голландского искусства А.Бредиуса, которому картина «Христос в Эммаусе» была подсунута с затертой и залаченной подписью, которую последний не только «раскрыл», «расчистил», но и признал.
В 1937 году Бредиус объявил о находке, и к «владельцу» полотна бросились с предложениями несколько покупателей, ведь К.А.Боон не смог уплатить сумасшедшей суммы, назначенной за полотно. Торговец картинами Д.А.Хугендейк, «Общество голландских любителей искусства имени Рембрандта» оспаривали право владения «шедевром». Посредник Д.Г. ван Бойнинген приобрел «Христа в Эммаусе» для «Общества» за 550 тысяч гульденов, и поддельный Вермеер попал в стены музея Бойманса в Роттердаме.