Произошла встреча у портрета — сухой подтянутой женщины, удивительно похожей на изображение матери, и маленькой суетливой старушки — Марии Михайловны, написавшей письмо.
«Когда мы видели у Танюши такое выражение с застывшим взглядом, знали, что она на кого-то сердится…Портрет мне казался менее темным, зеленоватым и более… я бы сказала… южным…»
Ираида Львовна Стахевич обратила внимание спутницы на подпись и дату на холсте: «В.Шухаев. 1913 год».
«Да, да, — растерянно откликнулась петербурженка. — Это более чем странно… В это время Танюша не могла позировать Шухаеву. Мы были друзьями до его отъезда на пенсионство в Италию и потом больше не встречались. Правда… возможно, если художник к нему еще раз возвращался и позднее подписал… А вы, — она обернулась, — не знаете об этом, мог ли он дописывать портрет?»
Мы листали страницы старинного альбома с семейными фотографиями, пока мой взгляд не остановился на фотографии Карпинской в широкополой шляпе и необычном наряде итальянок-горожанок начала столетия. Заметив мой интерес, Ираида Львовна любезно пояснила: «Это мама в Риме. Некоторое время перед войной 1914 года она там занималась раскопками форума и росписями Помпеи…»
И в истории с датами сразу что-то соединилось… ведь выпускник Академии художеств Василий Шухаев именно в 1914 предвоенном году получил стипендию для совершенствования мастерства в Риме.
Казалось, все факты встали на свои места, но не давала покоя история с появлением портрета на антикварном рынке Ленинграда. Его не было в тбилисской мастерской художника, его не было в коллекции портретируемой. Человек, принесший холст в комиссионный магазин, был явно случайным владельцем произведения.
Через несколько лет Вера Федоровна Шухаева пригласила меня разобрать архивные материалы, а заодно поговорить о жизни бывшего профессора Петербургской Академии художеств. Больше всего меня привлекали репродукции с картин, нигде не воспроизводившихся.
Блестящая композиция из двух обнаженных тел — «Иосиф и жена Пентефрия» (1923), «Бретонские рыбаки» (1924) с удивительным сопоставлением лиц-масок, изуродованных природой. «Портрет дочери кинопромышленника Каменки» (1926), «Сусанна и старцы» и «Гадалка» (1927) с обнаженной перед карточным столиком с мрачной старухой.
Вера Федоровна комментировала изображения, одни с горечью, другие с юмором. Однако когда в очередной раз ей пришлось сказать: «местонахождение неизвестно», она задумалась и произнесла: «Может быть, и эти работы когда-нибудь отыщутся, как ваш овальный портрет… Может быть…»
«Мы жили в Париже с 1921 по 1935 год. Василий Иванович преподавал, писал заказные портреты, писал декорации, делал иллюстрации к произведениям А.С.Пушкина и много путешествовал. Среди его друзей и знакомых были Ф.Шаляпин и И.Стравинский, Н.Балиев и Л.Вожель, Л.Арагон, Э.Триоле, Жизель Бино Вареля, Андре Жид, А.Франс. И несмотря на окружающее общество и дружбу с Александром Яковлевым, Василий был очень одинок… Его несколько раз приглашали вернуться в Россию и начать преподавать в Академии художеств… В 1935 году Шухаев поверил Бродскому, который тогда был Президентом Академии, и мы вернулись в Ленинград.
Сначала все было не просто хорошо, но прекрасно. В Институте живописи, скульптуры и архитектуры Всесоюзной Академии художеств ему дали кафедру рисунка и композиции, звание профессора. Институт повышения квалификации архитекторов в Москве пригласил преподавать рисунок и акварель. В 1936 году в Москве и Ленинграде прошли персональные выставки, где было много полотен, привезенных из Франции… а потом был написан донос одним из профессоров Академии о том, что художник Шухаев — шпион… Может быть, это оставили бы без внимания. Но в Россию приехал Андре Жид, с которым мы встречались в Москве. Это очень честный и импульсивный человек. Вернувшись в Европу, он не стал как Г.Уэллс или Р.Роллан петь дифирамбы стране социализма. Он сравнил социалистический строй с фашизмом… С 1937 по 1947 год профессор оформлял спектакли Магаданского театра, а его мастерскую на Васильевском острове растащили по частям… Мы долго искали некоторые картины, но отсюда, из Тбилиси, трудно найти пропавшее в Ленинграде. Ваша находка — первая. Дай Бог, чтобы не последняя».
В 1981 году в Дирекции музеев Ленинградской области состоялась выставка из частных собраний, и одну из работ представила внучка соученика Шухаева по Академии художеств — Павла Наумова. Она поставила точку в расследовании истории портрета, предъявив фотографию участников спектакля «Балаганчик», в котором принимали участие и Шухаев, и Карпинская, и Яковлев.
РАССЛЕДОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА АРЦИБАШЕВА
История о бриллиантах Ф.И.Шаляпина — это рассказ о нравах нашего поколения, ярко проявившихся при создании дома-музея великого певца и артиста, прожигателя жизни далекого прошлого.
Александр Арцибашев поведал историю человеческих пороков, небезыинтересную и сейчас.
В двадцатые годы по Москве и Питеру прошел слух, что знаменитый русский певец Федор Шаляпин не только сбежал за границу, но и увез с собой два вагона сокровищ, в том числе и подаренные ему бриллиантовые украшения. Хотя уехавший на гастроли артист взял с собой лишь два чемодана.
Материалы о подлинных вещах Ф.И.Шаляпина стали достоянием гласности благодаря Серафиме Васильевне Фадеевой, работавшей в Министерстве культуры. Ее привлекали даже не музейные интересы, не исторические подробности, а желание исправить несправедливость по отношению к дочери знаменитого артиста, скончавшейся не в эмиграции, а в Москве. Серафима Васильевна не просто собрала ряд документов, но целых двенадцать лет добивалась правды и элементарного соблюдения законов.
Музей Федора Ивановича Шаляпина в Москве открылся. Есть там и множество типологических (подходящих по времени) предметов, но ведь речь-то шла о подлинных вещах (даже если это украшения) артиста.
Наверное, начать надо с удивительного письма Федора Федоровича Шаляпина — сына певца, в Москву в 1990 году.
«Нигде в мире, ни в одной культурной европейской или американской стране такое безобразие случиться не может. Это было возможно только в Советской России. Так как твердых законов нет, и личность никак не защищена… Посудите сами. Умерла сестра Ирина. Нас вызвали в Москву принять наследство. Сестра оставила завещание и точно все указала, а также перечислила свои драгоценности — кольца, браслеты, брошки и т. п. Приезжаем. Входим в квартиру. Совершенно пусто. “Где все?” — спрашиваем. Ответ: “Все в архиве!” — “А мебель тоже?” Молчание. Кроме того, драгоценности исчезли. Спрашиваем: “Кто вор?” Знакомые указывают на доктора. Заявил о воровстве… никакого следствия и результата. Вероятно, приказ — дело замять. Кража моего фильма из моей квартиры. Всем написал, кому надо. Никакого результата. Все затихли.
Дело с домом на Новинском. Я и сестра Таня заявили свое недовольство “Глинками”. (Музей Шаляпина является филиалом Музея Глинки.) Никаких результатов.
Вы хотите, чтобы я приехал в Москву, и другие зовут, чтобы исправить дело в доме на Новинском. Для чего? Все равно все переделает Савченко на свой мещанский лад. Нет, пока Глинки заведуют домом, мне в Москве делать нечего. Я не турист и в Москву еду всегда только по делу, вы это знаете. Меня все это, конечно, очень огорчает, но делать нечего. Бессмысленно».
Серафима Васильевна рассказала Арцибашеву, что после смерти Ирины Федоровны Шаляпиной помощник министра культуры Демичев вызвал ее и, сказав о случившемся, предложил ехать туда, куда уже уехала комиссия. Перечисляя «членов» комиссии, она упомянула Пашкова Пал Палыча, называвшего себя пасынком Ирины Федоровны, хотя он был ей совершенно чужим человеком.
Пашков был сыном первого мужа Ирины Федоровны, родился уже в другом браке, но почему-то называл себя душеприказчиком дочери Шаляпина. С ним были некая Барановская, доктор Малов, секретарь покойной Попов А.И., а от Министерства культуры одна Серафима Васильевна Фадеева. На лестнице были два милиционера и человек, представившийся юристом. После вскрытия квартиры члены комиссии бросились к шкафу, в котором среди одежды висела сумочка с драгоценностями, оставленными Федором Ивановичем Шаляпиным дочери перед отъездом за границу.
Считается, что вошедшие собирали вещи для похорон, а потом один из них — Пашков или Малов — закрыл квартиру, оставив у себя ключи. После смерти Ирины Федоровны Шаляпиной сумочка с драгоценностями таинственным образом исчезла.
Известно, что кроме самого царя, присутствовавшего на концертах Шаляпина и отмечавшего его подарками, богатые русские купцы, промышленники бросали на сцену бриллианты, золотые кольца, печатки. О том, что многое было оставлено артистом в России, свидетельствовала Татьяна Александровна Слонова.
Она об этом поведала и Арцибашеву: «Прихожу к Ирине, звоню в дверь. Открывает она мне, и я чуть не падаю в обморок — на ней немыслимое количество дорогих украшений: изумрудные серьги, колье, перстни с бриллиантами, золотые часы, кольца и брошь… По какому случаю принарядилась? — спрашиваю ее. “Да так, — отвечает, — нашло что-то вдруг, взяла да и надела…” Странно все это мне показалось, нехорошее предчувствие закралось в сердце…»
Естественно, встал вопрос о причинах смерти Ирины Федоровны.
— Она же прекрасно себя чувствовала, — сообщила Серафима Васильевна. — Потом вдруг… больница, операция, причем где-то на окраине, там даже отсутствовала реанимация. Отвозил больную доктор Малов.
Сразу же после похорон дочери певца все та же компания отправилась на квартиру описывать вещи. К ним присоединилась еще одна особа, упомянутая в письме Федора Федоровича Шаляпина, — Савченко, главный хранитель музея Глинки. Она, прекрасно разбираясь в музейных экспонатах — подлинных и типологических, вскрывала шкафы и сундуки, ящики стола и коробки, раскладывая все на музейные и немузейные вещи. Ненужное выносилось на лестницу и отдавалось толпившимся там любопытным. Пашков разыскивал в книгах завещание. Пили