18 февраля 1855 года Корейша выглядел сверх меры задумчивым, был грустен и ни с кем из посетителей не заговаривал, лишь посматривал на иконы да вздыхал тяжко. Люди стали было беспокоиться, как вдруг блаженный резко поднялся со своей подстилки и, оглядев всех напуганных визитеров блестящими от слез глазами, произнес: «Нет у нас, детушки, более царя, уволен раб от господей своих, он теперь как лебедь на водах, ныне Александр в правоту России свет». В тот момент никто из присутствовавших не понял, что имел в виду Иван Яковлевич. Однако на следующий день всем все стало ясно: по всей Москве распространилось известие о смерти императора Николая I и вступлении на престол цесаревича Александра Николаевича.
Как-то раз некая госпожа Ланская обратилась к доктору Саблеру, главному врачу Преображенской больницы, за содействием во встрече с известным всей Москве блаженным. Василий Федорович спросил у Корейши, согласится ли тот принять эту даму. Иван Яковлевич ответил положительно, однако поведение его во время визита Ланской весьма озадачило доктора: Корейша вопросы дамы игнорировал, но то и дело просил Саблера снять левый сапог, прибавляя, что он узок больно. Разумеется, доктор оставлял без внимания эти слова больного, однако по настоянию госпожи Ланской все-таки снял левый сапог. Лишь вслед за этим Иван Яковлевич принялся давать ответы на вопросы визитерши, а доктор был вынужден в течение всей беседы оставаться в одном сапоге. Надел он левый сапог после того, как вышел из комнаты Корейши. Завершив дневные служебные дела, доктор Саблер отправился домой в коляске. Ни с того ни с сего лошадь помчались стремглав, растерявшемуся кучеру не удалось с ней справиться, и ему и его пассажиру не оставалось ничего другого, как только прыгать из коляски на ходу. Неудачно приземлившись, Саблер сломал левую ногу. Она распухла так, что не представлялось возможным стянуть с нее сапог, и его пришлось разрезать. Через некоторое время госпожа Ланская напомнила Василию Федоровичу о пророческих словах.
Автор описания жизни Корейши А. Ф. Киреев вспоминал: когда он достиг совершеннолетия, отец вздумал его женить, и они вместе облюбовали невесту по имени Федосья. Но поскольку отец Александра Федоровича не начинал никакого важного дела без благословения Корейши, то он и по поводу сына послал в больницу записку со словами: «Благословите, Иван Яковлевич, рабу Александру вступить в брак с рабою Федосьею!» На вернувшейся записке Корейша карандашом написал такой ответ: «Не с Федосьею, а с Анной». А. Ф. Киреев не придал ему никакого значения, тем более что дело шло полным ходом. Но оно как-то само собой расстроилось, а спустя ровно два года Александр Федорович Киреев совершенно случайно женился на Анне.
В 1855 году А. Ф. Киреев заболел холерой, и помощь врачей ничего не давала. Состояние его было критическое. Отец Александра Федоровича, бывший в отъезде, вернулся домой, когда сын его уже был в бессознательном состоянии, — и он без промедления помчался к Ивану Яковлевичу. Буквально вбежал к нему с призывом о помощи. Корейша хладнокровно заставил его сесть и начать расплетать рогожный кулек. Как взволнованный отец ни возражал, Иван Яковлевич был непреклонен. И они вдвоем больше часа расплетали кулек. Длинным мочалом, которое в итоге получилось, Корейша наказал отцу обвязать по животу больного сына и еще влить ему в рот «маслица от Иверской Божьей Матери». Федор Киреев всю дорогу пребывал в страшной тревоге, боясь, что может не застать сына в живых. Когда же увидел, что состояние его не ухудшилось, обрадовался и сделал все по словам Корейши. И Александр Киреев моментально крепко заснул. Посреди ночи он проснулся «уже в полной памяти», чувствуя при этом, что хочет есть. На следующий день ему стало гораздо лучше, и спустя пару дней он был полностью здоров.
А. Ф. Киреев привел немало случаев прорицаний, сделанных Корейшей, и исцелений, которые иначе как чудесными не назовешь. Еще он записал устные рассказы разных людей, которые, так же, как и он с отцом, посещали Ивана Яковлевича, — свидетельства того, как юродивый не только помог им, но и совершал чудеса. Несколько из них приводятся ниже.
Корейша однажды заставил Киреева-старшего вместе с ним разбивать бутылки и измельчать в порошок стекло. Отскочивший осколок нечаянно порезал щеку отца Александра Федоровича. Взяв щепоть смешанного со стеклянным порошком песка, Иван Яковлевич потер им щеку Федора Киреева. После заживления раны на коже не осталось ни следа.
Одно время, когда Киреев-старший «лишился занятий», семья пребывала в крайне тяжелом положении. Дошло до того, что нечем было платить за квартиру и не на что покупать еду. Было заложено и продано все, что было возможным заложить или продать. Федор Киреев совсем упал духом. Когда он, по своему обыкновению, поехал к Ивану Яковлевичу, Александр Федорович получил на имя отца какую-то бумагу в запечатанном конверте. По возвращении Киреев-старший рассказал, что почти все время визита просидел безучастно, а перед уходом его Корейша подобрал с пола клочок бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и сунул в карман жилета Федора Киреева, запретив их вынимать в Москве и наказав посчитать в том городе, где он дело кончит. И больше не добавил ни слова, так что Киреев ушел, ничего не поняв. Оказавшись же дома и вскрыв конверт, он, повеселев, объявил, что ему поручают привести в порядок какие-то дела в Коломне и что за это обещано хорошее вознаграждение. Через полторы недели после приезда в Коломну, именно в тот день, когда он окончил дело и получил за работу по договору 1 800 рублей, Федор Киреев вспомнил о клочках бумаги в жилетном кармане. При подсчете оказалось, что их ровно восемнадцать.
Один богатый господин замыслил масштабное строительство. Ему предлагали землю участками разной площади. Придя к Корейше, он спросил совета, сколько всего земли купить ему для застройки. Иван Яковлевич сказал: больше трех аршинов не понадобится. В том же году этот господин скончался.
Киреевым помогал по хозяйству слуга по имени Артем, подмосковный крестьянин. Он некоторое время внимательно прислушивался к рассказам Киреева-старшего про Корейшу, особенно в те дни, когда тот навещал блаженного. И вот однажды, набравшись смелости, слуга попросил барина взять его с собой к Ивану Яковлевичу. Оказалось, Артем с сыном у себя в деревне новую избенку строили, однако у них не было денег, чтобы закончить дело, и слуга хотел обратиться за помощью к Корейше. Федор Киреев взял его с собой. Когда вошли к Ивану Яковлевичу, он сказал, что привез с собой своего слугу Артема и что тот хочет попросить денег на избенку. Покивав согласно, Корейша сказал, что надо знать размер избы, и добавил, чтобы Артем лег на пол навзничь, а сам он прикинет. Слуга Киреевых лег, а Иван Яковлевич принялся ползать на коленях около него, измеряя его рост. После того, как закончил, велел визитеру подняться. Тот встал и снова обратился насчет помощи. Корейша ответил, что помощь ему ни к чему, и без него избенку выстроят, и отправил Артема восвояси. Когда барин и слуга вернулись, Федор Киреев стал рассказывать домашним про визит, Артем же тем временем отправился за водой. Вернулся он с пригоршней серебра: идя к бассейну, находил монеты, и на обратном пути тоже подбирал. Отправленный еще куда-то с поручением, он опять вернулся с горстью серебра. Утром следующего дня за ним приехал сын, и Артем поехал с ним на несколько дней в деревню, посмотреть выстроенную избу. Слуги не было неделю, а потом снова приехал его сын и рассказал, что вскоре после приезда из Москвы Артем заболел и скоропостижно скончался.
Пришла как-то к Ивану Яковлевичу бедно одетая, но благородная на вид женщина. Нуждаясь настолько, что не могла сама заплатить за вход к блаженному, она скромно встала у входа, не решаясь ни о чем просить Ивана Яковлевича при посетителе, которых в тот день набралось особенно много. Кто-то сердобольный за женщину эту положил в кружку двадцать копеек, а между тем богатая дама поднесла в дар Корейше аршин дорогой шелковой ткани за ценный совет, полученный накануне. Взяв ткань, блаженный передал его благородной наружности беднячке и сказал, чтобы та ее продала и купила детям хлеба. Зарыдав, женщина рухнула на колени. Оказалось, что женщина с детьми своими из-за страшной нужды не ела ничего три дня…
Иван Яковлевич Корейша провел в Преображенской больнице сорок три года. Когда достигнул уже глубокой старости, читаем в книге у А. Ф. Киреева, он, уступая горячим убеждениям своей племянницы, супруги диакона, и с тем, чтобы ей угодить, написал какому-то высокопоставленному лицу прошение следующего содержания: «Обратите милостивое ваше внимание на Ивана Яковлевича, исходатайствуйте ему свободу из больницы на чистый, прохладный воздух, к родной племяннице моей диаконице Марии. За таковое ваше милосердие воздаст вам Бог и Господь и Дух Святый, во Единой Троице славимый! Аминь».
Просьба была удовлетворена: наверно, даже не предполагавшему о такой возможности Ивану Яковлевичу объявили, что он может покинуть «безумный дом» — ведь было очевидно, что четыре десятка лет с лишком содержавшийся в специальном учреждении юродивый не представляет ни малейшей опасности для общества. Реакция его всех удивила: Иван Яковлевич сказал, что не хочет никуда идти из больницы, «а тем более во ад». Под адом он подразумевал жизнь в миру, и в отказе его, пожалуй, наиболее явно выявилось неприятие им этого царства материальности.
Три года, остававшиеся до конца его жизни, Иван Яковлевич почти постоянно проводил в лежачем положении. И хотя посетителей в это время принимал гораздо меньше, он старался как мог оказывать помощь просителям, отвечал на записки. Когда же сам не мог удовлетворить нужду посетителя в помощи, Корейша писал ходатайственные записки самому митрополиту Московскому и Коломенскому Филарету (Дроздову). И просьбы эти удовлетворялись, нуждающиеся получали от митрополита денежную помощь, зачастую весьма крупную.
Срок своей смерти Иван Яковлевич чувствовал и предсказывал наперед: когда оставалось восемь дней до преставления его, последовала от него просьба сварить уху из восьми рыб; в день, предшествовавший последнему, он повернулся ногами к образам и спал так, как полагается возлежать покойнику. 6 сентября, рано утором, Корейша попросил позвать к нему священника, желая исповедаться и причаститься. В начале третьего часа после полудня состояние его ухудшилось настольк