е судьба, как и книги пророчеств Иоанна Кронштадтского и Серафима Саровского.
В своих письмах к П. А. Потемкиной Авель упоминает «книжки», созданные им еще во время пребывания на Соловках, и обещает ей их прислать вскорости, потому что при нем их не было — они хранились «в сокровенном месте». «Оныя мои книги удивительные и преудивительные, — пишет он, — те мои книги достойны удивления и ужаса, и читать их токмо тем, кто уповает на Господа Бога и на Пресвятую Божию Матерь. Но только читать их должно с великим разумением и с великим понятием».
Нельзя исключить и того, что писания Авеля скрываются где-то в архивах спецслужб, среди бумаг секретного отдела под руководством чекиста Глеба Бокия, которого интересовали поиски Шамбалы, паранормальные явления, пророчества и предсказания. Ни одного материала этого сверхсекретного отдела до сегодняшнего дня якобы не обнаружено.
«Жизнь его прошла в скорбях и теснотах, гонениях и бедах, в крепостях и в крепких замках, в страшных судах и в тяжких испытаниях», — сказано в «Житии и страдании отца и монаха Авеля». В общем прорицание будущих событий стоило ему двадцати с лишним лет в тюрьмах. Такова оказалась для него цена за пророчествование в своем отечестве.
Блаженные старцы и старицы
Прозорливый старец-подвижник Павел Таганрогский(1792–1879)
Будем молиться Господу о том, чтобы в великом сонме святых угодников воссияло еще одно имя славного подвижника благочестия — старца Павла Таганрогского.
Как будет у тебя какое горе, хоть на море, хоть на воле, а ты кричи: «Павло, спасай!» — и я буду помогать тебе.
Будущий «досточтимый старец» родился 8 ноября 1792 года в семье дворян Черниговской губернии, Кролевецкого уезда, собственников восьмисот душ крестьян коллежского регистратора Павла Стожкова и его супруги Прасковьи. При крещении ему было дадено имя Павел в честь святителя Павла Исповедника, чья память празднуется 6 ноября.
«Когда я был еще малым, — однажды поведал о себе Павел Стожков в бытность уже старцем, — то отец хотел учить меня высоким наукам, так как и брат мой, штабс-капитан Иван Павлович Стожков, был человек образованный, но я не захотел. Все мое желание от юности было — молиться Богу, а намерение — идти по святым местам; но отец мой противился этому и никак не хотел меня отпускать. Когда мне было 16 лет, я украдкой оставил дом родителей и проходил по святым местам целый год, и когда воротился домой, то отец хорошо побил меня с наказом, чтобы я более и думать не смел о страннической жизни и хождении по монастырям. Но сердце мое не могло успокоиться и согласиться жить той жизнью, которая желалась отцу».
О жизни Павла в доме родителей до двадцати пяти лет сведений нет, кроме собственных его слов, что до этого возраста он «не оставлял своего намерения уйти куда-нибудь ради спасения души своей». Убеждаясь год за годом, что младший сын упорен в своем устремлении, отец принимает решение разделить свою собственность между ним и его старшим братом. При разделе Павлу досталось «много имущества, скота и овец; также несколько сот душ крестьян и <.. > 60 000 рублей». Первое, что сделал новоиспеченный самостоятельный хозяин, это дал вольную крепостным крестьянам, продал скот и движимое имущество и раздал бедным полученные деньги. После этого, заручившись благословением отца, он покинул отчий дом, предположительно навечно.
Пять с лишним лет Павел Стожков осуществлял свою заветную мечту — путешествовал, посещая святые обители и уделяя и им «от своих щедрот из полученного от отца наследства». Однако ни в одном из монастырей он не поселился, а был приведен промыслом Божьим в Таганрог, где, «забывши свое дворянское происхождение», стал вести самую непритязательную жизнь, носить одежду как у крестьян и говорить на простом, то есть малороссийском языке.
От природы физически сильный и наделенный отменным здоровьем, на первых порах в Таганроге он подвизался на поденных работах, в основном трудился на хлебных ссыпках местных купцов. И каждый день непременно он посещает храмы, чаще других — особенно им любимый Успенский собор, в который жертвовал иконы, лампады, свечи, елей и много еще другого. В этом храме на восемнадцати лампадах из сереба были надписи о том, что их пожертвовал старец Павел.
Местом жительства его по приезде в Таганрог были разные квартиры в разных районах города: на Касперовке, потом в крепости, в течение двадцати лет он квартировал «на Банном спуске у одной вдовы Елены Никитшны Баевой». Последним его таганрогским пристанищем был неподалеку от церкви Николая Чудотворца расположенный отдельный домик в Депальдовском переулке, сдаваемый старцу Ефимом Смирновым за 75 рублей в год. Здесь он проживал вплоть до своего преставления в 1879 году[38].
Старец Павел старался соблюдать скромность и в укладе своей жизни, и во внешнем виде, простой серой подпоясанной свиткой, большущими мужицкими сапогами, обычной серой суконной шапкой стараясь скрывать свое дворянское происхождение, однако на лице его с красивыми чертами отражалось «благородство как наружное, так еще более — внутреннее». Что до душевных свойств, Павел Павлович имел доброе и милостивое сердце, нрава же был строгого, и символом этой строгости служила палка, которая неизменна была у него в руках.
Когда жильем ему стал отдельный дом, у старца Павла начали селиться послушники, коими были и юноши, и старики, и девицы, и вдовы. Послушники держались им в строгости. Ни работы свои выполнять, которые им указывал старец, ни готовить еду, ни кушать без его благословения им не позволялось, время под великие праздники он им внушал проводить в молитвенном бодрствовании. Вообще в то время всему Таганрогу с его окрестностями было известно порицательное выражение старца Павла «А лыхо вашому батькови!», которое он адресовал праздным и нерадивым людям. И его внушение оказывалось действенным, так как все местные жители знали не только о его беспримерной набожности и строгости, но и чтили его мудрость и прозорливость.
Каждодневная жизнь старца имела строгий и неизменный порядок. Утром он посещал храм, где, отстояв литургию, подправлял лампады и протирал иконы белым полотенцем, которое ради этого всегда имел при себе (иконы, за которыми он ухаживал с особенным тщанием, прихожанами между собою именовались «павловскими»). По выходе из церкви путь его обычно лежал на базар, где он с двумя холщовыми сумками на плечах и с неизменной палкой в руках обходил торговцев, давая им обычные свои наставления и принимая от них милостыню. Случалось при обходе этом старцу жалеть некоторых, находились и такие, кого он палкой прикладывал. Непременный выговор получали те, кто щелкал семечки, так как Павел полагал подобное времяпровождение совершенной праздностью. Так что, завидев знакомую фигуру с палкой, торговки спешили спрятать семечки, отряхнуться от шелухи и предупредить соседей про приближение старца. «А лыхо вашому батькови! — грозя палкой, осудительно говорил он. — Пообтрюсувалысь вже!» Подобная «провинность» могла повлечь за собой с его стороны своеобразное наказание, а именно отказ принять милостыню.
По возвращении домой в три или четыре часа старец «благословлял вкушение пищи крестным знамением со словами: „Бог благословит“», и все послушники вместе с ним садились за стол и принимались обедать. Обеденным блюдом обычно служил постный борщ, который готовился «по указанию старца» простейшим способом: необходимые овощи измельчались, помещались в большого объема горшок из глины, который наполнялся квасом и водой; потом следовало поставить горшок в самый угол русской печи, наложить в печь кизяка и растопить ее; после прогорания кизяка печь закрывали заслонкой, и кушанье само доходило до готовности.
В доме, который снимал старец, было несколько комнат, и одна из них служила ему кельей. Одну стену полностью занимали иконы, а на деревянной скамейке перед ними стояли кувшины, полные песка, с вставленными в него большими свечами, горевшими круглосуточно. Также горящие лампады были возле большинства образов. У одной стены помещалась скамья, на ней старец спал, не пользуясь вовсе ни бельем постельным, ни подушкой. У двух других стен стояли кадки, горшки, корзины и мешки, полные хлеба, бубликов, маслин, чернослива, лимонов, апельсинов, меда и прочей снеди, на вделанных в стены крючках висели сумки, в которых были просфоры. Лишь наличие икон и свечей с лампадами отличало Павлову келью от кладовой, ну, а на жилое помещение она и вовсе не походила.
Что касается съестных припасов, то они раздавались старцем: из его рук их получали посетители и живущие у него послушники и послушницы, «только не всем давал равно, а по своему усмотрению», зачастую при этом рассказывал притчу, иносказательно сообщая информацию про будущее.
Вот один пример. Однажды старец Павел с радушием принимал дорогих гостей — протоиерея Успенского храма Федора Покровского с женой. Протоиерей получил от него в подарок иконку Пресвятой Богородицы «Нечаянная радость», супруге же его старец подарил крест и просфору. Это был дар со значением, открывшимся позднее. Выросшие дети протоиереевы отличались своенравием, Софья сетовала, что «целый век свой несет крест от них», а после кончины супруга ей было предоставлено место в просфорне.
Забот его и внимания удостаивались не только послушники и посетители старца Павла, он был так же милостив и к содержанцам таганрогской тюрьмы, местом расположения которой в то время был рыбный базар. Еженедельно старец снабжал заключенных пудами печеного хлеба, двумя-тремя пудами мяса, часто послушницы Павла носили от него в тюрьму борщ и суп в больших горшках на коромысле. В случае болезни или смерти какого острожника — а это, естественно, не было редкостью — старец усиливал свою заботу: через надзирателя им передавались деньги на лечение больного или на одежду с гробом для почившего. Нередко, чувствуя приближение смертного часа, преступники записывали на бумаге свои грехи и передавали эти списки с помощью надзирателя старцу Павлу с просьбой помолиться за их грехи перед Господом.