Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы — страница 55 из 88

он подержал лестницу и свечу. «Нет, нет, — вскричал поэт, — я держать лестницу не стану! Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте». Этот эпизод известен багодаря воспоминаниям В. А. Нащокиной, которая сообщила про еще один, подобный случай. Будучи в каком-то доме, «в числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно разглядывал поэта, что тот вспомнил пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер последовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. „Мне и совестно было, и неловко было, — говорит поэт, — и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул“».

Держа в голове все то же пророчество, Пушкин, для которого верховая езда была любимым занятием, отказывался от прогулки верхом, если в его распоряжении была лошадь только белой масти.

С. А. Соболевским было сообщено следующее: «По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он (Пушкин) выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова)[42], и Пушкин говорил другу своему: „Посмотри, сбудется слово немки, и он непременно убьет меня“».

Схожую фамилию, Вейсгаупт, носил вождь иллюминатского крыла масонства, в которое Пушкин был принят. Во времена поэта иллюминатской ложей в Петербурге была «Полярная звезда», и Александр Сергеевич относился к ней негативно. Сергей Соболевский «как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому тайному обществу». Поэт отвечал другу: «Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, презрительное и враждебное существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним?» Можно предположить, что фамилия главного иллюмината лишь укрепила Александра Сергеевича в его неприставании.

Практически всем знакомым поэта было известно про предсказание госпожи Кирхгоф, а в течение нескольких лет, предшествовавших его гибели, Пушкин сам заставлял окружающих вспоминать о пророчестве, все чаще испытывая судьбу. По воспоминаниям А. Н. Муравьева, на обращенный к нему вопрос, по какой причине Пушкин, оказавший ему «столь много приязни», написал на него такую злую эпиграмму [ «Лук звенит, стрела трепещет»], Соболевский отвечал: «Пушкин довольно суеверен, и потому, как только случай сведет его с человеком, имеющим все сии наружные свойства [то есть белокурость и высокий рост], ему сейчас приходит на мысль испытать: не это ли роковой человек? Он даже старается раздражить его, чтобы скорее искусить свою судьбу».

В последние годы своей жизни поэт искушал свою судьбу просто-таки с одержимостью. В 1836 году он рассылал множество вызовов на поединок, зачастую мотивируя их ничтожными или надуманными поводами, избирая соперников себе не под стать.

3 февраля 1836 года Пушкин был посещен соседом Гончаровых по имению Семеном Семеновичом Хлюстиным. Движимый желанием поддерживать беседу, неловкий провинциал простодушно произнес несколько нелепостей, касающихся литературы. Пушкина вдруг охватило возмущение, и гость услышал в свой адрес оскорбительные дерзости. Само собой, он был обижен. Возможно, он уступал поэту во всем, что касалось вопросов литературы, зато честью поступаться не собирался и потребовал у хозяина удовлетворения. Удивительно легко приняв вызов, Александр Сергеевич обратился к С. А. Соболевскому за содействием в качестве секунданта. Благоразумный человек, тот предпринял меры к тому, чтобы примирить своего друга с Хлюстиным.

Между тем Петербургские салоны полнились слухами о том, что Наталья Николаевна неверна супругу. Ей даже приписывали амурную связь с императором. 5 февраля 1836 года поэт вызвал на дуэль князя Н. Г. Репнина, будучи уверен, что тот входит в число людей, которые распространяют оскорбительные слухи. Друзьям потребовались большие усилия, чтобы переубедить Александра Сергеевича, который в конце концов согласился с тем, что Репнин был кем-то оклеветан из желания добиться его столкновения с ним, Пушкиным. Дуэли и на этот раз — четвертый за год! — удалось избежать. Однако 4 ноября этого же года Пушкин получил с почтой «Патент на звание рогоносца», анонимный пасквиль с масонской печатью, одновременно три экземпляра. Текст на французском языке сообщал: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном составе своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».

Это послание было разослано по всему Петербургу, из рук в руки передавались его копии. Почти вся Россия узнала то, о чем прежде говорилось лишь в салонах, кулуарно. Для светского общества не было тайной, что сам государь настойчиво ухаживал за супругой поэта. В «патенте», между прочим, об этом говорилось практически напрямик, ведь объявленное заместительство Пушкиным «великого магистра» Д. Л. Нарышкина, чья жена состояла в любовницах у Александра I, подразумевало любовные отношения Гончаровой с Николаем I, преемником предыдущего императора.

Замысел был очевиден: поэта желали столкнуть с государем. Александр Сергеевич неистовствовал, он не мог вызвать на поединок императора, и мишенью для его гнева стал приемный сын голландского посланника в России барона Геккерна, молодой повеса Жорж Дантес, в свою очередь оказывавший знаки внимания Наталье Николаевне. В этот же день, 4 ноября 1836 года, Пушкин послал ему вызов на поединок. А потом направил Бенкендорфу адресованное императору послание, прямым текстом в нем заявив: «Все говорили, что поводом этой клевете послужило настойчивое ухаживание г. Дантеса. Я не мог допустить, чтобы имя моей жены в такой истории связывалось с именем кого бы то ни было». Но для поэта этого было недостаточно, и он предпринял усилия, чтобы копии этого письма разошлись по всему Петербургу.

Между тем, по прошествии почти недели после вызова, Дантес, желая взять ее в жены, сделал соответствующее предложение Екатерине Гончаровой, сестре жены поэта. Свояку невесты, Пушкину пришлось отозвать свой вызов (этому старательно посодействовал как посредник Василий Андреевич Жуковский), и 10 января 1837 года Дантес и Екатерина Гончарова сочетались браком. Вслед за женитьбой Дантеса на сестре Пушкина начали распространяться «казарменные каламбуры» о самом Александре Сергеевиче и его семье, 22 января Дантесу во время бала вздумалось еще и потанцевать с Натальей Гончаровой, и все это привело к тому, что 26 января поэт отправил оскорбительное послание Луи Геккерну, отказав от дома ему и его сыну и тем самым провоцируя новую дуэль. Закон Российской империи запрещал дуэли, и барон Геккерн, официальный представитель другого государства, категорически не мог его нарушать. Поэтому Пушкин получил вызов, который от имени барона объявил ему приемный сын Дантес, — а намеренное оскорбление требовало именно такого ответа от дворянина Геккерна. Так соперником Пушкина стал высокий, ростом около ста восьмидесяти сантиметров, белокурый поручик кавалергардского полка, который носил белый мундир и ездил на белой лошади, как и все его однополчане.

Накануне дуэли Александр Сергеевич сохранял необычайное спокойствие, занимался делами. Он работал с текстом «Деяний Петра Великого» Ивана Голикова, выписывая необходимые для собственного сочинения сведения. Нечаянно открыл «Историю России в рассказах для детей» А. О. Ишимовой и поневоле зачитался. После этого написал Александре Осиповне записку, в которой выразил свое восхищение фразой «Вот как надобно писать!».

Пожалуй, это свидетельствует, что поэт не предполагал смертельного исхода. Однако есть одна странность. Не чуждый суеверия Павел Нащокин носил кольцо с бирюзой, которое якобы оберегало от насильственной смерти. Зная про роковое предсказание Александры Кирхгоф поэту, он во время последнего приезда того в Москву в 1836 году убедил Пушкина принять в дар от него такое же кольцо. С выполнением заказа вышла задержка, Александр Сергеевич не хотел уезжать без кольца и дождался-таки его доставки в час пополуночи, после чего и отбыл в Санкт-Петербург. Очень ценя его, Пушкин постоянно носил это кольцо. Однако он его снял с пальца перед тем, как отправиться на дуэль! Про то, что кольцо не было просто забыто в спешке, свидетельствуют слова секунданта поэта: Данзас рассказывал, что перед самой кончиной Пушкина он подал ему по его просьбе шкатулку, из которой поэт вынул то самое кольцо с бирюзой и протянул его своему лицейскому другу, сказав: «От общего нашего друга». А вскоре Александра Сергеевича Пушкина не стало.

Так сбылось последнее из того, что Александра Кирхгоф предсказала величайшему поэту России.

Однако роковое пророчество от нее довелось услышать не только Пушкину и Милорадовичу (и, возможно, Грибоедову). Еще при жизни Александра Сергеевича гадалка предрекла внезапную кончину другому русскому поэту. Это был Евгений Абрамович Баратынский, который в 1844 году по окончании своего путешествия по Европе прибыл в Неаполь, где в самом деле скоропостижно скончался в сорокачетырехлетнем возрасте.

А через некоторое время после того, как Россия простилась с Пушкиным, салон фрау Кирхгоф посетил желавший сравняться в славе с убитым поэтом юный Михаил Лермонтов. Гадалкой и ему была названа роковая дата. И еще якобы предсказано, что Лермонтов примет смерть от человека, который не умеет убивать.

Следует сказать, что сам Михаил Лермонтов многими считается пророком. И пожалуй, достаточно перечитать его «Предсказание», чтобы с этим согласиться, так точно предсказано в этом стихотворении тяжкое будущее России, хождение по мукам нашей Отчизны. Судите сами: