Ее титул, щедрые пожертвования на благотворительность и пыл, с каким она проповедует, привлекают огромное количество людей и оказывают большое влияние. В первое время баронессой повторяются «откровения» Кумрин и прорицания ее учителя Юнга-Штиллинга о том, в 1836 году наступит конец света. Новоиспеченная проповедница была настолько красноречива и убедительна, что, следуя ее призыву, многие из тех, кто внимал ее словам, распродавали принадлежавшее им имущество, оставляли своих родных и отправлялись в долгое путешествие к горе Арарат, откуда якобы должна была начаться заново мировая история.
В скором времени баронесса начала произносить собственные пророчества и возобновила свои странствия. Германия и Швейцария стали теми странами, где ей сопутствовал небывалый успех. Юлия Крюденер предсказывала, что в 1809–1810 годы Европе не избежать великих бедствий и потрясений, пророча, что наступит длительная «ночь ужасов». Она вещала: «Приближается великая эпоха, все будет ниспровержено: школы, человеческие науки, государства, троны…»
Что до предсказания Юнга-Штиллинга о конце мира в 1836 году, то оно оказалось ошибочным, авторские же прорицания баронессы, согласно свидетельствам ее современников, зачастую сбывались. Госпожа Крюденер предрекла, что Наполеон осуществит нашествие на Россию и что России предстоит спасти мир. Благодаря тому, что многие ее предсказания сбылись, к тому времени, когда окончилась война с Наполеоном, слава Юлии Крюденер выросла невероятно. Почитатели и последователи ее уже составляли огромную массу, и число их еще пополнилось Роксандрой Стурдзой, супругой саксонского дипломата графа Эдлинга, любимой фрейлиной императрицы Елизаветы, жены Александра I, проживавшей в то же время в Карлсруэ. Проповеди баронессы увлекли ее настолько, что Роксандра стала бывать на ее религиозно-наставительных сеансах, в ходе которых госпожа Крюденер призывала пришедших, чтобы они следовали ее учению, обратились к «океану любви», и с чувством, выразительно произносила: «Любовь, это я!», «Небо, это я!»
Дамы сделались знакомыми и сдружились, а тем временем Беркхейму, генерал-комиссару полиции Майнца, который сопровождал фрейлину во время ее посещений проповедей баронессы, увещевания последней проникли в самое сердце, и он оставил жену с детьми, думать забыл про всякие повышения и «посвятил себя Царству Божию». Позже он сочетался браком с дочерью госпожи Крюденер, как и мать, носившей имя Юлия.
Незаурядную женщину, Роксандру Стурдзу, отличал острый ум, у нее в друзьях состояли известные мистики Кошелев, Мещерский и князь Александр Николаевич Голицын. Обладавший необычайным влиянием Голицын был одним из пяти могущественнейших людей Российской империи, в тридцатилетием возрасте назначенный Александром I на должность обер-прокурора Святейшего Синода. В 1816 году князь стал главой Министерства народного просвещения, в 1818-м — Министерства духовных дел и народного просвещения.
Сегодня представляется парадоксальным, что высшую административную и судебную инстанцию Русской церкви возглавил «вольный каменщик». Однако для того времени это было характерно, и такая фигура среди политической верхушки России появилась вовсе не случайно. Как не случайным было то, что два департамента, духовный и просвещения, возглавляли А. И. Тургенев и В. М. Попов, активные члены по сути протестантского «Библейского общества». Масонами, мистиками, сектантами всех мастей наводнилась Российская империя.
Князь Голицын постарался максимально отдалить от двора представителей духовенства. Своим указом он запретил проповедование в придворной церкви. Основанием для обладающей большой силой власти Голицына служила личная дружба с императором в пору юности. Впоследствии князь исполнял роль постоянного поверенного и товарища Александра по амурным делам, которому были известны все его любовные секреты. Поэтому император всецело доверял Голицыну, и поэтому же заместителями его князь именовался патриархом, что вызывало естественное негодование архимандрита Фотия. Архимандрит так определял Голицына: «Овца он непотребная, или, лучше сказать, козлище, князь хотел в мирских своих рубищах, не имея сана свыше и дара божественной благодати, делать дела, принадлежащие единому архиерею великому, образ Христа носящему».
Между тем Голицын вовсе не враждовал с Церковью. Сам человек верующий, он еще и представлял свое время как дворянин новой формации. Знаменским по этому поводу было сказано: «К сожалению, все почти такие люди тогдашнего высшего общества, питомцы XVIII века, при обращении своем к вере имели обыкновение примыкать не к православию, на которое смотрели свысока, как на веру исключительно простонародную, а к аристократическому, блестящему католичеству, или еще чаще — к бездогматному, мнимо-возвышенному и модному тогда по всей Европе мистицизму, который позволял им верить во все и ни во что».
В то время в моду вошло такое понятие, как единая, высшая церковь, все больше говорили и рассуждали на тот счет, что разные религии имеют гораздо больше общих черт и свойств, чем различий, и что все люди по большому счету обращают свои молитвы к единому Вожеству. Подобные настроения в российском обществе стали распространяться во многом из-за того, что у императора Александра I не было четких воззрений в этом вопросе, он никак не мог найти духовную опору, ему легко можно было что-либо внушить, и именно поэтому так часто менялись его убеждения. Впрочем, постоянные религиозные и духовные поиски и метания не были прихотью или блажью самодержца. У них были серьезные первопричины, которые предопределили не только ход всей его жизни, но и уход из нее, окутанный мистическим флером.
Роковое событие для будущего правителя империи произошло 11 марта 1801 года: в этот день был убит его отец, правящий император Павел I. Точнее, роковым стало то, что предварило это трагическое событие, то, что цесаревич согласился участвовать в дворцовом перевороте, ведь он прекрасно понимал: согласие принять корону из рук заговорщиков делает его таким же убийцей отца, как и они.
Покои цесаревича находились под комнатой, в которой убили Павла I. Александр наверняка слышал доносившийся из переходов Михайловского замка шум, производившийся метавшимися по ним заблудившимися мятежниками, которые, будучи нетрезвы, бранились и бряцали оружием. Он наверняка слышал шум в момент убийства охранявшего вход в покои императора камер-гусара: из всех, кто ему присягал, во всем огромном дворце не нашлось ни одного человека, который бы бросился защищать Павла. И конечно, Александр слышал шум борьбы в его спальне.
В то время, когда убийцы расправлялись с его отцом, цесаревич молился у себя в покоях. Когда прибывший в Михайловский дворец граф Пален сообщил ему о свершившемся убийстве, Александр разрыдался, а потом заговорщики чуть ли не силой заставили его выйти на балкон и на виду войск объявить о смерти батюшки. Между тем не обошлось без осложнений: гвардейским полкам надо было увидеть почившего императора, иначе они не хотели давать присягу Александру Павловичу. Кем-то было распространено диковинное известие, что Павел I оказался у кого-то в плену.
Растерзанному телу императора спешно придали более-менее приемлемый вид и показали выборным представителям полков гвардии. Гвардейцы присягнули, однако город стал полниться новыми слухами про то, что императора предали смерти и что была украдена Золотая грамота, которую народ якобы ожидал получить от царя. Попрощаться с Павлом I можно было в Петропавловском соборе, где выставили гроб с его телом, однако разрешалось лишь поклониться почившему самодержцу и без промедления следовать к выходу — настолько очевидными были на лице покойного следы насильственной смерти.
Спустя полгода в Москве в ходе пышной церемонии цесаревич Александр Павлович был коронован. Народ ликовал, восторженные патриоты припадали к ногам нового императора. Свиту же Александра I беспокоило его душевное состояние. Еще немного, думали приближенные, и у него случится тяжелый нервный срыв. Однако в ином состоянии и не мог пребывать тот, кто, как метко и горько заметил Адам Чарторыский, «шел по собору, предшествуемый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый, по всей видимости, своими собственными убийцами».
Поэтому не удивительно, что после восшествия на престол душевные страдания и нравственные муки заставили Александра I искать способ утешения. В нем не было твердости веры, из-за чего им легко завладевали мистические настроения, он проявлял живой интерес к гадалкам, ворожеям, прорицательницам, его интересовали проникнутые мистикой околохристианские учения. Например, какое-то время его мысли занимали работы немецкого мистика и проповедника Квирина Кульмана, который по обвинению в ереси и неуважению к царской власти был сожжен в срубе в 1689 году на Красной площади.
Учения и обряды квакеров были симпатичны молодому императору благодаря декларации веры в добро, ему импонировало, что для отправления своего культа квакерам не были нужны алтари и образа, им не требовалась внешняя пышность, песнопения, музыка — квакерами не признавались никакие церемонии, обряды и таинства. С упорством Александр I искал то, что помогло бы ему искупить свою вечную вину и страшный грех. И потому он со смирением говорил: «Я должен страдать, ибо ничто не может смягчить моих душевных мук». Императора отличала особая восприимчивость к различным учениям. Скажем, Александр Семенович Шишков, которому доводилось знакомить Александра I с книгами пророков, вспоминал: «Я просил государя прочесть отдельные выписки. Он согласился, и я прочитал их с жаром и со слезами. Он также прослезился, и мы довольно с ним поплакали».
По его собственному признанию, Александр I пожирал Библию, находя, что ее слова вливают новый, никогда не испытанный мир в его сердце и удовлетворяют жажду его души. Господь по своей благодати даровал ему своим духом разуметь то, что он читал. Этому-то внутреннему познанию и озарению обязан он всеми духовными благами, приобретенными им при чтении Божественного Слова. И в конце концов он сказал: «Пожар Москвы освятил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотой веры, какой я до сих пор не чувствовал. Тогда я познал Бога».