В 1908 году он переехал в Санкт-Петербург и перевелся в местный университет. В северной столице шла кипучая литературная жизнь, и Хлебников стал бывать на многочисленных вечерах поэзии, публичных чтениях, посещать литературные кафе — благо Серебряный век в этом смысле предоставлял широкий выбор. Виктор некоторое время колебался, не мог решить, к какому литературному берегу пристать, поэтому посещал «Башню» Вячеслава Иванова, сблизился с Кузьминым, которого даже называл своим учителем, стал членом литературного объединения «Академия стиха», вообще завел дружбу с символистами. Хлебникова одобрительно принимали будущие акмеисты — Гумилев, Ахматова, в которую он безответно влюбился. Он взял для себя в качестве творческого псевдонима южнославянское имя Велимир, которое означало «большой мир», и отнес подписанные этим именем рукописи в журнал «Весна». Тамошний секретариат редакции возглавлялся Василием Каменским. Один из первых русских авиаторов и поэт, он познакомил Хлебникова с будущими футуристами — братьями Владимиром, Давидом и Николаем Бурлюками, Еленой Гуро, Владимиром Маяковским. В скором времени энергичным Давидом Бурлюком поэты-авангардисты были объединены в кружок «будетлян», ставший первой русской футуристической группой; авторство термина и идеологии творческого объединения принадлежало Хлебникову.
В 1910–1911 годы поэтические произведения и рассказы Хлебникова публиковались в выпущенных «будетлянским содружеством» альманахах «Садок судей» и «Студия импрессионистов». Содержание их было вызовом литературному миру, эти сборники вызвали ожесточенную полемику, но сам Велимир в литературных баталиях практически не участвовал. Собратья-будетляне выступать ему почти не давали, поскольку высокий, под стать Маяковскому Хлебников, согласно свидетельствам очевидцев, обладал «странным», шепчущим голосом, из-за чего в просторных помещениях его было плохо слышно. Как человек весьма застенчивый, он испытывал смущение перед посторонними и, стараясь это скрывать, почти всегда говорил довольно тихо, что, в свою очередь, послужило поводом к появлению легенд о странностях в его общении с людьми. Что касается публичных выступлений, бывало, что Хлебников, встав на сцене, читал текст по бумажке, бормотал, сбивался, вдруг останавливался, возвращался к столу и, присев, принимался исправлять написанное, отрешаясь от происходящего.
«В мире мелких расчетов и кропотливых устройств собственных судеб Хлебников поражал своей спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суетне, — писал про него поэт Николай Асеев. — Меньше всего он был похож на типичного литератора тех времен: или жреца на вершине признания, или мелкого пройдоху литературной богемы. Да и не был он похож на человека какой бы то ни было определенной профессии. Был он похож больше всего на длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге и его внимательным глазом, с его внезапными отлетами… и улетами во времена будущего. Все окружающие относились к нему нежно и несколько недоуменно».
Им поражались, он вызывал удивление и зачаровывал всех, кто его знал. Хлебников очень рано выбрал свой путь и пошел по нему с целеустремленностью пророка древности — и так будет продолжаться до конца его жизни. В тесном, что общеизвестно, мире ему удалось обособиться, ни на одного человека не походить, быть незаметным и в то же время запоминаться.
По воспоминаниям Корнея Ивановича Чуковского, Хлебников обладал «великолепным умением просиживать часами в многошумной компании, не проронив ни единого слова. Лицо у него было неподвижное, мертвенно-бледное, выражавшее какую-то напряженную думу. Казалось, что он мучительно силится вспомнить что-то безнадежно забытое. Он был до такой степени отрешен от всего окружающего, что не всякий осмеливался заговорить с ним».
Свидетель одной их встречи художник Михаил Матюшин впоследствии писал: «На одном из докладов Чуковский, встретившись в зале с Хлебниковым, обратился к нему с предложением вместе издать не то учебник, не то что-то другое. Я стоял рядом и наблюдал: одинаково большого роста, они стояли близко друг к другу. Две головы — одна с вопросом, другая с нежеланием понимать и говорить. Чуковский повторил вопрос. Хлебников, не уклоняясь от его головы и смотря ему прямо в глаза, беззвучно шевелил одними губами, как бы шепча что-то в ответ. Это продолжалось минут пять, и я видел, как Чуковский, смущенный, уходил из-под вылупленных на него глаз Хлебникова и под непонятный шепот его рта. Никогда я не видел более странного объяснения».
Между тем Хлебников все реже бывает в университете (к этому времени он уже перевелся на историко-филологический факультет славяно-русского отделения), все больше времени занимается вычислениями, засиживаясь в читальных залах. Сильно недовольный его «баловством», отец прекратил посылать ему деньги на обучение, и в скором времени Велимира исключили из университета за неуплату. Вслед за этим он начал скитаться по чужим углам, по съемным комнатам, по друзьям и знакомым, ведя безбытную жизнь. Исключением из университета он не был расстроен нисколько, однако в письмах Хлебников обещал родителям, что возобновит обучение, однако обманывать он был не способен в принципе, поэтому уверения его выглядели совсем неубедительно. Да и не до учебы ему вовсе было, ведь он принимал участие в таких интересных событиях». Так 18 декабря 1912 года кубофутуристы, среди которых он был на первых ролях, выпустили первый свой поэтический сборник под названием «Пощечина общественному вкусу», к которому прилагался декларативный манифест такого содержания:
«Читающим наше Новое Первое Неожиданное.
Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с Парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.
Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня?
Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с черного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Чёрным, Кузьминым, Буниным и проч. и проч. нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным.
С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!..
Мы приказываем чтить права поэтов:
1. На увеличение словаря в его объеме произвольными и производными словами (Слово-новшество).
2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.
3. С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.
4. Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования.
И если пока еще и в наших строках остались грязные клейма ваших «здравого смысла» и «хорошего вкуса», то все же на них уже трепещут впервые Зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова».
Авторами «Манифеста» значились Д. Бурлюк, Александр Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников, но многие исследователи считают, что практически весь текст написал Хлебников. Однако сам он гордился вовсе не скандальной декларацией, а приведенной на последней странице сборника таблицей дат падений великих государств, в которой — впервые в печати! — воплотились результаты его упорных занятий, связанных с исчислением времени. Кстати, последняя строка содержала предсказание: «Некто 1917».
В том же 1912 году вышла в свет брошюра «Учитель и ученик», в которой Хлебников привел расчеты «законов времени» и предсказал падение государства в 1917 году. Обратимся к тексту.
«Ученик. Я не смотрел на жизнь отдельных людей; но я хотел издали, как гряду облаков, как дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность. <…> Я искал правила, которому подчинялись народные судьбы. И вот я утверждаю, что года между началами государств кратны 413. Что 1383 года отделяют паденья государств, гибель свобод. Что 951 год разделяет великие походы, отраженные неприятелем. Это главные черты моей повести. <…> Я вообще нашел, что время z отделяет подобные события, причем z = (365 + 48у)х, где у может иметь положительные и отрицательные значения.
<…> Половцы завоевали русскую степь в 1093 году, через 1383 года после падения Самниума в 290 году. Но в 534 году было покорено царство Вандалов: не следует ли ждать в 1917 году падения государства?»
Поиску «единого закона времени», который позволил бы прогнозировать события истории и оказывать на них влияние, Велимир Хлебников в итоге посвятил всю свою жизнь. При этом познание законов природы служило ему основой для предсказаний, а вовсе не интуиция или какие-то сакральные знания. Он пытался постичь тайны времени, избавив их от диктата чисел. Хлебниковым очень рано было осознано собственное призвание, и за этим последовало горькое понимание того, что в своем времени он одиночка. Не случайно в 1914 году он написал, что рядом с ним нет ни одного человека, который мог бы его понять.
Когда его не стало, то осознание им особого места в поэзии и своей особости как исследователя законов времени породило множество легенд про его обособленность, нелюдимость, собственно «особенность». Короче говоря, формировался образ личности, что называется, не от мира сего. Это можно признать верным лишь отчасти. Велимиру Хлебникову была присуща необыкновенная привязчивость, причиной же его пресловутого одиночества было то, что многие друзья либо обманывали его, либо явно его вышучивали.
Тем же В. Маяковским в 1919 году не были напечатаны его рукописи, которые Хлебников ему передал, когда в издательстве «ИМО» собрались издать том его произведений. Когда литературоведом Н. Л. Степановым был начат сбор материалов для издания посмертного собрания произведений Хлебникова, на его просьбу о предоставлении хранившихся у него рукописей поэта Маяковский не отозвался. В печати появилось открытое письмо, авторы которого, в том числе Степанов, обвинили Маяковского в том, что он укрывает и использует рукописи Велимира Хлебникова. Болезненно воспринимавший даже незначительную критику и бурно реагировавший на нее Маяковский на этот раз просто отмолчался. Однако рукописи им так и не были предоставлены издателям. По этому поводу известный лингвист и литературовед Роман Якобсон говорил: «Я на него очень сердился, что он не издавал Хлебникова, когда мог и когда получили деньги на это