всегда возвращалась домой в слезах потому, что у них был папа, а у меня его не было. Мать очень любила меня, но она часто не умела показать мне эту свою любовь. И у меня не было никого, кто мог бы просто приласкать меня». Потерю отца она переживала всю жизнь.
После разрыва Элла с детьми переехала обратно в Нидерланды, снова поселившись в доме родителей, а немного позже она сняла квартиру в Арнеме. Несмотря на титул и высокое положение ее отца, у Эллы было не так много личных денег — ей даже приходилось подрабатывать, чтобы свести концы с концами. Ее подруга тех лет, Памела Эвертс, вспоминала: «Хотя Элла действительно происходила из хорошей семьи и ее отец был губернатором в колониях, не забывайте, что он имел шестерых детей, и о каждом нужно было позаботиться. И он не мог особенно роскошествовать даже на две свои пенсии — судьи и губернатора. Ведь последняя должность была скорее почетным титулом, нежели источником доходов. Деньги приходилось считать… Элле посчастливилось, что Одри оказалась таким милым, послушным ребенком, всегда готовым помочь своей маме. Одри была прилежной ученицей и получила хорошее образование. Моя дочь помнит также, что у нее был великолепный музыкальный слух».
В Голландии Одри, уже свободно владеющая английским, которому ее выучил отец, и французским, на котором говорили в Бельгии, где прошло ее детство, заговорила еще и по-голландски. Она посещала школу в Арнеме, где считалась одной из лучших учениц. Возможно, прилежной учебой Одри старалась заглушить свою сердечную боль, недостаток любви в семье. Свободное время она проводила, играя со своими собаками — скотчтерьером и силихемтерьером, которых она позже называла «своими черным и белым талисманами». Она много читала, предпочитая рассказы и сказки о животных, особенно любила «Книгу джунглей» Киплинга.
С детства любящая танцевать, она в 1939 году поступила в балетный класс Арнемской консерватории. Одри занималась страстно, самозабвенно, но ей все равно казалось, что она слишком неуклюжа… Однако благодаря постоянным занятиям ее детская полноватость исчезла, уступив место подтянутости и горделивой, типично балетной осанке. Особенно обращала на себя внимание длинная тонкая шея, которую Одри научилась держать с неповторимым изяществом.
Многие биографы пишут, что Одри несколько лет проучилась в Англии; другие, как, например, та же Памела Эвертс, отрицают этот факт — в Англии юная Одри, конечно, бывала, и нередко, однако лишь в гостях у многочисленных друзей матери, а вовсе не ради получения образования. Лето 1939 года Одри тоже проводила в гостях у знакомых баронессы, тогда Одри видела отца в последний раз. Они встретились на вокзале Ватерлоо, а после он посадил ее на самолет, улетающий в Голландию.
В Европе уже тлела разгорающаяся мировая война, и Элла решила, что в нейтральной Голландии им будет безопаснее, чем в Великобритании — несомненном противнике Германии. Уже скоро время показало, как она ошибалась…
Первое время никто в мирной Голландии не верил, что Германия осмелится напасть на них: более того, симпатии большинства голландцев были на стороне Гитлера — в нем видели сильного лидера, способного навести порядок в расшатанной кризисами Европе. Даже Элла ван Хеемстра была среди поклонниц германского фюрера — еще до развода она написала для английских изданий несколько статей о величии нацистской идеологии. Считается, что она лишь повторяла идеи своего мужа, который, по последним данным, состоял в Британском союзе фашистов и вел какие-то темные дела с немецкой национал-социалистской партией. Есть фотографии, запечатлевшие Растона на крыльце штаб-квартиры национал-социалистской партии в Мюнхене, рядом с лидером Британского союза фашистов сэром Освальдом Мосли.
Этот факт — причастность родителей к фашизму — стал самой страшной тайной Одри Хепберн, омрачившей все ее детские воспоминания. Много лет она боялась в интервью даже заговаривать о своих родителях или предвоенных годах, опасаясь, как бы любопытные журналисты не копнули глубже, чем следовало. Возможно, эта необходимость постоянно держать под жестким контролем свои воспоминания стала причиной той легкой, но весьма ощутимой отчужденности Одри, которую американские журналисты позже сочтут аристократизмом.
Первые месяцы официальной войны в Голландии, как и почти во всей Западной Европе, прошли относительно спокойно. В мае 1940 года в Арнеме даже выступала с гастролями прославленная балетная труппа Нинетт де Валуа. Ведущей танцовщицей труппы была Марго Фонтейн, тогда находящаяся еще в начале своей головокружительной балетной карьеры, но уже знаменитая своей удивительной пластикой и блестящей техникой. Одри было поручено вручить Марго цветы от имени Арнемской консерватории, она была так счастлива, что чуть не разрыдалась прямо на сцене. Фонтейн на всю жизнь останется для Одри одним из примеров для подражания, тем идеалом, к которому она всегда будет стремиться. Почти все, кто знал и Марго, и Одри, отмечали заметное сходство между ними — от полного самоконтроля и самоотдачи любимому делу до манеры говорить, держать голову и того величественного спокойствия, с которым они шли по жизни сквозь любые трудности.
На следующий день после отъезда лондонской труппы Голландию оккупировали немецкие войска. «Второе страшное воспоминание детства после исчезновения отца, — позже вспоминала Одри, — это мама, которая входит ко мне в спальню однажды утром, отдергивает шторы на окнах и говорит: „Вставай, началась война“». Это было 10 мая 1940 года — Одри было одиннадцать лет и одна неделя от роду.
Жизнь Одри, как и всех голландцев, переменилась в одно мгновение. Королева Вильгельмина со своими министрами отплыли в Англию, а их место заняло марионеточное правительство Антона Мюссерта. Дома жителей были захвачены оккупантами, золото и прочие ценности конфискованы, евреи и «неблагонадежные» согнаны в концлагеря. Одного из братьев Одри отправили в трудовой лагерь в Германии, ее дядю расстреляли, а в особняке ее деда разместился немецкий штаб. Чтобы не выглядеть «представителем враждебного государства», Одри пришлось скрывать, что ее отец англичанин, на людях она говорила только по-голландски и стала называть себя Эддой. Ее родные даже подделали ее свидетельство о рождении, дописав нужные закорючки в документы ее матери: отсюда пошла легенда о том, что Эдда Кетрин — настоящее имя Одри, а не вынужденно взятый псевдоним. Хотя девочка хорошо знала голландский, тогда она все же говорила на нем далеко не так свободно, как ее одноклассницы, и начала чувствовать свою ущербность. «Я даже не умела говорить так, как другие дети. Я вся была какая-то неестественная и застенчивая», — вспоминала она.
Чтобы не сойти с ума от страха и ужаса, Одри продолжала заниматься балетом, деньги на ее занятия Элла зарабатывала уроками бриджа. Вскоре, правда, балетный класс в консерватории закрыли, и Элла оборудовала класс для занятий в доме у своей знакомой — туда приходили несколько девочек и нанятый в складчину педагог. А позже Одри сама вела занятия у младших. «В той маленькой квартирке, которую они занимали, — вспоминала Памела Эвертс, — не было места для балетной перекладины, но я помню, как Одри просила детей класть ногу на подоконник, используя его в качестве перекладины». Иногда ей удавалось заработать немного денег, выступая перед несколькими гостями — собираться большими компаниями не разрешали законы военного времени, и зрители, чтобы не привлекать внимания патрулей, хлопали беззвучно. В основном собранные деньги шли в казну Сопротивления; для себя и своей семьи Одри брала лишь малую часть.
Среди легенд, сочиненных журналистами об Одри, особое место занимают предания о ее героическом участии в голландском Сопротивлении. Безусловно, они сильно преувеличены — Одри была еще мала, к тому же большую часть времени она проводила на занятиях танцами, — но доля правды в этих рассказах все-таки есть. Известно, что Одри помогала распространять антинацистские листовки и переписанные от руки тексты выступлений английских радиостанций, пряча листки в туфлях. А однажды она была связной между Сопротивлением и скрывавшимся в арнемских лесах английским парашютистом. На обратном пути она наткнулась на немецкий патруль. Позже Одри рассказывала, что единственное, что пришло ей в голову, — это сделать реверанс и подарить патрульному букет полевых цветов, который она зачем-то нарвала по дороге. Патрульные сочли это проявлением вежливости и покорности, а она тряслась от страха…
От постоянного голода у Одри началось малокровие, начали распухать ноги — так сильно, что про танцы пришлось забыть. «В те дни я часто говорила себе: если это когда-нибудь закончится, я никогда больше не буду ворчать и капризничать, я буду всем довольна», — вспоминала Одри. Возможно, именно отсюда, из ужасных переживаний военных дней, берет свое начало невероятное для многих звезд качество, которым так славилась Одри: ее удивительное внутреннее спокойствие, умение быть довольной тем, что есть, некапризность и неконфликтность. Одри Хепберн бывала недовольна только собой — все остальное она принимала как данность, не рассуждая и не критикуя, лишь благодаря судьбу.
В сентябре 1944 года союзники попытались высадиться у Арнема: план с треском провалился, не только приведя к огромным жертвам как среди военных, так и мирного населения, но и вызвав жестокую месть немецких властей. В одну ночь все жители Арнема — под угрозой расстрела — были выселены из города в никуда. Три тысячи человек в следующие недели погибли от голода и болезней…
Семье ван Хеемстра повезло: у деда Одри был дом в Вельпе, деревушке неподалеку от Арнема, и они укрылись там — впрочем, уже через пару дней и дом, и все окрестные строения были забиты беженцами. Не было ни еды, ни медикаментов, даже элементарных удобств… Самые отчаянные пробирались в опустевший Арнем и искали еду в брошенных домах, рискуя нарваться на патруль. Однажды Одри пришлось несколько дней просидеть в подвале, питаясь шестью яблоками и половиной буханки хлеба, после чего у девочки началась еще и желтуха. Все это, несомненно, наложило свой отпечаток на внешность будущей звезды: ее хрупкая, тонкая фигура и огромные, словно испуганные глаза — явные следы тех тяжелых лет.