и, Памфилии, Палестины, Сирии, Финикии, Колхиды, Молдавии, Валахии, Румынии, Болгарии, Сербии, большей части Грузии и лучшей части Венгрии служат удовлетворению желаний одного-единственного человека».
При жизни Мехмеда II незадачливые господари Молдавии и Валахии стали чеканить монету по османскому образцу, чтобы облегчить обмен, а когда Молдавия вошла в вассальную зависимость от империи, ее бояре начали наращивать поставки на рынки Стамбула, что привело к закрепощению населения княжества. Ни один пастух с молдавских холмов или склонов Карпат не мог продать свой скот, пока свою долю по установленной цене не приобретет османский закупщик. Когда в пределы османского мира вошли берега Черного моря, там обнаружились орехи и фрукты для Константинополя и строевой лес для флота. Болгары разводили лошадей, греки на островах выжимали оливковое масло, рыбаки забрасывали сети, а с берегов нежно-голубого Охридского озера, что в горах Македонии, стремительные гонцы доставляли во дворец ведра с восхитительной форелью.
Сами турки почти не занимались торговлей, однако облагали ее налогами (как экспорт, так и импорт) и даровали капитуляции — нечто вроде статуса наибольшего благоприятствования — любой стране, которая обязуется регулярно поставлять на рынки свои товары. Первый такой договор, заключенный с Францией в 1534 году, позволял французам покупать в пределах империи ограниченное количество товаров и ввозить на продажу что они пожелают на льготных условиях. Чтобы избежать трений, французам было предоставлено право экстерриториальности, то есть, по сути, на них был распространен тот самый принцип коллективной ответственности, который применялся в империи ко всем входившим в нее общинам. Следите за поведением своих собратьев сами, говорили османы, или будете расхлебывать последствия их поступков все вместе. Другие европейские страны вскоре тоже потребовали капитуляций и получили их: Англия — в 1567-м, Голландия — пятью годами позже. Самыми частыми иностранными гостями в портах империи были, конечно, венецианцы, которые неоднократно смиренно принимали договоры, унизительные с политической точки зрения, но выгодные с коммерческой, используя в качестве последнего аргумента стремительные и недорого обходящиеся военные действия, которые прекращались, как только вновь появлялась возможность окунуться в море дипломатии.
11Море
Земли империи, покрытые морщинами гор, омывало море — мрачное и бушующее, когда с воды в сторону гор дул ветер, ненавидимый всеми средиземноморскими народами, свежее и игривое, когда османский флот выходил на сбор дани с жителей островов, когда все морские пути Восточного Средиземноморья были переполнены судами с паломниками, направляющимися в Мекку, а из Египта в Стамбул тянулись тяжелые корабли с зерном.
В начале арабского владычества Средиземное море было, что называется, у мусульман в кармане. В XV веке турки вознамерились вернуть его туда. Создание флота позволило Мехмеду II взять Константинополь. Его благочестивый наследник Баязид II Суфий заложил основу османского морского господства, преобразовав Арсенал таким образом, чтобы можно было спустить на воду флот, способный выдержать войну с Венецией, морской сверхдержавой того времени.
Больше всех от османских завоеваний пострадала Генуя. Робкая попытка умаслить будущих захватчиков своих владений, предпринятая генуэзцами в 1423 году, — они предложили поместить эмблему султана на башне, которую строили в Пере, — не помогла, равно как и соблюдение нейтралитета во время осады Константинополя. Падение последнего закрыло им доступ в Черное море, а вскоре Генуя продала все свои имущественные права в процветающих торговых колониях в Крыму и Трапезунде акционерной компании — «Обществу святого Иоанна». Акционеры, надо сказать, вложили свои деньги крайне неудачно: в ближайшие двадцать лет генуэзцев изгнали из Черного моря. Турки унаследовали у них корабельные звания и внешний облик судов: османский адмирал носил титул капудан-паши, а с османских верфей сходили построенные по генуэзскому образцу тяжеловооруженные галеоны и, конечно, галеры — самые эффективные и ужасные из средиземноморских судов: гребцы там были скованы цепями, и о приближении галеры можно было узнать за милю по разносившейся над водой вони.
Генуя еще некоторое время цеплялась за колонию в Пере, и ее галеры проходили по Босфору, но объемы ее торговли сильно сократились. Генуэзцы были до того раздосадованы потерей своих черноморских колоний и островов в Эгейском море (между 1456 и 1462 годом), что им пришлось полностью порвать с прошлым и послужить на благо Испании, отдав ей своего уроженца Колумба.
Венецианцы же славились тем, что никогда не опускали рук. Венеция упорно продолжала заниматься торговлей на восточном направлении, чередуя войны с переговорами (один француз назвал ее «поставщиком Мухаммеда и предтечей Антихриста»), изо всех сил сдерживая продвижение турок и один за другим теряя свои форпосты в Леванте: в 1499 году — Лепанто, главную свою жемчужину, в 1503-м — Корон и Модон, в 1540-м — Напфлио, в 1570-м — Кипр. Венецианцы не обманывались насчет перспектив полномасштабной войны с турками и заключали с ними договоры — пусть и унизительные политически, зато выгодные коммерчески.
«Повелитель, ты живешь в городе, чье благополучие зависит от моря. Если на море небезопасно, сюда не будут приходить корабли, а если не будут приходить корабли, Стамбул погибнет». Такой совет получил однажды Селим I. После того как сам Селим завоевал Египет, а его сын Сулейман — Родос, Восточному Средиземноморью была обеспечена безопасность, а отношения с Венецией для империи превратились с практической точки зрения во внутреннее дело. «Напиши немедленно своей Синьории, — велел Сулейман венецианскому послу в 1533 году, — ибо она может разузнать, что делает рыба на дне морском, а также какой флот готовит Испания». Андреа Гритти, ставший дожем в 1523 году, провел юность в Константинополе и прижил там четырех детей с наложницей. Дети получили в Венеции образование в духе Возрождения, однако незаконное происхождение препятствовало их карьере на родине отца — так что любимый сын Гритти, выпускник Падуанского университета, вернулся в Константинополь, завел там дружбу с великим визирем Ибрагимом, перешел в ислам и стал хранителем султанской сокровищницы. Он стяжал немалое богатство, завел свой собственный двор и гарем, кормил тысячу ртов. Сам Сулейман побывал в его доме. Он получал доходы с герцогства в Венгрии, участвовал в венгерской кампании 1528 года и присутствовал при осаде Вены — в то самое время, когда его отец был дожем Венеции. В 1530 году он командовал османской армией, оборонявшей Буду. В 1534 году этот сын дожа и сановник султана, полувенецианец, полутурок, отправился с отрядом в три тысячи человек в дунайские княжества, был пойман трансильванцами и обезглавлен.
Александр Кинглейк ошибся, когда сказал, что море — невеста дожа и рабыня султана. Черное море стало турецким, что называется, по умолчанию, после того как империя установила контроль над его берегами и перекрыла проход в него, взяв Константинополь. Что касается Средиземного моря, турки были только рады поручить присмотр за ним от своего имени кому-нибудь другому, так что власть Османской империи там утверждали по большей части старые морские волки, которые никогда не становились в полном смысле слова частью османской военной машины, но были связаны с ней поощрениями и различными благодеяниями. Титул капудан-паши считался выше титула паши сухопутного войска, а на нужды флота тратилось безумное количество денег; однако турки назначали сухопутных пашей командовать эскадрами и укомплектовывали военные корабли янычарами.
Да и само море, изменчивое и коварное, отвергало любую систему. Там ждали свирепые ветры, внезапные бури и непредсказуемые неудачи. Дворец Топкапы был каменным шатром, но никак не кораблем; море не подчинялось грозным приказам султана, и его священную особу невозможно было подвергать превратностям морского пути. «Всевышний сотворил землю для нас, дабы мы владели ею и наслаждались ее дарами, — признавались османы в частных разговорах, — а море — только для христиан» — неслучайно моряки-мусульмане выходили весной в море только после того, как патриарх освятит воды. Райкот полагал, что лишь берберские пираты осмеливались терять землю из виду; османские военно-морские операции всегда отставали от сухопутных кампаний на несколько лет. Только после захвата Греции турки начали отбирать у венецианцев левантийские острова и порты — начало этому было положено Баязидом, взявшим Лепанто в 1499 году. Великие морские битвы XVI века были продолжением наземных конфликтов: турки атаковали Испанию, чтобы ослабить ее позиции в Австрии. Испанский флот угрожал всем крепостям Северной Африки — Алжиру, Тунису, Орану, Бизерте и Триполи; турки держали в страхе Южную Италию, Сицилию и Корсику. Но ни те ни другие в итоге не смогли воплотить свои угрозы в жизнь.
И это неудивительно. В конце концов, это был невообразимо огромный фронт, а средиземноморское общество отличалось специфическими особенностями. Все мореплаватели принадлежали к единому братству, жившему по своим собственным законам; каждый корабль, выходящий в море, испытывал искушение заняться пиратством и часто ему поддавался; моряки то и дело переходили с одной стороны на другую.
Был такой Джигалазаде Юсуф Синан-паша, сын итальянского дворянина (и корсара), в возрасте шестнадцати лет вместе со своим отцом попавший в плен к пиратам. Отец уплатил выкуп и «был отправлен домой с такой заботой, что через три дня скончался», а сына оставил попытать счастья среди турок. Со временем Джигалазаде дослужился до звания капудан-паши и был известен своей жестокостью по отношению к христианам, так что барону Братиславу, видевшему его в 1599 году, стало не по себе под его суровым взглядом. Время от времени он приводил свой флот в Мессину, где его отец когда-то командовал испанской эскадрой, сходил на берег и навещал свою старую мать. Уроженец Калабрии Кылыч Али-паша был единственным командиром, не опозорившимся во время разгрома при Лепанто в 1571 году, — спасенные им корабли стали ядром воссозданного флота; на одном из них находился попавший в плен Сервантес, с которым обращались вполне любезно.