, его подданные стремились совершить великие подвиги, чтобы снискать его одобрение. Однако Селим, отец нынешнего султана Мурада III, предпочитал войне вино. «Упадок империи, — пишет Бернардо, — по всей видимости, уже начался. Представляется вполне вероятным, что ни один султан более не отправится в поход собственной персоной. Ведение войн будет препоручено его рабам, отчего дела империи неминуемо пойдут под гору».
В 1596 году, через три года после предупреждения Бернардо, новый султан Мехмед III вбил себе в голову, что должен отправиться на войну, — возможно, он был недоволен тем, что блеск османской доблести поблек, и усматривал здесь связь с тем фактом, что за тридцать лет, прошедшие со смерти Сулеймана, ни один султан ни разу не выступил в поход вместе со своим войском. Дворец сопротивлялся этому намерению, поскольку держать султана дома было дешевле, однако, как сообщал венецианский посол, «удерживать его от отъезда на войну [с Австрией] стало более невозможно. Его мать уговорила девушку необычайной красоты, в которую султан был страстно влюблен, попросить его не уезжать. Та сделала это, когда они вместе были в саду, однако любовь султана внезапно обратилась в ярость; он выхватил кинжал и зарезал девушку. После этого никто не решается затрагивать в беседе с султаном этот вопрос».
Мехмед отправился в Венгрию, но лишь для того, чтобы присутствовать при катастрофе на Тисе, когда он только и мог, что в оцепенении смотреть, как его армию, пытающуюся восстановить строй на другом берегу реки, крошат на куски солдаты принца Евгения. На следующий год, сообщает венецианский посол, «врачи объявили, что султан не может отправиться на войну по причине плохого здоровья, подорванного неумеренностью в еде и питье».
Десять лет спустя, в мае 1606 года, султан Ахмед I явился произвести смотр войскам, собравшимся в Скутари, дабы отправиться в Персию, после чего, как рассказывает придворный историк Найма, заявил дивану: «Начинать поход уже поздно. Запасы провианта скудны и обходятся дорого. Не лучше ли отложить войну до следующего года?» Пораженные вельможи потеряли дар речи. Наконец великий муфтий, тщетно мечтавший о том, чтобы Ахмед последовал примеру великого Сулеймана, сказал: «Разве можно убрать прочь бунчуки, установленные на азиатском берегу, где их видели столь многие иностранные послы? Пусть войско хотя бы дойдет до Алеппо, перезимует там и соберет припасы на следующий год».
«Что толку идти на Алеппо?» — перебил султан.
«Это необходимо для того, — твердо ответил великий муфтий, — чтобы спасти честь наших шатров, уже разбитых на азиатском берегу».
Султана все-таки удалось уговорить, что армия должна выступить на восток. «Получит ли Ферхад-паша деньги, необходимые для закупки продовольствия?» — спросил великий муфтий. «Казна пуста, — ответил султан. — Откуда я возьму деньги?» — «Из казны Египта». «Казна Египта, — был ответ, — принадлежит лично мне». — «Повелитель, — не сдавался муфтий, — твой великий предок султан Сулейман, отправляясь в поход на Сигетвар, передал все свое золото и серебро на монетный двор».
Султан Ахмед нахмурил брови и сказал: «Ты ничего не понимаешь. Теперь другие времена. То, что было уместно тогда, неприемлемо сейчас». В результате Ферхад-паша выступил в поход с частью армии, не получив ни денег, ни продовольствия. По дороге войско взбунтовалось и было наголову разбито первой же бандой мятежников, попавшейся на пути.[53] Ахмед вскоре забылся в удовольствиях гарема, куда сводница-еврейка по имени Эстер Кира поставляла чрезвычайно дородных чернокожих девушек.[54]
С какой стороны ни посмотри, первым десяти правителям династии, от Осман-бея до султана Сулеймана, умершего в 1566 году, повезло больше, чем их потомкам. Первые султаны готовили своих сыновей к власти, назначая их наместниками в провинции и окружая мудрыми советниками. Они правили в среднем по двадцать семь лет, возглавляли военные кампании, выигрывали битвы и получали уважительные прозвища: Грозный, Великолепный, Завоеватель. В следующее столетие султаны проводили на троне в среднем по двенадцать лет. Из десяти ближайших преемников Сулеймана пятеро были свергнуты и двое убиты. Среди двадцати шести султанов, правивших после смерти Великолепного, были Пьяница (Селим), Безумный (Ибрагим) и Проклятый (по крайней мере так европейская желтая пресса называла Абдул-Хамида). Многие из них производили впечатление психически нездоровых людей, что вряд ли можно объяснить последствиями близкородственных браков, как в случае с представителями европейской высшей аристократии, зато очень легко объяснить ужасными условиями, в которых они росли.
Когда на трон в 1595 году взошел Мехмед III, из ворот дворца вынесли девятнадцать трупов его братьев. Юношей «одного за другим приводили к султану. Говорят, когда старший из них, отличавшийся красотой и великолепным сложением, воскликнул: „О, мой повелитель и брат, ныне заменивший мне отца! Неужели моей жизни суждено окончиться так рано?“ — султан стал рвать свою бороду, выказывая величайшее горе, но не ответил ни слова». Зрелище ужасной процессии, движущейся по улицам, опечалило даже ко всему привычных стамбульцев. Заодно были убиты и все сестры Мехмеда, но их город оплакивал меньше.
Ни у кого из первых султанов не было живых родственников мужского пола, кроме их собственных сыновей: благодаря закону о братоубийстве у них не было ни дядей, ни братьев, ни племянников, которые могли посягнуть на их власть. Преемник Мехмеда Ахмед I не стал приводить закон в исполнение. После его вступления на престол в 1603 году османских принцев не убивали, что называется, в установленном порядке. Однако они оказались запертыми во дворце. В помещениях гарема начали скапливаться дядья и братья, и железный закон наследования власти самым способным сменился правом старшинства.
Принцев держали взаперти во внутренней части гарема, известной под названием Кафес — Клетка, где они ждали смерти, насильственной или естественной, или коронации, проводя свои дни в полном безделье, ублажаемые наложницами, неспособными производить потомство, полностью оторванные от течения жизни. Даже высшие сановники не знали, сколько именно родственников султана может обнаружиться в Клетке, когда взбунтовавшиеся янычары в очередной раз ворвутся в ворота дворца и кинутся искать подходящего претендента на трон. Перепуганного потомка Османа, находящегося, как правило, в состоянии более или менее серьезного расстройства сознания, вытаскивали веревками из темницы или спускали сквозь люк с чердака, чтобы вручить ему власть. Говорят, Мурад IV в 1640 году, пребывая на смертном одре, приказал убить своего брата Ибрагима и даже пытался встать, чтобы увидеть его труп. Когда его убедили, что приказ приведен в исполнение и он остался последним в своем роду, «на его губах появилась жуткая усмешка». Однако Ибрагим уцелел в гаремной войне между бывшей валиде и своей матерью, чтобы войти в историю самым безумным из всех своих сумасшедших родичей.
Занимать высокие посты было опасно. Старинное проклятие «Чтоб тебе быть визирем султана Селима!» появилось не на пустом месте; говорят, что визири Селима I всегда носили за пазухой свои завещания. Поскольку шансы на выживание великого визиря равнялись одному к десяти, один из них сравнил себя с муравьем, «которому Бог дает крылья лишь для его скорейшей погибели». Однако и сами султаны подвергались риску не меньшему, чем их подданные. Из тридцати шести султанов, опоясанных мечом Османа, семнадцать были низложены. Европейцы приобрели привычку винить османских владык в неслыханной тирании как раз в тот период, когда любая военная неудача могла стоить султану трона. Людовика XIV, например, никогда не призывали к ответу за поражения французской армии, а вот предполагаемый тиран Османской империи в подобных случаях бывал обречен, тем более что в Клетке не было недостатка в кандидатах на его место.
Один восхищенный наблюдатель уподобил султана устрице в раковине; однако искусный механизм, с помощью которого Мехмед II и его преемники утверждали свое величие, скоро застопорился. Ишарет, язык жестов, был принесен в гарем двумя глухонемыми братьями. Сулейман поощрял его использование, полагая, что окружающая султана тишина придает ему еще больше величия. Когда взбунтовавшийся сын Сулеймана Баязид в 1565 году бежал в Персию, придворные шаха Тахмаспа обнаружили, что он не способен легко и непринужденно поддерживать ученый разговор, как то, по их мнению, подобало человеку благородному; должно быть, они испытали чувство облегчения, передав своего неотесанного незваного гостя палачу, присланному его отцом. Слабые преемники Сулеймана считали ишарет чересчур неудобным, и в 1617 году несчастный безумец султан Мустафа отказался его учить. Диван призвал его к ответу: султану не подобает, было сказано Мустафе, говорить на языке торговцев и воров, он должен выглядеть величественно, чтобы внушать подданным трепет. Маленький бунт Мустафы стоил ему трона. Дю Френ, со своей стороны, был поражен до глубины души попыткой султана (прерванной великим визирем) ответить послу. Он же случайно обнаружил красноречивый символ одиночества в прекрасных садах дворца: «Вдоль аллей растут кипарисы, такие высокие, что дух захватывает; но аллеи эти весьма узки, ибо Великий сеньор всегда прогуливается в одиночестве».
Осман II, опоясанный мечом своего тезки в 1618 году, предпринял попытку переворота, направленного против его собственных слуг — «трутней, которые пожирают казну». Он собирался сбежать из Стамбула, собрать в Анатолии новую армию и вернуть себе всю полноту власти, однако перед воротами дворца собралась разъяренная толпа. Великий визирь, посланный ее успокоить, был разорван на куски, после чего самого Османа взяли под стражу янычары. Его участь была решена после того, как в Клетке обнаружилось несколько его братьев, а из подземелья на веревках вытащили его изможденного голодом, бормочущего что-то несвязное дядю, которого и провозгласили султаном. Новый великий визирь вошел в комнату, где спал Осман. Тот проснулся и оказал убийце отчаянное сопротивление, но капыкулу не зря славились своей физической подготовкой: Давут-паша одолел Османа и убил его, раздавив ему мошонку. Рассказав об этом, Эвлия Челеби прибавляет, что «такой вид казни по традиции может быть применен лишь к османскому султану».