Впоследствии многие осуждали Кара-Мустафу за неуместную медлительность. Возможно, дело в том, что он был чересчур уверен в победе; говорят, что он не поверил сообщениям о встрече герцога Лотарингского и польского короля, войска которых находились всего в нескольких днях пути от Вены. Если бы Кара-Мустафа был более талантливым военачальником, или если бы Штаремберг не был таким энергичным и предусмотрительным, а Собесский — таким благородным и верным слову, или если бы французы более убедительно бряцали оружием на Рейне, чтобы испугать немецких курфюрстов, — Вена стала бы османским плацдармом для дальнейшей экспансии в Центральной Европе. Увидев османский лагерь, польский король написал: «Полководец, который не позаботился ни о том, чтобы его войска окопались, ни о том, чтобы сосредоточить свои силы, а вместо этого сидит в незащищенном лагере, как будто мы находимся в сотнях миль от него, обречен на поражение».
Великий визирь, похоже, не сомневался, что Вена вот-вот сдастся. Город, взятый штурмом, согласно исламскому праву, подлежал трехдневному грабежу, и только потом в дело вступали власти — чтобы завладеть одними лишь руинами. А вот город, который сдался, переходил в нетронутом виде в собственность государства — и великий визирь, несомненно, надеялся, что ему удастся преподнести султану Вену со всеми ее богатствами. Тем временем, однако, союзники австрийцев подходили все ближе — что поставило беднягу императора перед новым непростым выбором. Следует ли ему встать во главе армии? Или, может быть, лучше не смешиваться со всеми этими вояками и оставаться на подобающем императору отдалении от простых смертных? Как всегда, будучи не в силах принять то или иное решение, Леопольд избрал нечто среднее и в результате застрял на Дунае, на полпути между Веной и своей новой резиденцией в Пассау. Но это уже не имело никакого значения: немецкие армии его обогнали. В начале сентября они начали занимать высоты к северу и к западу от города, с которых солдаты-христиане могли наблюдать одновременно шпили венских соборов и роскошные шатры турецкого лагеря.
4 сентября взрыв мины пробил огромную брешь во внутренней стене, которая начала обваливаться целыми секциями. На проломы обрушились запоздалые атаки, все более и более ожесточенные, — однако горожане сопротивлялись с неменьшим ожесточением и сумели за ночь залатать стены, хотя тяготы долгой осады уже начали сказываться на них. Мясо в городе кончилось, овощей оставалось совсем чуть-чуть; многим семьям пришлось перейти на ослятину и кошатину. Старики и слабые начали умирать, на немощеные улицы шагнули болезни. Заболел даже комендант Штаремберг.
Кара-Мустафе ни за что не следовало практически без боя уступать холмы, окружавшие его лагерь, а кроме того, он должен был отрядить часть своих саперов рыть вокруг лагеря окопы, чтобы задержать кавалерийскую атаку противника и дать укрытие своим собственным мушкетерам. Возможно, он полагался на естественную неровность местности, тут и там изрезанной впадинами, лощинами и ложбинами.
В ночь на 11 сентября немцы заняли позиции к северу от города; Дунай был у них по левую руку. Утром началась битва. Немецкая пехота двинулась вперед, с одного холма на другой. Координация между частями была налажена плохо. Целый отряд мог на несколько часов исчезнуть в какой-нибудь лощине; пехота безнадежно перемешалась с кавалерией.
Турки оказали неподготовленное, но яростное сопротивление, и битва продолжалась до полудня. Затем наступило некоторое затишье, вызванное отчасти тем, что немцы ожидали прибытия польской армии. В час дня на правом фланге христианского войска раздались ликующие крики: немцы увидели, как на равнину сквозь узкий проход между холмами проникают поляки.
Между командующими христиан состоялось короткое совещание о том, следует ли продолжать битву в этот день — и все высказались за продолжение. «Я человек немолодой, — заявил один саксонский военачальник, — и желаю провести эту ночь в Вене на мягкой постели».
Его желание осуществилось. Турецкий лагерь не выдержал внезапной атаки. Кара-Мустафа бежал, унося с собой большую часть походной казны и священное знамя Пророка. Несчастные саперы, оставшиеся в туннелях и окопах, подверглись нападению с тыла. Польская армия во главе с Яном Собесским ворвалась в турецкий лагерь, опередив безуспешно пытавшиеся нагнать их немецкие части, и захватила большую часть трофеев того дня. Никогда еще османская армия не бросала свой лагерь столь поспешно.
Турок гнали вниз по Дунаю до самого Белграда. Впервые в истории Османская империя была вынуждена уступить христианам значительные территории. Кара-Мустафа, по всей видимости, надеялся успеть застать своего повелителя в Белграде, чтобы лично объяснить ему причины разгрома, — так что известие о том, что султан Мехмед отбыл в Эдирне, стало для него жестоким ударом. Пытаясь свалить на других вину за поражение, великий визирь казнил десятки своих собственных офицеров, но несколько недель спустя из Эдирне прибыл посланник султана. Кара-Мустафа не стал читать привезенную им бумагу. «Я должен умереть?» — спросил он. «Именно так», — был ответ. «Значит, так тому и быть», — сказал Кара-Мустафа и вымыл руки, после чего подставил шею под удавку палача.
Голова бывшего великого визиря, как того требовал обычай, была доставлена султану в бархатном мешке.
На семействе Кёпрюлю, впрочем, этот позор никак не сказался, и пост великого визиря принадлежал впоследствии еще нескольким его представителям. Второй из них, Амджазаде Хусейн-паша, умер в 1703 году, одолеваемый болезнями и горестями. Будучи у власти, он отменил излишние налоги, сильно сократил как штат дворцовых слуг, так и личный состав находящихся на жалованье янычар, а также провел ревизию списков тимариотов на предмет исключения из них людей, не состоящих на службе в регулярной армии. В результате ему удалось остановить инфляцию, однако враги, возглавляемые самим великим муфтием, вынудили его уйти в отставку.
Наследственный принцип был плохой заменой строгой меритократии былых времен. Выродилась и династия Кёпрюлю: так, например, хилого книжника Нумана Кёпрюлю изводила муха, которая, как ему казалось, уселась на кончик его носа: «Когда он пытался согнать ее, она взлетала, но тут же возвращалась на то же самое место». Избавить его от этой напасти пытались все врачи Константинополя, но удалось это лишь французу Ле Дюку, который со всей серьезностью заявил, что тоже видит муху. Сначала он дал паше выпить «несколько безвредных микстур, которые, по его словам, должны были произвести очистительное действие, а затем аккуратно провел по носу пациента ножом, словно бы срезая насекомое, после чего продемонстрировал паше мертвую муху, которую прятал в руке. Увидев ее, Нуман-паша вскричал, что это действительно та самая муха, что так долго его мучила, — и таким образом он был полностью исцелен».
Существует огромное количество мест, хранящих память о турецких войнах, как водоросли, оставшиеся на берегу, хранят память об отступившем приливе. В Австрии можно услышать звон Turkenglocken[68] — колоколов, которые некогда предупреждали о приближающемся набеге акын-джи. В немецких музеях хранятся бичи и плети, которыми бродяги изгоняли Великий страх. В Трансильвании церкви похожи на крепости, и еще в XX веке в местных семьях сохранялся обычай каждый год прятать в тайниках копченые окорока или мешки с мукой на случай внезапного нападения татар.
Косово так часто становилось ареной боев, что и по сей день там кипит недовольство: албанцы, пришедшие туда после великого исхода сербов в Австрию в XVII веке, питают вражду к сербским властям, которые правят ими теперь. Солдаты сербской армии, проходившей по Косову полю в 1911 году, разувались и шли босиком, чтобы не потревожить души павших здесь предков. На перевале Шипка в Болгарии высится каменная пирамида, к которой ведут 234 ступеньки. Этот памятник был построен в честь Советской армии, прошедшей здесь весной 1944 года, но в то же время он напоминает и об осени 1779 года и о русской армии, которая, миновав перевал, продвинулась чуть ли не до самого Эдирне — и таким уверенным было это наступление, что все полагали, будто эта армия насчитывает тысяч сто; перепуганные турки согласились на унизительный мирный договор, условия которого полвека спустя привели к Крымской войне, между тем как на самом деле русских было не более тринадцати тысяч человек, ряды которых косила эпидемия.
Память о войнах в том или ином виде часто живет среди людей, давно забывших ужас тех далеких лет: в Сен-Готарде о сражении 1674 года напоминает вывеска кафе, об осаде Вены 1683 года — круассан, а голова великого визиря Кара-Мустафы хранится где-то в запасниках венского Музея изящных искусств, хотя когда-то была частью экспозиции и лежала на подушке за стеклом, пока в наш малодушный век смотрители не решили убрать ее подальше от взглядов впечатлительной публики.
За шестнадцать лет войны, последовавшей за разгромом под Веной, Османская империя потерпела множество катастрофических поражений. Австрийцы изгнали турок из Венгрии. Венецианцы, возглавляемые тем самым Морозини, который на почетных условиях сдал туркам Кандию, оккупировали Пелопоннес. В 1687 году поражение от австрийцев при Мохаче — на том самом месте, где в предыдущем столетии одержал великую победу Сулейман Великолепный — стоило трона любителю развлечений Мехмеду IV, на смену которому пришел другой Сулейман — его брат. 20 августа 1688 года австрийцы взяли Белград, год спустя — Ниш; в этих ужасных обстоятельствах, когда враг готов был начать вторжение в самое сердце Балкан, османы сплотились вокруг нового великого визиря Фазыла Мустафы Кёпрюлю, брата Фазыла Ахмеда. Ему удалось выгнать австрийцев из Сербии, однако в 1691 году он весьма некстати (хотя и героически, с мечом в руке) погиб в сражении под Петервардейном. Султан Сулейман II умер ранее, в том же году, его преемник Ахмед II скончался от горя и стыда в 1695-м, и лишь в 1699 году переговоры, посредником в которых был английский посол в Константинополе, привели к установлению мира.