шие чины армии, встретившись в доме великого муфтия, составили указ, предусматривавший серьезные преобразования в янычарском войске. Великий визирь, который сам был старым заслуженным военным, яркими красками живописал удручающую ситуацию, сложившуюся в корпусе, который переполнен авантюристами и греками и боится войны как огня. Вера янычар, осторожно добавил он, слаба, боевой духа гази в них умер, они ни во что не ставят старинные законы дисциплины. Обвинения такого рода могла подержать даже улема. Так что когда указ был прочитан вслух (а речь в нем шла о ежедневных молитвах, дисциплине, регулярных учениях, мерах наказания, пенсиях, правилах повышения по службе, численности и структуре корпуса, и в заключение говорилось, что все злонамеренные люди и слепцы, которые рискнут оказать сопротивление воле султана, будут наказаны), великий муфтий воскликнул: «Да, и притом жестоко!»
Офицеры, выстроенные во дворе резиденции аги янычар, чтобы поставить свои подписи на документе и принести присягу верности султану, сделали это с показным энтузиазмом после нескольких мгновений зловещей тишины. Едва первое реорганизованное подразделение приступило к учениям, как среди янычар начало зреть восстание, которое сложно было не предвидеть с самого начала. К солдатам готовы были присоединиться многие офицеры из тех, что поставили подписи под указом. Если мятеж не вспыхнул сразу, то лишь потому, что по янычарской традиции всякое восстание начиналось с переворачивания котлов.
Прошел месяц. В ночь на 15 июня 1826 года, за три дня до того, как войска по приказу султана должны были пройти перед ним, одетые в форму западного образца и маршируя на европейский манер, заговорщики начали объединяться в группы по два-три человека и направляться на Ипподром. Из казарм притащили котлы и сложили их в кучу. Утром с Ипподрома хлынула огромная толпа, янычары растеклись по улицам, требуя кровавого возмездия. Великому визирю передали, что солдаты отказываются выполнять «упражнения неверных» и требуют обезглавить причастных к составлению указа (похоже, уже одно лишь зрелище сооруженной из котлов пирамиды вселило в бунтовщиков полную уверенность в победе). В ответ глава правительства сказал только, что Аллах их покарает.
Махмуду постоянно докладывали о развитии событий, и вскоре он вернулся из летнего дворца на Босфоре в Топкапы, где его встретили паши и улема, в один голос кричавшие: «Победа или смерть!» Махмуд собственноручно развернул знамя Пророка, меж тем как по всей столице, вплоть до Перы и Ускюдара, были разосланы глашатаи, сообщавшие народу, что султан призывает всех подданных оказать ему помощь. Впрочем, это было уже излишне. В первом дворе дворца едва не вспыхнул бунт, когда очередные добровольцы обнаружили, что все оружие уже было роздано ученикам медресе.
Появление знамени Пророка обеспокоило янычар, и они выслали группу офицеров, чтобы те попробовали обговорить условия, на которых султан готов их простить, а также перегородили все подходы к Ипподрому. Великий визирь не принял делегацию; у источника Хорхор группу бунтовщиков обстреляли из двух пушек крупной картечью. Бунтовщики ринулись на Ипподром, а оттуда в казармы, где забаррикадировались, подперев двери тяжелыми камнями и оставив своих менее расторопных товарищей снаружи. Неизвестно, насколько жесткой реакции ожидали янычары от властей, потому что никто из них не пережил артиллерийского обстрела, обрушившегося на ворота казарм. Вскоре все здание было в огне, и те, кто не погиб от ядер и картечи, сгорели заживо.
Но многие янычары продолжали прятаться в различных частях города. Говорят, некоторые из них укрылись в топках константинопольских бань,[84] куда им тайком проносили еду убежденные в их правоте доброхоты. Другие нашли приют в Белградском лесу неподалеку от Константинополя, названном так, потому что некогда Мехмед Завоеватель поселил в тех местах множество сербов. Преданные правительству офицеры в гражданской одежде ходили по городу и указывали палачам переодетых янычар. Сотни тел были свалены под Янычарское дерево на Ипподроме. Чтобы выкурить мятежников, выжгли часть Белградского леса. Только в первый день было убито около десяти тысяч человек. В городе было введено военное положение, а 16 июня 1826 года диван издал указ, полностью упразднявший янычарский корпус, — его читали с мимбаров во время полуденной молитвы. В провинции были посланы конные татары, передавшие наместникам приказ конфисковать как государственную собственность все котлы янычарских полков и изгнать всех янычар из пределов империи. Под запретом оказалось само слово «янычар».
Янычарские могильные камни, увенчанные горделивым тюрбаном, были повалены. Около тысячи человек было казнено, в том числе известные разбойники и вожаки восставших, но простые янычары в основном уцелели, стараясь держаться как можно более незаметно. В тридцатые годы XIX века английский врач Аддисон видел нескольких бывших янычар, решившихся рассказать о своем прошлом, в доме для умалишенных. Много лет спустя еще один янычар жил в Дамаске, зарабатывая на хлеб изготовлением тростей — одну он каждый год дарил наместнику. По его словам, он прожил на свете сто пятьдесят лет. Старик отлично помнил свое прошлое вплоть до 1826 года, но после этого не мог вспомнить решительно ничего.
В благодарность за поддержку, оказанную султану, улема получила новую мечеть; великий муфтий стал владельцем бывшего дворца аги янычар; дервишский орден Бекташи был распущен — по крайней мере официально. Старинные текке, обители дервишей, были превращены в мечети, а сами дервиши либо подверглись изгнанию, либо примкнули к другим еретическим движениям. В конечном счете это не пошло на пользу Османской империи: суфии, как правило, проповедовали безразличие к тяготам этого мира, так что в целом их влияние на народ было умиротворяющим.
По иронии судьбы другим результатом «счастливого события», то есть упразднения янычарского корпуса, стало освобождение Греции. Ввод египетских войск в Грецию подтолкнул европейские державы к вмешательству в конфликт. 20 октября 1827 года в Наваринском сражении у побережья Пелопоннеса султан, у которого не было даже слабого подобия армии, потерял еще и флот. Теперь, когда стало ясно, с какой легкостью союзники могут напугать султана (русские вторглись одновременно в Восточную Анатолию и Фракию и взяли Эдирне в августе 1829 года), обретение греками независимости стало неизбежным. В 1830 году Греция была объявлена независимым государством под протекторатом западных держав, а в 1833-м стала королевством.
После этого великий «восточный вопрос» был сформулирован окончательно. Россия всегда хотела продвинуться в южном направлении, мечтая создать флот на теплых морях, причем эта перспектива не радовала никого, кроме самой России. Главной целью Австрии было защитить собственную многоязычную империю в Центральной Европе (позже эта политика превратит Венгрию и Боснию в оплот австрийского влияния). Притязания Наполеона на восточную часть Средиземноморья, где Франция надеялась воспользоваться своими традиционными торговыми связями, пробудили в Англии опасения относительно безопасности своих сухопутных коммуникаций с Индией. Обе страны понимали, какую пользу могут в случае чего принести союзные государства, созданные по египетскому или греческому образцу, — государства достаточно маленькие, чтобы можно было легко оказывать на них влияние, достаточно разношерстные, чтобы поддерживать в регионе систему сдержек и противовесов, и достаточно европеизированные, чтобы обеспечить рынки сбыта для западной промышленности. После победоносного похода русских по Молдавии и вторжения во Фракию только сопротивление Англии и Франции помешало России утвердить полную гегемонию на Балканах. В 1830 году Греция получила независимость, Молдавии, Валахии и Сербии была дарована автономия, а России пришлось ограничиться Бессарабией.
В качестве вознаграждения за помощь Порте Мухаммед Али выдвинул непомерные требования, которые та по слабости своей не могла не удовлетворить, хотя и сделала это с великой неохотой. Правитель Египта не только радикальным образом реформировал армию, но и модернизировал административную систему, поспособствовал развитию новых отраслей промышленности и конфисковал землю у мамлюков и вакфов. Эту землю государство потом раздало крестьянам, указав, какие культуры и как выращивать. Мухаммед Али хотел, чтобы египетские товары поступали на европейские рынки; он открыл египетское общество западным влияниям: посылал студентов учиться в Европу и создал новую, светскую систему образования. Его успехи вдохновляли Махмуда, так что в какой-то момент стало казаться, что эти два правителя соревнуются, кто быстрее европеизирует подвластные им народы. Однако западному представлению о национальном государстве соответствовал один лишь Египет.
Летом 1832 года египетская армия под командованием Ибрагим-паши захватила Сирию и Палестину, а в начале 1833 года двинулась к Константинополю, чтобы вынудить Махмуда принять требования Мухаммеда Али. Султан обратился за помощью к единственной державе, которая могла противостоять Египту, — к своему злейшему врагу, Российской империи. Весной 1833 года русские войска заняли Константинополь, чтобы обеспечить оборону города. Ибрагим удовлетворился договором, по которому он и его отец сохраняли власть над Ближним Востоком; Россия добилась соглашения, по которому в случае войны Босфор оказывался закрытым для европейских военных судов, что очень обеспокоило Францию и Англию. Эти события породили долгое эхо, напоминавшее о себе вплоть до самого конца существования Османской империи.
25Банкрот
В 1838 году, обращаясь к первокурсникам медицинского училища, султан заявил: «Я повелел учить вас французскому языку не потому, что желаю, чтобы вы знали французский. Мне нужно, чтобы вы овладели научной медициной и постепенно переложили ее на наш язык». И действительно, казалось, что султан властен даже над языком и способен отделить его от идей, которые тот выражает. После уничтожения янычарского войска Махмуд получил возможность проводить любые реформы, какие захочет. Располагая верным артиллерийским корпусом, он больше не боялся гнева толпы, которую можно было рассеять одним-единственным залпом картечи. Вырвав таким образом зубы улеме, Махмуд начал брать под контроль благотворительные фонды — ни о чем подобном султаны и подумать не могли со времен Мехмеда Завоевателя. Конечно, Махмуд не стал переводить имущество вакфов в казну — для начала он поставил их на учет и ввел централизованную систему сбора их доходов. К концу 1826 года единственным бастионом древних привилегий оставалась власть самого султана.