а спиной, как в комиксах), стучал, а когда моя мать открывала дверь, снимал шляпу и говорил:
— Нет ли у вас чего–нибудь поесть, мэм?
Мама никогда не отказывала. Она жалела нищих. Некоторые предлагали ей в ответ помочь по хозяйству, но чаще всего просто ели и уходили.
Мать приготовила Роуну бутерброд и налила стакан молока. Он поблагодарил и уселся на ступеньку веранды. Видимо, он был ужасно голоден — такие огромные куски откусывал и так жадно глотал молоко. Узелка у него с собой не было, и еще мне показатось, что его рваный и грязный костюм еще недавно был новым.
Стоял теплый сентябрьский день, и я только что вернулся из школы. Я совсем запарился с этими дровами и больше отдыхал, чем работал. Покончив с едой. Роун приоткрыл дверь кухни, убрал туда пустой стакан, снял пиджак, взял у меня колун и начал рубить дрова. Лицо у него было узкое, нос тонкий и длинный, глаза светло–серые. Глядя, как он размахивает колуном, можно было понять, что он никогда прежде не держал его в руках. Но он быстро приноровился.
Мама смотрела на него через дверь кухни. Он колол, колол и колол. Через некоторое время она сказала:
— Хватит. Вы уже давно отработати свой скромный обед.
— Все в порядке, мэм. — возразил Роун и взял еще одну чурку.
Во двор, громыхая, въехал старый пикап: это из города вернулся отец, куда он ездил за кормом для цыплят. Я бросился помогать отцу с разгрузкой. Высокий и худощавый, он был вдвое сильнее, чем казался со стороны, и на самом деле не нуждался в моей помощи. Но делал вид, что она ему нужна.
Перетаскав мешки в амбар, он бросил взгляд на Роуна:
— Он что, переколол все дрова?
— Ну… я тоже немного…
— Мама его накормила?
— Она дала ему бутерброд и молоко.
Мы зашли в дом. Мама только что почистила картошку и поставила её на печку.
— Черт. — буркнул отец. — Может, пригласить его на ужин?
— Я поставлю еще одну тарелку.
— Позови его, Тим. И забери у него чертов топор.
Я вышел во двор, передал Роуну слова отца и встал перед ним так, чтобы он больше не мог колоть дрова. Он опустил колун, прислонил к поленнице. Его светлые глаза напомнили мне холодное зимнее небо.
— Меня зовут Роун. — сказал он.
— А меня Тим. Я хожу в шестой класс.
— Вот как.
Его волосы — насколько позволяла видеть шапка — были каштановые и явно нуждались в уходе.
— Прости, где тут у вас можно помыть руки? — Он говорил медленно, как будто взвешивал каждое слово.
Я показат ему уличный умывальник. Он помыл руки, потом умылся, снял шапку и причесался расческой, которую вытащил из кармана рубашки. Еще ему не помешало бы побриться, но с этим он ничего не мог поделать. Потом он надел пиджак и сунул шапку в карман. Я заметил, что он смотрит через мое плечо.
— Это твоя сестра?
У обочины только что остановился новенький «форд-А». От него к дому шла Джули. Через секунду «Форд» уехал. Джули дружила с Эми Уилкинс и после школы часто засиживалась у нее. Иногда Джули привозил отец Эми. Он работал на почте. Мы считали, что Уилкинсы богатые, по крайней мерс, по сравнению с нами.
— Откуда вы знаете, что это моя сестра? — спросил я Роуна.
— Похожа на тебя.
Проходя мимо. Джули быстро взглянула на него. Его присутствие нисколько её не смутило, она привыкла к нищим сезонникам. Ей было всего девять, и она была страшно тощая Я расстроился из–за того, что сказал Роун. В мои одиннадцать лет я считал её настоящей уродиной и нс хотел быть похожим на нее. Джули зашла в дом, а мы с Роуном если на ступеньку и стали ждать. Скоро мама позвала нас ужинать.
Роун ел совсем не как бродяга. Наверное, бутерброд и молоко уже утолили его голод. На ужин были котлеты, и мама приготовила из их сока соус, чтобы поливать им картошку. Роун все время смотрел на маму — не знаю почему. Да, она была очень красивая, но я, её сын, принимал это, как данность. В тот вечер она зачесала волосы назад и собрала их в пучок низко на затылке. Зимой кожа у нес была молочно–белая, весной, когда начинались работы в поле, покрывалась легким загаром, а летом становилась золотистой.
Роун уже успел представиться моим родителям.
— Откуда вы? — спросил отец. — Из какой части страны?
Роун замялся, потом ответил:
— Из Омахи.
— Несладко там сейчас?
— Ну; вроде того.
— Мне думается, совсем несладко.
— Пожалуйста, передайте соль, — попросила Джули.
Мама протянула ей солонку и спросила:
— Не хотите еще картофеля, мистер Роун?
— Нет. благодарю вас, мэм.
Джули глянула на него через стол.
— А это правда, что вы ездите в товарняках зайцем?
Он посмотрел на нее непонимающе.
— Она спрашивает, прячетесь ли вы под товарные вагоны, чтобы вас не заметили проводники. — объяснил я.
— Ах, это. О да. Езжу зайцем.
— Знаешь, Джули, вообше–то это не твое дело, — заметила мама.
— Ну я же просто спросила…
На десерт мама испекла пирог с кокосовым кремом. И каждому положила по большом) куску. Роун попробовал немного и поднял глаза на маму.
— Можно у вас спросить, мэм?
— Конечно.
— Вы испекли этот пирог на дровяной печи?
— А как иначе? Другой печки у меня нет.
— Мне кажется. — сказал Роун, — одна из главных проблем человечества заключается в том, что оно упорно ищет чудес неизвестно где и не замечает тех, что у него перед носом.
Кто бы мог ожидать таких речей от нищего бродяги? Мы сидели молча, разинув рты. Потом мама улыбнулась:
— Спасибо, мистер Роун. Это самый приятный комплимент из всех, что я слышала.
Ужин завершился в полном молчании. Затем Роун посмотрел на маму, потом на отца.
— Я никогда не забуду вашей доброты. — и он поднялся из–за стола. — А теперь, с вашего позволения, я пойду.
Никто из нас ничего не сказал. Слова просто не шли на ум. Мы молча сидели и слушали, как он идет по кухне, как открывается и закрывается задняя дверь. Потом мама сказала:
— Бродяжничество у них в крови.
— Видимо, да. — согласился отец.
— Ну, я рада, что в твоей крови его нет. — И она перевела взгляд на нас с Джули. — Джули, помоги мне с посудой. Тим. у тебя, наверное, домашние задания не сделаны?
— Совсем немного, мама.
— Быстрее начнешь, быстрее закончишь.
Но я остался сидеть за столом. Как и Джули. Мы не хотели ничего пропустить. Я слышал далекий стук колес товарняка и ждал, что он замедлит ход, но этого не случилось. Дом слегка дрожал, когда поезд проходил мимо. Может, следующий остановится, чтобы отцепить или прицепить вагоны, и тогда Роун сможет поехать дальше.
— Эмма. — сказал отец, — в понедельник на комбинате начинается переработка винограда, так что я снова при деле.
— Ох, опять эти бесконечные часы без отдыха…
— Ничего, я привык.
— Кстати, мистер Хендрикс сказал, что я могу снова поработать у него на сборе винограда. Начну на следующей неделе.
— Может быть. — проговорил отец. — если мы постараемся, то уже в этом году сможем купить газовую плиту.
— Нам столько всего нужно! Да и у детей одежда поизносилась.
Осенью у нас всегда появлялись деньги — отец работал на комбинате, где делали сок, мама собирала виноград. Работа была сезонная, и, если сосчитать её по дням, получалось три месяца в году. Но мы всегда держались на плаву, потому что продажа кукурузы, помидоров и гороха тоже приносила какой–то доход. Ферма у нас была небольшая, да еще и на холмистом участке, но на ровной и пригодной для обработки земле отец умудрялся собирать такой урожай, что мы не чувствовали себя бедняками. Кроме того, у нас были куры и корова.
Мы с Джули словно приклеились к стульям — старались задержаться за столом как можно дольше. Но ничего не получилось
— Иди доделывай домашние задания, Тим, — сказала мама. — А ты, Джули, помогай убирать со стола.
До того, как отец купил за двадцать пять долларов пикап, мы с Джули ходили в школу пешком — старенький «Форд-Т» постоянно ломался, и отец не хотел рисковать. Когда появилась более–менее нормальная машина, он стал возить нас в город по утрам, но возвращались мы все равно сами, если позволяла погода. Отец считал, что такие прогулки нам только на пользу.
Мы ехали в школу, сегодня была очередь Джули сидеть у окна, поэтому именно она увидела Роуна. На полпути от фермы до города она закричала:
— Папа, смотри, там под деревом этот человек!
Отец замедлил ход и глянул в окно поверх её головы.
— Да, недалеко же он ушел…
Он поехал дальше, но внезапно нажат на тормоза и остановился
— Черт возьми, мы не можем оставить его так!
Отец сдал назад, мы выпрыгнули из пикапа и побежали к дереву. Трава была мокрая от росы. Роун лежат на боку. Шапку он натянул на уши и поднял воротник пиджака. Он спал и дрожал во сне, потому что земля была очень холодная.
Мой отец легонько толкнул его ногой. Роун проснулся и сел, все еще дрожа от холода. Если бы тогда он успел прыгнуть в товарняк, сейчас был бы уже далеко.
— Ты собираешься остаться здесь? — спросил отец.
Роун кивнул:
— На некоторое время.
— Хочешь найти работу?
— Да. Если где–нибудь есть.
— Есть, — сказал отец. — Недели на три–четыре. Сейчас комбинат нанимает много работников. Платят там тридцать центов в час, и работы полным–полно. Это на другом краю города. Почему бы тебе не пойти туда и не попытать счастья?
— Обязательно пойду; — ответил Роун.
Отец помолчал. Я видел по его лицу, что он пытается принять какое–то важное решение. Наконец он сказал:
— Я знаю, тебе негде остановиться. Можешь до первой получки ночевать у нас в амбаре, если хочешь.
— Вы, вы очень добры.
— Иди на ферму и скажи Эмме, что я просил приготовить для тебя завтрак. Я отвезу детей в школу, потом вернусь, и мы вместе поедем на комбинат.
Мой отец был добрый и мягкий человек. Большинство проехало бы мимо, не обратив на Роуна никакого внимания. Наверное, мы всегда были такие бедные именно из–за отцовской мягкости и доброты. Но как там бы ни было, именно из–за неё той осенью в нашем доме появился Роун.