ончательное решение отказаться от использования гвардии. Он приказывает войскам Даву и Нея, когда массы русских еще более будут расстроены орудийным огнем, вновь двинуться вперед.
К 5 часам вечера Наполеон прибыл к Курганной высоте. Отсюда он обозрел отступившие на километр русские порядки и энергично действующие со стороны д. Горки батареи. «Наполеон, – отмечает Пеле, – хотел прорвать русскую армию, преследовать ее по пятам, чтобы довершить ее разрушение. Для этого нужно было взять последнее укрепление, этот горкинский редут, который, поддерживая оборону Псаревского оврага, брал в тыл всю местность, лежавшую между селом и редутом кирасир (Курганной высотой. – В.З.)». Действительно, ни взятие Семеновского, ни взятие «большого редута» не привели к прорыву русского фронта и выходу французов на их главную коммуникационную линию. Русская армия могла спокойно отойти в течение ночи. Проехав немного севернее от Курганной высоты и оставив позади себя многочисленный штаб, Наполеон, используя заросли и перелески, попытался приблизиться к русским позициям у Горок. С ним были Мюрат, Бертье, Коленкур, Дюрок, Бессьер и один паж. Где-то здесь, возле леска, обстреливаемого русскими, и состоялось историческое решение не посылать гвардию вперед. Материалы Пеле и Сегюра позволяют довольно точно воспроизвести характер того разговора, который здесь состоялся. Император выразил мнение отнять «горкинский редут»; он повторял, что победа «не доставила еще следствий, которых можно было от нее ожидать». Тогда Мюрат, «указывая на нашу почти совсем разбитую армию, заявил, что для этого потребуется гвардия». Услышав это, «Бессьер указал на расстояние, отделявшее от нас неприятельские укрепления», а затем прибавил, «что между Наполеоном и Францией простирается целая Европа и поэтому необходимо сохранить хотя бы эту горсть солдат, на которую император мог рассчитывать». В свою очередь Бертье заметил, что «слишком поздно, и неприятель укрепился на своей последней позиции и что пришлось бы еще пожертвовать не одной тысячей человек, не добившись удовлетворительного исхода сражения». Дюрок и Коленкур либо хранили молчание, либо осторожными репликами поддерживали мнение большинства. Возможно, что и тогда император, мучимый сомнениями, продолжал выражать желание проехать еще вперед, чтобы лучше разглядеть местность и неприятеля. Вокруг свистели пули. Все решил «какой-то генерал или штаб-офицер 1-го корпуса, встревоженный опасностью, которая угрожала императору, взял его за руку и сказал ему: “Здесь не ваше место. Неприятель заметил эту группу: он наводит пушки в эту сторону”». Наполеон позволил увести себя.
Этот импровизированный военный совет был довольно необычен в практике принятия Наполеоном решений. Чаще всего Наполеон еще до того, как предлагал высказать суждение своим военачальникам, уже имел сформированное мнение; мнение хотя и не окончательное, но достаточно ясное. Соотнося свое представление в решении вопроса с суждениями подчиненных, император либо укреплялся в своем решении, либо вносил в него некоторые частные коррективы. Здесь же все было иначе. Наполеон не только не имел предварительного ясного собственного решения, но и не мог его принять даже после того, как выслушал мнения участников «совещания». Окончательным толчком к тому, чтобы император определился с историческим решением, стали слова какого-то безымянного офицера 1-го корпуса!
Император стал медленно возвращаться к Шевардинскому редуту. По дороге он подозвал маршала Мортье и дал приказ Молодой гвардии «охранять поле сражения», но ни в коем случае не переходить овраг, отделяющий неприятеля. Спустя некоторое время он, в какой-то задумчивости, вновь повторил тот же самый приказ[1982].
Итак, большая часть императорской гвардии не приняла участия в сражении. «Весь день мы играли ту же роль, что и в Смоленске, – писал домой неизвестный офицер 3-го (голландского) полка пеших гренадеров гвардии, – и за исключением нескольких ядер, упавших перед нами, или перелетевших, этим ограничилось наше участие в деле»[1983]. «В сражении при Можайске, – вторит ему Ральф, офицер того же полка, – гвардия оставалась простым зрителем сражения. Все полки стояли в колонне позади императора, который руководил всем действием…»[1984]
Однако Легион Вислы и многие артиллерийские батареи гвардии участие в битве, и участие очень активное, приняли. Об этом, помимо всего другого, свидетельствуют и многочисленные награждения ее чинов за Бородино: только 23 сентября император подписал декрет о награждении 106 человек гвардейской артиллерии и 21 из гвардейского обоза![1985] «Ты знаешь, что 7-го была большая битва в 3 лье от Можайска, – писал жене голландец Ф.-Ш. Лист, капитан гвардейской артиллерии, – где мой эскадрон со всей гвардией был во второй линии в резерве, и я не стрелял из орудия. Но эскадрон Де Врие сражался, и делал чудеса. Де Врие получил 2 удара саблей по подбородку и другой в правую руку, но он не оставил командование дивизионом»[1986].
Наиболее подробно об участии гвардейской артиллерии в конце сражения повествует Пион де Лош. По его словам, после получасового марша, который начался примерно в 4 часа от Шевардинского редута, батарея Пион де Лоша была остановлена. Объединившись с батареей капитана Фрадиля (Fradiel) 8-го полка армейской пешей артиллерии, несколько рот которого было придано гвардии, около 5.30 она вновь была двинута вперед и вошла в зону неприятельского огня. Капитан Фрадиль был убит. В 6 часов Перрэн (Perrin), адъютант графа Лобо, крикнул Пион де Лошу: «Вперед, именем императора! Вы идете поддержать батареи вице-короля, подавленные врагом». Как можно понять, Пион де Лош продвинулся значительно левее и немного вперед и «встретил генерала Нури, помощника Сорбье, который объявил, что он присоединился к нам. Уже несколько снарядов срекошетировали перед нами, и я занял свою позицию для боя, когда офицер штаба принес новость: “Император вам предписывает отойти к той позиции, которую вы оставили”»[1987]. Так, приблизительно около 7 вечера гвардейская артиллерия была выведена из боя.
Определить точные потери императорской гвардии затруднительно. Согласно Мартиньену, потери среди офицеров были следующие: в 1-м полку тиральеров (дивизия Роге) ранен капитан, в полку драгун ранен майор (в звании полковника – colonel-major), во 2-м полку шеволежеров-лансьеров смертельно ранен лейтенант; в частях пешей гвардейской артиллерии один лейтенант убит, один смертельно ранен и ранено 8 офицеров; в конной гвардейской артиллери ранены 3 офицера, в гвардейском артиллерийском обозе ранено 5 офицеров; в гвардейском обозе экипажей 2 офицера ранено. Роты 1-го и 8-го армейских артиллерийских полков, которые были приданы гвардии, также понесли потери среди офицерского состава, но какие именно, сказать трудно[1988]. О потерях в Легионе Вислы материалы Мартиньена умалчивают. О них упоминает только Брандт: «Мы относительно немного потеряли: значительное количество офицеров и не более двух сотен солдат…»[1989] Следовательно, хотя гвардейские части пехоты и кавалерии потеряли немного – примерно 250 человек, но артиллерия понесла достаточно ощутимые потери в людях и лошадях[1990].
В 6 или 7 часов вечера[1991] Наполеон возвратился к своим палаткам, которые на этот раз были раскинуты в тылу Шевардинского редута, рядом с Доронинским курганом[1992]. Императорские палатки стояли в центре батальонного каре 2-го полка гвардейских пеших гренадер. «Вся гвардия собралась в массе, – вспоминал Дюмонсо, – поблизости от палаток императора, рядом с высоким лесом, и окружила [палатки] неисчислимыми огнями, которые радостно сияли, оживляя сцену»[1993]. Одну из своих палаток Наполеон предоставил Мюрату. Так как обычно эта палатка раньше отдавалась офицерам Квартиры, теперь они оказались под открытым небом.
К вечеру погода испортилась. Стало холодно, подул ветер, накрапывал дождь. Бивак был окружен в беспорядке валявшимися еще с 5 сентября трупами русских солдат[1994]. «Усталый и сильно страдая от насморка», Наполеон «нуждался в отдыхе и уходе» (Солтык). Но прежде император занялся делами: он продолжал получать донесения и отчеты, распорядился подсчитать наличие боеприпасов, получил информацию о мерах, принимаемых для попечения о раненых, отдал ряд распоряжений… Времени и сил не осталось для того, чтобы черкнуть пару строк Марии-Луизе. Он напишет ей только утром.
Около 9 часов был подан ужин. Дарю и Дюма были приглашены к столу. «Ужин только что был подан. Он был один и предложил нам сесть справа и слева от него, – вспоминал Дюма. – После того как он справился о том, что было сделано для оказания помощи раненым… он стал говорить о сражении. Моментом позже он заснул – минут на двадцать. Но, внезапно проснувшись, он продолжал: “Будут удивлены, что я не использовал мои резервы с тем, чтобы добиться более великих результатов. Но я должен сохранить их для решающего удара в большой битве, которую враг даст перед Москвой. Успех дня обеспечен. Я должен обеспечить успех кампании в целом, и вот для чего я сохраняю мои резервы”». Сразу после ужина явился Мюрат, который, согласно Сегюру, стал «просить гвардейскую кавалерию» для преследования русских. «Император отверг с несдерживаемым раздражением эту… мысль»[1995]