ю брильянтами. Мамонов попросил у Екатерины позволения нанести визит наследнику, чтобы поблагодарить за подарок. Императрица милостиво разрешила, но с условием, чтобы Мамонова сопровождал ее доверенный человек. Вежливый визит не состоялся.
На войну со Швецией Екатерина послала сына. Вряд ли она рассчитывала на его полководческие способности, просто хотела удалить его от двора, сын, как немой укор, одним своим видом вызывал у нее раздражение. Уезжая в армию 4 января 1788 года Павел, написал несколько писем – жене, детям, даже составил подробное завещание на 45 пунктов – война есть война, мало ли что может случиться. Жене он пишет: «Воображая возможность происшествий, могущих случиться в мое отсутствие, ничего для меня горестнее, а для отечества чувствительнее себе представить не могу, как если бы вышним проведением суждено было в самое сие время лишиться мне матери, а ему государыни. Такое происшествие было бы истинное для нас посещение Божие». Далее следуют подробные указания, как себя, если бы «высшее проведение» поступила предсказываемым образом. Разумеется, письмо должно было остаться в «непроницаемой тайне».
Тайна эта и так носилась в воздухе. Екатерина не была физически сильным человеком, каждому было ясно, что она не вечна. Понимал это и Мамонов. При дворе ему жилось плохо, тесно, скучно, без разрешения государыни из дворца нос не высуни. Секретарь Храповицкий, наблюдая все движения и сквозняки дворцовой жизни, записывал в своем «Дневнике»: «После обеда ссора с графом Александром Матвеевичем. Слезы. Вечер проводили в постеле». В этой записи нет ничего особенного, слезы у Екатерины были близкие, она не раз плакала и от обиды на любовников своих, и из-за государственных неурядиц, когда срывался вдруг тщательно продуманный план. В чем же сейчас причина слез? Продолжим выдержку из «Дневника»: «Сказывал З.К. Зотов, что паренек считает жилье свое тюрьмою, очень скучает, и будто после всякого публичного собрания, где есть дамы, к нему привязываются и ревнуют».
Зотов – камердинер императрицы, он знает больше Храповицкого, потому что вхож в покои государыни в любое время, да и «паренек» с ним более откровенен. А вот еще случай – за все пребывание Сегюра в Петербурге Мамонов только один раз получил разрешение присутствовать у него на званом обеде. Фаворит полетел туда на крыльях. Кончился обед, гости встали из-за стола и с удивлением увидели под окном карету ее величества. Сама государыня прогуливалась рядом, бросая нетерпеливые взгляды на окна французского посла. Ждала, следила, как бы кто другой не перехватил ее милого.
Да, Екатерина ревновала Мамонова, и не скажешь даже, что «к каждой юбке». Окружение императрицы уже заметило и предмет воздыхания. Нельзя выходить из дворца, так найдем предмет воздыхания внутри золотой клетки. Первым интерес «паренька» к юной фрейлине Щербатовой заметил Потемкин и предупредил об этом Екатерину. Та не поверила, не захотела поверить, и активно защищала возлюбленного.
Как бы опровергая подозрение, Екатерина засыпала Мамонова подарками. 1 мая 1788 года его назначают шефом Казанского кирасирского полка, затем поручиком Кавалергардского полка с производством в генерал-поручики, затем его пожаловали титулом графа Римской империи. За три первых месяца 1789 года он получил от императрицы до полмиллиона рублей.
Но награды и чины не радуют фаворита. Он хандрит, он не весел, болен, наконец, а потому просит отпустить его для поправки здоровья в Москву. Разумеется, Екатерина никуда его не отпустила. Он пытается какой уж раз объясниться, жалуется на болезненные припадки, на «грусть стесненного духа». «…мешается в речах, все ему скучно и грудь болит», – жалуется Екатерина Храповицкому. Налицо вся та же болезнь временщиков – хандра, депрессия. Чехов Антон Павлович и его друзья называли любовные утехи звонким словом «тараканиться». Очевидно, должность фаворита не так легка, как кажется на первый взгляд, она изматывает, забирая не только физические силы, но и душевные.
В июне 1789 год Мамонов просит у Екатерины совета, фактически, это просьба об отставке, и еще вопрос, как деликатно выйти из этого положения. Ведь случай небывалый, чтоб сам фаворит просил: отпусти, матушка, мочи нет! Для Екатерины это был сильнейший удар по ее самолюбию и как императрицы, и как женщины. Нашелся человек, который, ходя вокруг и около, хоть и косвенно, но дал знать, что она старуха. Разговор, судя по запискам Гарновского, длился около четырех часов, был полон взаимных упреков, государыня вышла из покоев графа вся в слезах. Мамонову тоже было несладко, он ощущал себя черствым, неблагодарным человеком.
Надо было найти достойный выход из положения. Двор должен воспринять уход Мамонова как естественный, как некий подарок императрицы. Фаворита надо женить! Вот что написал Храповицкий 23 июня в своем дневнике, обиженная Екатерина была откровенна со своим секретарем: «Сама мне сказать изволила: он пришел в понедельник, стал жаловаться на холодность мою и начинал браниться. Я отвечала, что сам знает, каково мне с сентября месяца и сколько я терпела. Просил совета, что делать? Советов моих давно не слушаешь, а как отойти, подумаю. Потом послала к нему записку: для блестящего отступления мне пришла в голову мысль о браке с дочерью графа Брюса. Брюс будет дежурный, я дозволила ему привести дочь; ей тринадцать лет, но она созрела, я это знаю. Вдруг отвечает дрожащей рукой, что он с год как влюблен в Щербатову и полгода как дал слово жениться».
Хоть и предупреждал Екатерину Потемкин, и даже имя называл, для нее это был новый удар – год влюблен, значит, целый год притворялся! Обещал жениться Щербатовой, а ей, следовательно, полгода врал про болезни и вероломно благодарил за подарки. Сватая Мамонову девицу Брюс, она уговаривала его, что де, женитьба ничему не помешает, ты, голубь мой, останешься в прежней должности, но неблагодарный всем пренебрег. Это ли не унизительно!
Но Екатерина была разумной женщиной, она умела держать удар, и в горе была величественна. «Бог с ними, – записывает Храповицкий слова императрицы, – я простила их и дозволила жениться». По обычаю Екатерина сама обручила Мамонова и княжну Щербатову, ее фрейлину – оба стояли на коленях, все плакали – умилительная картинка! Бракосочетание состоялось 1 июля 1789 года в придворной церкви, на венчании императрица не присутствовала.
Екатерина не изменила своему правилу, за отставкой фаворита последовали подарки: 2250 крепостных душ и деньгами 100 тысяч. Уже на следующий день после свадьбы Мамонов поутру пришел прощаться с государыней, и в ту же ночь молодые отбыли в Москву. Считалось, что Мамонов едет в годовой отпуск.
Любимое туристами место под Москвой – Дубровицы. Усадьба и чудо-церковь, построенная дядькой Петра I Голицыным, стоят в месте слияния рек Десны и Пахры. Дубровицы купил у Голицыных Потемкин, но князю Таврическому недосуг было там жить, и Екатерина перекупила у него Дубровицы для фаворита Дмитриева-Мамонова. Там молодые и поселились. Кажется, живи, да радуйся, но графа не оставила тоска. Еще родители масла в огонь подливали. Их потрясла отставка сына, во всем они винили молодую жену, она де сломала сыну карьеру. Его ждало такое будущее, а он теперь прозябает в подмосковной дыре.
Екатерина не вычеркнула Мамонова полностью из своей жизни, у них завязалась переписка. Отвергнутой императрице любопытно было, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось. Ее собственное сердце пока не успокоилось от перенесенной обиды. Она пишет Гримму в 1790 году: «Что касается неблагодарных, то они очень строго наказали сами себя. По-видимому, семейного ладу нет. Да и что может быть хуже положения человека, одаренного умом и имеющего познания, как очутиться в тридцать лет в деревне с женой брюзгой и капризной, которую он ежедневно попрекает, что остался один с ней и для нее». Злорадствует императрица…
Мамонов не отличался сильным характером, и уже через год попросился обратно в Петербург. Но Екатерина не пожелала видеть бывшего фаворита, она только из года в год продлевала его отпуск. В 1790 году у четы Мамоновых родился сын Матвей, потом дочь Татьяна. После смерти Екатерины Павел I предложил Мамонову вернуться в Петербург и поступить на службу в Казанский кирасирский полк, шефом которого он был. В случае нежелания служить император разрешал подать в отставку, чем Мамонов и воспользовался. 20 декабря 1796 года отставка была им получена.
Дарья Федоровна умерла в 1801 году, ей было тридцать лет, спустя два года скончался и ее супруг Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Трагична судьба их детей. Сын Матвей Александрович был яркой личностью, он участвовал в отечественной войне, с князем Орловым одним из первых организовал тайное общество – предтечу декабристов, но потом заболел, у него повредился рассудок. Кончил он жизнь фактически под домашним арестом, все богатство родителей растащили родственники.
Второй и третий разделы Польши
После первого раздела Польши прошло почти 20 лет, и все это время наш посланник граф Штакельберг вел себя в Варшаве как наместник в русской губернии. Польша и ее Король Станислав Понятовский полностью утратили политическую самостоятельность. В Польше стояли русские войска. Нашим солдатам не раз приходилось защищать православных диссидентов от католиков. Фактически Польшей руководила Екатерина II, об этом говорит ее активная переписка со Штекельбергом. Понятно, Польше это очень не нравилось.
На сеймиках польские аристократы просят помощи у европейских государств или с жаром обсуждают, как устроить всем русским поголовно «сицилийскую вечерню».
Защитником польских интересов становится Пруссия. Король Фридрих Вильгельм II (Фридрих II Великий умер в 1787 году, Вильгельм его племянник) обещает прекратить вмешательство России в дела Польши и гарантирует полякам неприкосновенность территории. В марте 1790 года Польша заключила с Прусский оборонительный союз.
Под защитой Пруссии и вдохновленная Великой французской революцией Польша сделала решительный шаг. Патриотическая партия реформ на четырехлетнем сейме (никогда сейм не заседал так долго, обычно сеймы избирались на шесть недель и зачастую, не приняв никакого решения, расходились) выработала новую Конституцию страны, утвержденную 3 мая 1791 года. Отменялась выборность королей, было уничтожено «либерум вето», возможность собирать конфедерацию и другие архаичные обычаи. Сохранялись привилегии католической церкви, но провозглашалась веротерпимость.