Несколько слов о братьях Паниных – старшем Никите и младшем Петре. Они были двоюродными братьями свекрови Дашковой. С младшим, Петром Ивановичем и женой его Дашкова дружила, а о Никите Ивановиче она отзывается неодобрительно. Никита Иванович «был благодетелем моих детей; не будь этого, я бы возненавидела Панина, потому что из-за него пятнали мою репутацию». Никита Иванович здесь совершенно ни при чем, но после охлаждения к Дашковой императрицы о ней с удовольствием сочиняли всяческие небылицы. В обществе старшего Панина называли то ее любовником, то ее отцом, так как он был якобы любовником матери Екатерины Романовны. Эти сплетни сильно попортили отношения Дашковой с отцом Романом Илларионовичем, которые и без того не были близкими.
7 сентября 1764 выборы в Польше состоялись. Королем был выбран Станислав Август Понятовский. Екатерина писала Н.И. Панину: «Поздравляю вас с королем, которого мы делали». В этом же месяце Екатерина Романовна получила известие о смерти мужа. Он умер не на поле брани, а от сильнейшей простуды, «пал жертвой рвения, которое он приложил к исполнению воли императрицы», – так пишет сама Дашкова.
Это был страшный удар, который уложил Екатерину Романовну на полмесяца в постель. Нам трудно понять, как они там болели, в XVIII веке, по описанию, «чистый романтизм»: левая рука и нога отказали, сама без сознания, «доктор Краузе своим искусством и уходом спас мне жизнь». Судя по романам, дамы в то время все время падали в обморок – причем без всякого притворства действительно теряли сознания. Я, живя в XX и XXI веке, ни разу не видела, чтобы какая-то женщина при самом страшном известии, а их было куда как много, упала бы в обморок. Но это – так, к слову. Дашковой двадцать лет, двое детей на руках, сыну год – безумно ее жалко.
Вот отчет британского посла Джорджа Макартни (март 1765 года): «Княгиня Дашкова, которая со времени смерти своего мужа вела здесь самый уединенный образ жизни, теперь решила выехать из этой столицы и поселиться в Москве. Она уже уехала вчера, но перед отъездом имела честь целовать руку императрицы и проститься с ней; ей давно уже был запрещен приезд ко двору, но ввиду того обстоятельства, что она уезжает, быть может, навсегда, ее императорское величество по ходатайству Панина согласилась видеться с ней перед отъездом. Прием, оказанный ей, был таков, как ей и следовало ожидать, то есть был холоден и неприветлив, кажется, все рады ее отъезду».
Про долги мужа и про то, как Дашкова «отрабатывала» их в деревне, я уже писала. В 1768 году Екатерина Романовна написала прошение на высочайшее имя – с просьбой отпустить ее с детьми за границу. Просто по своей воле она уехать не могла, потому что была «кавалерственной дамой», то есть имела орден «Св. Екатерины» малого креста, и этикет требовал высочайшего разрешения. Ответа не было почти год. Тогда Дашкова поехала в Петербург. Ей удалось на балу встретиться с императрицей, и она повторила свое просьбу. Разрешение было получено.
Никита Иванович Панин переживал – а хватить ли денег на такую дорогую поездку? «Я буду путешествовать под чужим именем и буду тратить деньги только на еду и лошадей», – таков был ответ. Она действительно путешествовала под именем Михалковой. За несколько дней до отъезда в ее дом явился помощник секретаря и передал Дашковой пожалованных императрицей 4000 рублей. «Не желая раздражать императрицу отказом от столь смехотворной суммы, я принесла счета моего седельника и золотых дел мастера, доставившего мне несколько серебряных дорожных вещей.
– Вы видите эти счета, – сказала я ему, – они еще не оплачены; потрудитесь положить на стол нужную для оплаты сумму, а остальные возьмите себе».
Вот так-то!
Описанию путешествия по Европе отведено много места в «Записках». Одно перечисление городов может занять полстраницы: Рига, Кенигсберг, Германия… потом Англия… конечно, Париж…Всюду она посещала театры, музеи, соборы, водила знакомства с самыми знаменитыми людьми. В Берлине ее принимала королевская семья вместе с Фридрихом II.
Современники очень по-разному описывают Екатерину Романовну. Вот, например, высказывание британского посла лорда Бекингема: «Леди, чье имя, как она считает, бесспорно отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой, прекрасно подает себя. В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные. Но хотя это лицо красиво, а черты не имеют ни малейшего недостатка, его характер главным образом таков, какой с удовольствием бы изобразил опытный художник, желая нарисовать одну из тех знаменитых женщин, чья утонченная жестокость напоминает журналы ужасов. Ее идеи невыразимо жестоки и дерзки, первая привела бы с помощью самых ужасных средств к освобождению человечества, а следующая превратила бы всех в рабов». Поговорить бы с лордом Бекингемом, узнать, что именно он имел ввиду? Видимо, одну из форм утопии, которую могла сочинить Дашкова, начитавшись великих энциклопедистов. Именно их идеи привели к Великой Французской революции. Сталинский социализм тоже был одной из форм утопии.
При этом Дашкова, как многие из лучших и образованных людей того времени, была категорически против отмены крепостного рабства. Она считала, что эта отмена приведет к большой беде в первую очередь для самих крестьян. В «Записках» она подробно описала свой спор с Дидро, который ратовал за свободу. Оппонентка в споре утверждала, что свобода принесет пользу только просвещенному человеку, а при неграмотном свободном крестьянине в государстве неизбежны анархия и беспорядок. Сейчас крестьянин живет и ни о чем не думает, он под защитой барина. «Мне представляется слепорожденный, которого поместили на вершину крутой скалы, окруженной со всех сторон глубокой пропастью; лишенный зрения, он не знал опасности своего положения, и беспечно ел, спал спокойно, слушал пение птиц…» И вот врач вернул ему зрения, но он не может увести несчастного со скалы. От безвыходности своего положения, а также от страха, тот заболеет и умрет.
Через три года она вернулась на родину, но в 1778 году повторила заграничный вояж. На этот раз это была Шотландия, она хотела, чтобы любимый сын Павел прослушал курс в Эдинбургском университете. Потом она побывала в Италии и Швейцарии.
Н.И. Павленко, внимательно анализируя «Записки», сделал интересный вывод. Екатерина Романовна решила вернуть расположение Екатерины II и, поняв сущность императрицы, смирила гордость и принялась расхваливать ее на все лады. Особенно преуспела она в тех домах, где лесть эта была принята и со временем достигала ушей императрицы. Она восхваляла Екатерину II и в королевском доме в Берлине, и у Дидро, и в Женеве, где она встретилась с Вольтером.
И она достигла своего. Дидро написал Екатерине, что при виде ее изображения, вышитого на шелке, Дашкова не могла удержать слез: «Она четыре часа сряду рассказывала о вашем императорском величестве, а мне показалось, что она говорила не более четырех минут». Как видно из этой цитаты, сам Дидро тоже был не промах. Во всяком случае по возвращению двор принял Дашкову почти благосклонно, а императрица подарила ей 60 тысяч рублей. Екатерину тоже можно понять – мало ли что могла наболтать Дашкова за границей, а она вела себя не только благоразумно, но и похвально.
Во вторую поездку в июне 1782 года Дашкова на собственные деньги устроила в Пизе бал по случаю двадцатилетия правления Екатерины II. Конечно, об этом сразу же стало известно в России. В июле 1782 года императрица встретила Дашкову очень приветливо, пожаловала ей дом в Петербурге ценой в 30 000 рублей и 2500 крепостных душ. И предложила возглавить Академию.
Конечно, императрица ценила Дашкову, уважала за широкий кругозор, за разумную и толковую работу в двух академиях – она понимала «размер» этой личности. Но она ее не любила. И не потому что была злопамятна. Дашкова сама давала повод удивляться, и, что называется, руками разводить. Вот, например, развеселившая весь Петербург склока между Дашковой и соседом по усадьбе Нарышкиным. Нарышкинские свиньи забрались в сад Дашковой и разрыли весь цветник. Обидно, возмутительно, что сделать – бывает и такое. Но Дашкова не стала выяснять отношения с соседями, а попросту приказала поймать свиней и зарезать их. Обиженный Нарышкин подал в суд. Началась тяжба. Императрица смеялась до слез и велела как можно скорее окончить дело. «…чтоб не дошло до смертоубийства», – пишет в своем дневнике секретарь императрицы А.В. Храповицкий.
В своих ежедневных записках Храповицкий написал о замечании императрицы в апреле 1789 года: «Разговаривая о княгине Дашковой, отдавала ей справедливость в том, что имеет познание и умнее многих мужчин, но дивилась, что никто ее не любит, даже дочь, в нынешних недостатках и быв под опекою, не соглашается жить с матерью. Княгиня больше приписывает сыну, чем он стоит: он прост и пьяница».
Здесь императрица права. Ни сын, ни дочь не оправдали надежд Екатерины Романовны. Путешествуя по Европе, она отдавала им много времени, образовывала их, приобщала к высокой культуре. Как была она счастлива, когда Павел с блеском окончил Эдинбургский университет, как гордилась им. Но вся эта «высокая культура» не понадобилась ее детям.
Анастасия с детства отличалась легкомыслием и неуравновешенностью. Екатерина подыскала ей мужа – князя Щербинина. Н.И. Павленко: «Выбор пал на него потому, что он был меланхоликом, что, по мнению княгини, должно было благотворно отразиться на семейной жизни и сгладить неуправляемый характер дочери». На поверку оказалось, что князь Щербинин психически больной человек. Анастасия пустилась во все тяжкие, промотала состояние, залезла в долги. Дашкова заплатила ее долги, но запретила дочери появляться в ее доме. Новые долги, и опять их оплачивает мать. В конце концов она лишила дочь наследства.
С сыном произошла более прозаичная история. Павел был красив. В свою вторую поездку Дашкова неожиданно для себя встретилась в Брюсселе с Григорием Орловым. Это был уже не тот Орлов, которого знала Екатерина Романовна, он приехал в Европу с больной женой, которой суждено было через год умереть от чахотки. Они и встретились с Дашковой в доме врача, и после этого Орлов нанес ей визит со словами: «Я пришел к вам другом, а не врагом». Орлов хотел помочь Павлу Дашкову в устройстве на достойную военную службу. А дальше за разговором он по простоте душевной высказал мысль, которая привела Дашкову в ужас.