Выражение лица Энн резко меняется. Она остановилась без предупреждения, и я неловко крутанулась на месте, поневоле подпрыгнув.
— А?.. — выдыхает она.
— Кроме него самого, — заканчиваю я фразу.
Ей понадобилось не меньше минуты, чтобы понять наконец шутку, но потом она смеется, еще сильнее зарумянившись. Я не могу проявить такую жестокость, чтобы сказать ей: мой брат ищет богатую жену, неплохо бы еще и хорошенькую, и Энн никогда не сможет соответствовать его запросам. Ох, если бы он мог увидеть и услышать ее там, в сферах… Меня приводило в ярость, что все наши дарования и вся наша сила должны оставаться там, когда мы возвращались в этот мир.
— Слушай, я не могу больше танцевать с тобой, иначе у меня синяки неделю не сойдут!
— Это ты сама постоянно сбиваешься с ритма! — возмущается Энн, выходя следом за мной в коридор.
— А ты никак не можешь запомнить, что мои ноги и пол — не одно и то же!
Энн хочет что-то возразить, но тут мы с ней обе замираем, увидев Фелисити, несущуюся по коридору. Она размахивает над головой листком бумаги.
— Он приедет! Он приедет!
— Кто приедет? — недоуменно спрашиваю я.
Фелисити хватает меня и Энн за руки и кружит.
— Мой отец! Я только что получила письмо! Он приедет на родительский день! Ох, разве это не чудесно?
Она останавливается.
— Замечательно, у меня есть время подготовиться. Я должна быть в полной боевой готовности! Ну же, девушки! Нечего тут стоять! Если я к воскресенью не научусь танцевать вальс как настоящая леди, я пропала!
В раю нынче было тоскливо. Мы с матушкой ссорились.
— Но почему мы не можем взять магию в нашу реальность, ведь там она могла бы принести пользу?
— Я уже говорила тебе… это пока что небезопасно. Как только ты это сделаешь, как только ты вынесешь магию через портал, он останется полностью открытым. И любой, кто о нем знает, сможет проникнуть в сферы.
Матушка молчит, стараясь совладать с собой. А я вспоминаю наши прежние споры — те, из-за которых я начинала ее ненавидеть. Я срываю веточку с ягодами и принимаюсь вертеть ее в руках.
— Ты могла бы помочь мне. И тогда мне ничто не будет грозить.
Матушка забирает у меня ягоды и отбрасывает в сторону.
— Нет, я не могу. Я не могу вернуться назад, Джемма.
— Ты просто не хочешь помочь отцу.
То, что я сказала, должно было причинить матушке боль, и я это прекрасно знала.
Она глубоко вздыхает.
— Это нечестно, Джемма…
— Ты не доверяешь мне! Тебе кажется, что у меня не хватит способностей!
— Ох, бога ради, Джемма! — Ее глаза вспыхивают. — Еще вчера ты не способна была увидеть разницу между облаками и иллюзией! Темный дух, над которым властвует Цирцея, умеет создавать куда более коварные ловушки. И как ты предполагаешь от него избавиться?
— А почему бы тебе не объяснить мне, как это сделать? — огрызаюсь я.
— Да потому что я этого не знаю! Здесь нет правил, ты понимаешь? Это вопрос понимания духа, понимания его ранимости. И суть дела заключается в том, чтобы ты не позволила обратить против тебя твои же собственные слабости!
— А что, если я воспользуюсь только малой толикой магии — ну, просто чтобы помочь отцу и моим подругам, и ничего больше?
Матушка берет меня за плечи, как малого ребенка.
— Джемма, ты должна внимательно прислушаться ко мне. Не выноси магию из этой сферы. Обещай мне!
— Ладно, отлично! — восклицаю я, вырываясь из ее рук. Я поверить не могу, что мы снова ссоримся. — Извини. Завтра — день встречи с родными. Мне нужно выспаться.
Она кивает.
— Увидимся завтра?
Я слишком рассержена, чтобы отвечать. И демонстративно отправляюсь к подругам. Фелисити расположилась на гребне холма, развлекаясь со своим луком. Она выглядит как какой-нибудь барельеф, изображающий богиню. Резко натягивая тетиву, она отправляет стрелу в полет, и та легко раскалывает пополам цели — деревяшки, установленные на приличном расстоянии. Охотница хвалит ее, и они то и дело сближают головы, о чем-то совещаясь. Я поневоле задумываюсь, об охоте ли они так много рассуждают, и почему это Фелисити рассказывает мне все меньше и меньше. Возможно, я чересчур погружена в собственные проблемы, чтобы расспрашивать ее.
Пиппа покачивается в гамаке, а рыцарь потчует ее какими-то галантными сказками, восхваляющими прекрасную даму. Он смотрит на нее так, словно она — единственная девушка в целом мире. А она впитывает его слова, как божественную амброзию. Энн поет, любуясь на свое отражение в реке; в реке же она видит отражение многочисленных воображаемых слушателей, которые аплодируют, вздыхают и восторгаются ею. И только я одна сержусь и раздражаюсь, чувствуя себя неудовлетворенной и бессильной. Радостное волнение, вызванное нашим приключением, начало иссякать. Что толку иметь эту предполагаемую силу, если я не могу ею пользоваться?
Пиппа наконец подходит ко мне, вертя в руках розу.
— Как бы мне хотелось остаться здесь навсегда! — говорит она.
— Но ты не можешь, — напоминаю я.
— Но почему нет? — спрашивает Энн, тоже подходя ко мне. Ее волосы распущены и свободно падают на плечи.
— Потому что это не такое место, где можно жить, — вызывающе отвечаю я. — Это всего лишь мир снов, фантазий.
— А что, если я предпочту всему сон и фантазию? — спрашивает Пиппа.
Это совершенно в ее духе — говорить подобные насмешливые глупости.
— А что, если я в следующий раз не возьму тебя с собой?
Фелисити подстрелила маленького кролика. И, подойдя к нам, показывает его безжизненно обвисшее тельце.
— Что у вас тут такое?
Пиппа надувается.
— Это все Джемма. Она не хочет приводить нас сюда!
Фелисити все еще держит в одной руке окровавленную стрелу.
— Что случилось, Джемма?
Она мигом мрачнеет и пристально смотрит на меня, и я вдруг невольно отвожу взгляд.
— Я ничего такого не говорила.
— Ну, ты это подразумевала, — фыркает Пиппа.
— Может, лучше забудем этот глупый довод? — резко бросаю я.
— Джемма, — Пиппа еще сильнее выпячивает нижнюю губку. — Не будь такой злючкой!
Фелисити строит точно такую же нелепую рожицу.
— Джемма, пожалуйста, перестань! Очень трудно разговаривать, когда держишь губы в таком положении!
Энн присоединяется к остальным.
— Я вообще не стану улыбаться, пока не улыбнется Джемма! И никто меня не заставит!
— Да! — Фелисити хихикает, продолжая по-бульдожьи выпячивать подбородок. — И все будут говорить: «Надо же, а ведь раньше они были такими хорошенькими! Что это такое случилось с их нижними губами?»
Я не выдерживаю. И хохочу во все горло. Мы все четверо валимся на траву, визжа и хохоча и строя самые нелепые рожи, какие только можно вообразить, пока наконец не выдыхаемся окончательно. И приходит пора возвращаться.
Возникает дверь, и мы по очереди, одна за другой, проскальзываем сквозь портал. Я ухожу последней. Мою кожу начинает покалывать от захватывающей дух энергии двери, когда я замечаю вдали матушку, — она держит за руку ту самую маленькую девочку. Платье девочки под большим белым передником невероятно яркое, необычное. Совсем непохожее на то, что можно увидеть в английских школах для девочек. Надо же, а я прежде и не замечала этого…
Они обе смотрят на меня с надеждой и тревогой. Как будто я могу что-то изменить для них. Но как я могу помочь им, если представления не имею даже о том, как помочь самой себе?
ГЛАВА 26
Настает наконец день приезда родственников. В моем личном словаре нет подходящих слов для описания подобных событий, но если все же попытаться отобразить суть происходящего, то это звучало бы примерно так:
Родительский день. Скучнейшая из всех школьных традиций; день, когда родственникам девочек разрешено явиться с визитом, в результате все разочарованы и никого это не радует.
Я аккуратно причесываю волосы, тщательно одеваюсь, прихорашиваюсь и стараюсь добиться полного совершенства… ну, насколько это возможно. Но в душе у меня продолжает бушевать буря после ссоры с матушкой. Я вела себя ужасно. И этой ночью я обязательно отправлюсь туда, к ней, и попрошу у нее прощения, и снова почувствую ее теплые руки, обнимающие меня…
И еще, конечно, мне хотелось рассказать родным — в особенности отцу, — что я виделась с мамой. Что по ту сторону не пустота, что матушка по-прежнему жива, любит нас и все так же прекрасна, как при жизни. Она осталась такой, какой мы ее помним. Я не знала, что увижу, спустившись из своей комнаты вниз, и меня терзали надежды и желания. Отец ведь вполне мог взять и приехать, я надеялась увидеть его ухоженным и довольным, в отличном черном костюме… Он мог привезти мне какой-нибудь подарок, что-нибудь, упакованное в золотую бумагу… Он мог назвать меня своей драгоценностью, мог бы даже своими историями заставить рассмеяться вечно надутую Бригид, мог обнять меня… Он мог бы. Мог бы. Есть ли в мире опиум более сильный, чем это слово?..
— Наверное, я могла бы спуститься вниз вместе с тобой, — говорит Энн.
Я в сотый раз пытаюсь усмирить свои локоны. Они совершенно не желают аккуратно держаться на макушке, как то приличествует волосам настоящей леди.
— Ты в последние пять минут успела ужасно мне надоесть, — заявляю я, щипая себя за щеки, чтобы вызвать румянец. Но он вспыхивает — и тут же угасает снова.
Мне не хочется, чтобы Энн была рядом, потому что я не знаю, что меня ждет внизу.
— А твой брат приедет сегодня? — спрашивает Энн.
— Да, и помоги нам бог… — бормочу я.
Я не хочу обнадеживать Энн в том, что касается Тома. Два упрямых завитка снова падают мне на лоб. Нет, с этими волосами определенно что-то надо делать…
— У тебя хотя бы есть брат, на которого можно сердиться.
В зеркале на умывальнике я вижу отражение Энн, с несчастным видом сидящей на кровати; она принарядилась в свое лучшее платье, но ей некуда пойти, не с кем встретиться. Я суетилась и хлопотала о том, как бы мне получше выглядеть при встрече с родными, а ей предстояло весь день провести в одиночестве. Должно быть, день встречи был для нее самым мучительным днем…