н Эрион не совсем человек, это все знают. Говорят, мать родила его там, на чудесном Острове Могучих, от морского змея. А, как известно, в змея любит обращаться само Солнце. Женщина осенила себя охранительным знаком и поспешила по своим делам.
А Эрион легко, упруго шагал по нагретой солнцем брусчатке верхнего города, полный надежды и уверенности. Судьба сама показывала путь и предоставляла возможности. Разве он не знает, как текут в теле жидкости, как работают его части? Давно, еще на Острове в Академии им показывали сделанную из стекла куклу, внутри которой были видны скелет и органы, а по сосудам текли разноцветные жидкости, которые подавались маленькими насосами, чтобы показать работу тела. Ее изготовили мастера в Андуниэ много лет назад. Им помогали в том эльфы. Но чуда в ней не было никакого — только тонкая и точная механика. Так будет и с живым телом. Он хмыкнул.
Стеклянная кукла показывала даже то, как к мозгу сходятся по волоконцам нервов сигналы тела. Тоже — механика. Или химия. Все от одного общего начала, от одного общего закона… Опять. Долой эти мысли. Это — второй шаг. Сначала механика тела.
Он помрачнел. Кому-то хватало стеклянной куклы. А кто-то хотел большего, потому что отнюдь не все тонкости работы человеческого тела она показывала, отнюдь не все связи и взаимодействия.
И нигде в ней не было отведено места душе. А уж эльфы бы знали…
Действительно, что только не называют вместилищем души. Кровь, сердце, желудок… Может быть мозг. По крайней мере, в том бесценном эльфийском атласе говорится, что… странный термин, смутно толкуемый… можно понимать как «дом мысли» или «дом сознания». Или «дом души». Странная многозначная фраза и такой же многозначный термин. Возможно, что и так…
Если представить себе мозг как яблоко, то знания о нем представляют собой лишь тоненькую его дольку. Кто знает может, душа привязана как раз к остальному, еще не изученному?
Почему эльфы не исследовали мозг так, как все остальное тело? Что-то и так знали? Но почему не написано? Впрочем, атлас — это не о душе, о теле… И атлас откровенно говорит, что эльфы считали, что мозг исключительно материален, что его задача — передавать особые сигналы по сети особых волокон в теле. Все. Значит, ничего там нет. Нету!
Может, потому они и не исследовали его больше? У них вполне может быть иной подход к изучению тела, чем у людей.
Или их это просто не интересовало. Они-то знали, что у них, у эльфов, душа есть, а что есть у людей — это уже им интересно не было?
Или все же душа есть, но у нее нет привязки? Нет в теле определенного места, нет, как бы это сказать, носителя? Может, его и не должно быть, и просто так устроено? И все правда, и душа есть, и смертью кончается не все?
Нет, не срастается. Тело должно умирать, когда из него уходит душа. А душа неразрывна с сознанием. А ведь приходилось видеть, как тело вроде бы живет, а сознания уже нет. И тело так долго может пребывать. Значит, сознание и душа — не связаны. Это просто какой-то механизм, который, возможно, заводит Эру. А механизм можно разобрать по кирпичикам и найти, куда вставлять ключ. И никакой души не надо.
Найти скважину и сделать ключик…
Все просто и логично.
Он тряхнул головой.
«Что же, попробуем заменить детали в стеклянной кукле.
Насколько Эриону было известно, эльфы такого не делали. Да и нужно ли им? Они знают магию.
Впрочем, магия — такая же наука. Такая же механика. Только времени бы ему столько же, сколько дано эльфам. Ничего, он сумеет. Уже скоро.
Он возвращался домой из порта, радуясь дню и солнцу, своей уверенности в том, что все возможно.
Удивлению его не было предела, когда он застал у себя в лаборатории обоих — Дахарву и Асгиля, занятых оживленной беседой. Эрион не сразу сумел подавить уже привычную злость — не мытьем, так катаньем да пролезет! — но тут же ее сменило ощущение какой-то залихватской радости. Даже удивленного ликования. Судьба явно была за него — опять подтверждение, что он прав. Кто-то из мудрецов юга говорил, что тому, кто идет верным путем, судьба сама стелет ковер под ноги. Все верно!
Асгиль замер на полуслове, готовый, как привыкшая к хозяйским побоям собака, сразу же шмыгнуть куда подальше. Но Эрион улыбался.
— И о чем вы беседовали?
Дахарва, привычным жестом смахнув с лица черную прядь, деловито сдвинув черные брови, ответил, коротко кивнув.
— Господин Асгиль не первый раз здесь, — упрямо, исподлобья уставился на хозяина. — Он друг мне.
«И попробуй прогони его!»
— Друг? Знатный нуменорец — друг безродному черному южанину?
— Пред божеством нет ни нуменорца, ни южанина, — вскинул голову Асгиль.
«Ах ты, какой отважный взгляд! Любо-дорого смотреть. Ну, что же, ты победил. Твое божество примет твою жертву».
— Высокие слова. Но о чем же была речь?
— О том, что я скоро умру, — с мрачной дерзостью ответил Дахарва.
— И что спасти его может только чудо.
— Или вы, если решитесь.
— Господин, — одновременно со страхом и решимостью в голосе сказал Дахарва. Звенящий, ломкий голос. — Я согласен. Испытайте ваше искусство на мне. Я согласен!
— И я, — такой же, дрогнувший, полный обожания. — Возьми мое сердце. Я готов подписать любые бумаги, чтобы тебя не посмели обвинять. Я готов.
Смотрит обожающими глазами.
— Я хочу этого. Я хочу послужить тебе
Почему-то слушать эти слова было не страшно, в отличие от тогдашних, давних слов Дахарвы. Хотя разница была невелика — оба соглашались добровольно.
Была какая-то досада и раздражение от того, что нельзя начать прямо сейчас.
— Не сразу, — деловито сказал он. — Многое надо сделать. Но ничего невозможного нет.
Теперь они почти каждый день работали. Эрион проверил кровь обоих — она была совместима, так что и ткани наверняка будут совместимы. Внутренний голос пугал — подо жди, попробуй сначала хоть лоскут кожи чужой прирастить, но Эрион отмахивался — зачем размениваться на мелочи, если можно сразу свершить великое дело и доказать всем?
Стеклянная кукла.
Работа над механизмами для прокачки крови. Не все выяснил? Не страшно. Ясно, как действует главное, остальное потянется само, в теле всегда так. Надо знать главные точки, они заставят работать остальное как надо.
Глухонемые слуги, нанятые в нижнем городе для помощи в тайной работе. Каждый в точности знает, что делать, и ни-ни в сторону! Только то, что сказано, и так, как сказано!
— И что за песенки тебе напевал господин Эрион, брат? — Мёриль насмешливо посмотрела на него поверх хрупкой косточки жареной птички. Она ловко поворачивала ее в изящных пальчиках, столь же изящно откусывая. — Никак те, что харадрим своим мальчикам напевают?
В прежние дни Асгиль задышал бы возмущенно с разинутым ртом, как рыба на дне рыбачьей лодки, пошел бы пятнами, а то и к отцу бы побежал жаловаться. Но на сей раз брат лишь с улыбкой посмотрел на нее томными синими глазами, Как взрослый на ребенка.
— Это мелко, сестра. И глупо. Тебе не понять.
— Да? — Она хмыкнула, еще откусила — словно клюнула. — Чего же тут непонятного? Достаточно посмотреть на твою умильную физиономию. Ты каждый день у него пропадаешь… Впрочем, может, тебе больше по душе его черный харадец?
— Дахарва друг мне, — смиренно проговорил Асгиль. — Брат мой.
Мергиль рассыпалась бисерным смешком, едва сдерживая злость.
— Теперь это так называется?
Асгиль вздохнул.
— Послушай сестра. Совсем недавно ты сама дня без господина Эриона не проводила. И, смею сказать, ваши отношения были очень далеки от невинных.
— И что у тебя есть кроме слов? — улыбнулась сестра. — Кому и что ты докажешь?
— Я никому ничего доказывать не собираюсь, — ответил Асгиль.
— Тогда к чему ты клонишь? Я, что бы там ни было, не преступала черты, положенной женщине природой. А ты…
— А я — что? Мериль, ты просто неспособна понять, что между людьми бывают другие отношения и что высокие чувства отнюдь не ограничиваются плотским влечением!
— О? — сделала невинный вид Мериль. — Значит, я так тупа? Так снизойди же, о брат мой, и растолкуй своей глупой сестре, что может так притягивать друг к другу двоих мужчин, из которых старший известен своими постельными подвигами, а младший слишком похож на девушку?
— Ну, вот видишь, — снисходительно улыбнулся брат, — ты его знаешь только как утешителя в постели. А весь город знает своего спасителя, гениального лекаря и изобретателя, человека, поднявшегося выше самого понятия «человек».
Мериль с какой-то внезапной дрожью вдруг осознала, что тут не харадский грех. Отнюдь. Тут что-то похуже. Страшнее. Она медленно опустила полуобглоданную косточку на блюдо. Холодок прошел между нею и братом — словно ветер пробежал.
— Я внимательно слушаю, — негромко проговорила она тоном втянувшей на время когти кошки.
Асгиль медленно наклонил голову. Посидел так, словно собираясь с духом. Когда он заговорил, голос его звучал сдавленно, словно в нем прорывалось рыдание или еле сдерживаемая страсть. Или еще так говорят — через силу — о сокровенной тайне, не постыдной, но слишком близкой к сердцу, чтобы выдавать ее.
— Я долго не понимал, зачем я живу. Зачем мы вообше живем. Зачем, если мы все равно умираем? Разве что чтобы сгнить и дать вырасти в себе траве? И так пройдем мы мимо и ничего не сделаем. Ничего, никакого следа не останется. Даже потомки забудут. В лучшем случае отыщут лет пятьсот спустя пыльное письмо или непонятно чей портрет. Или просто останется ничего не значащее имя в родословном древе. Мусор вышвырнут. И ничего от нас не останется. И предстанет пред Единым пустая душонка, такая же серая пылинка, как все, никому не нужная, ничего не сделавшая… Он будет прав, если сметет ее, как ненужный мусор. Только те достойны чего-то, сестра, кто хоть чем-то запомнился. А я ничтожество. Я пуст и бездарен, и ты это знаешь. Ты сама мне не раз говорила. Я и был таким, пока не понял, что для такого, как я, остается один путь — служение достойному. И вот он, рядом. Больше чем человек. Почти божество. Когда я понял это, я стал счастлив. Мне ничего не надо было, только бы он принял мое служение. Жертву мою.