– Нет. Такие коды порой требуют не только цифры, но и буквы. – Гектор набрал код гораздо более длинный, чем предыдущие.
И… щелкнуло! Дверь сейфа автоматически открылась.
Внутри они увидели пачки денег в рублях и валюте и много ювелирных коробок. Регина Гришина часть нажитого капитала хранила дома.
– Гек, а какой код вы сейчас ввели? – с любопытством спросила Катя.
– При покупке такого сейфа фирма предлагает свой, но его обычно клиенты запомнить не в силах. Когда система требует двенадцать знаков, вообще невозможно запомнить что-то не «родное», а записывать ненадежно, всегда можно потерять. В мобильных такие вещи тоже не хранят, понятно. Все держат в уме. И шифр должен быть такой, какой забыть просто невозможно. Это обычно дата рождения – собственного или детей. А буквы – имя свое или опять же кого-то близкого.
– Но мы не знаем имени ее сына.
– Я ввел дату его рождения, а буквы имени самой хозяйки. И угадал с кодом. Это ее маленькие хитрости – два в одном, микс. Несложно, для дилетантов.
– Потому вы и в покер никогда не проигрываете, Гектор Игоревич, а только ставки взвинчиваете, – резюмировал Блистанов. – Другой бы с вашим риском давно бы все фамильное достояние генеральское спустил, а вы приумножаете.
– Не хвали меня, Сеня, зазнаюсь. – Гектор глянул на деньги и драгоценности Регины Гришиной. – Опись надо составить. Звони в финансовый отдел Главка, изымешь ценности ты, а хранить они будут все у себя, пока дело не прояснится. Итак, наша покойница не была ограблена. Из дома ее ничего не пропало. Вся обстановка тут свидетельствует о том, что…
– Что она находилась на момент смерти одна, и все было как обычно, никакого насилия со стороны, – заметил эксперт. – Я вам уже сто раз говорил.
– Еще глянем на сарай в саду. – Гектор закрыл сейф, электронный замок звякнул.
Они шли через сад, уже тонувший в закатном солнечном свете – тучи, что так и не пролились дождем, ушли с горизонта, и оранжевое небо над Полосатово расчистилось. В незапертом сарае хранился садовый инвентарь. На полках выстроились пластиковые бутылки и канистры.
– Санитайзеры, дезинфекторы, бытовая химия. – Эксперт все осмотрел. – Она в доме подобное не хранила.
– И это еще. – Гектор нагнулся и снял с нижней полки пластиковую упаковку с брикетами. – Сельскохозяйственный яд бродифакум. Продается в брикетах. Он у нее в доме.
– Выходит, все-таки она сама отравилась? – спросил капитан Блистанов. – Самоубийство?
– Похоже, что так. – Гектор разглядывал упаковку. – Вскрытый брикет.
– Прямо гора с плеч. – Капитан Блистанов просиял. – Сочиню отказной – и в архив.
– Сначала надо установить наличие бродифакума в ее останках и на изъятой посуде.
– Сделаем, сделаем. – Эксперт тоже засуетился. – Печально, конечно, что суицид. Но для нас работы меньше.
– Мне для отказного надо проверить еще ее дом в Москве на Арбате, я сейчас туда и рвану, чтобы уж все сразу, и потом домой спать! – Блистанов уже открыто ликовал. – Вы тут заканчивайте осмотр, дом закрывайте, опечатывайте и потом все результаты доследственной проверки мне.
– Мы с коллегой из пресс-службы тоже хотели бы осмотреть ее второе жилище. – Гектор глянул на Катю. Он был задумчив, смотрел то на брикет бродифакума, то на стол в саду, с которого уже собрали всю посуду, изъяв в качестве вещдоков.
– Да ради бога, вам же все равно в Москву из моего Полосатово возвращаться, – тоном удельного помещика разрешил капитан Блистанов.
Глава 9. Одалиска
Домовладение номер два Регины Гришиной, располагавшееся в тихом тупике рядом с Плотниковым переулком напротив знаменитого некогда фитнес-клуба «Чацкий», снова поразило Катю – одноэтажный старинный особняк из тех, что строили некогда богатые мещане и купцы средней руки. Было странно сознавать, что одинокая немолодая, пусть и обеспеченная женщина – не жена олигарха, не родственница министра или главы корпорации – может позволить себе владеть подобной собственностью в пределах арбатской «Золотой мили».
До Москвы и Арбата они добирались каждый на своей машине, вбив в навигатор адрес. Весь путь Катя видела – Гектор на своем внедорожнике следует за ней. Порой он догонял ее, и они ехали рядом. Еще на старте, изучив маршрут, он попросил Катю свернуть с Садового кольца, не доезжая Смоленской площади, и показал на экране мобильного на карте тупичок у Могильцева переулка.
– Сюда, Катя, припарковаться можно во внутреннем дворе, а то разоримся на одной парковке в центре.
Он подъехал туда вместе с ней, нажал на пульт – ажурная решетка отодвинулась, и они очутились в тесном внутреннем дворике.
– Тайная спецчасть? – поинтересовалась Катя, закрывая свой маленький «Мерседес Смарт».
– Музыкальная школа имени Людвига какого-то там. Моцарта-Баха, короче. – Гектор улыбался. – До нужного адреса прогуляемся пешком.
– Так это у вас называется, читала я в Сети. – Она оглядывала музыкальную школу. – А еще «сводный оркестр музыкантов» – так ЧВК в Сети именуют.
– Я заведовал в сводном оркестре исключительно литаврами.
Капитан Блистанов припарковался на патрульной машине с мигалкой прямо у особняка Гришиной: ему нипочем грабительская парковка – служба-с спишет-с! Он приехал с пакетами из «Макдоналдса», жевал бигмак и хлебосольно начал их тоже угощать, суя гамбургеры и чизбургеры в коробках. Катя отказалась, поблагодарив. Гектор, глянув на нее, тоже – объявив «фруктовый разгрузочный день».
Ключи от дома он еще раньше нашел в ящике комода в гостиной Регины Гришиной и отдал их Блистанову. Тот, зажав промасленные пакеты под мышкой, отпер крепкую дверь, и они вошли в особняк.
Пыль, пыль, пыль… Ремонт, известка, мешки с цементом, банки с краской, стройматериалы – все это покрылось пылью, брошенное здесь не один месяц назад.
Особняк состоял из шести больших комнат с высокими потолками. Две вообще залы просторные – хоть танцы устраивай. Имелась еще ванная комната и что-то типа кладовой-гардеробной. В одной из комнат почти до потолка громоздилась старая мебель, покрытая слоем пыли. В других все указывало на начавшийся там ремонт, который бросили на полдороге.
Они обследовали особняк быстро – смотреть было, если честно, не на что. В зале в центре стоял старый дубовый стол – прямо под пыльной люстрой с хрустальными гирляндами. Гектор обошел его, созерцая люстру, и направился к мешкам со стройматериалами у стены. Вытащил из-за них картину, которую засунули туда – всю в известке.
Катя увидела, что это снова не живопись, а большой фотопринт на холсте – постер. Фотография изображала обнаженного молодого парня – того самого, что и на портрете в доме в Полосатове. Только снимали его теперь со спины. Он стоял в море по колено, освещенный закатным солнцем. Руки он широко раскинул в стороны, и на них сидели четыре черные птицы – вороны. По две на каждой.
– Фотоколлаж, птицы потом были добавлены. – Гектор положил картину на стол. – И снова сынок нашей Регины запечатлен в чем мать родила. Что бы это значило, интересно?
– Уже без разницы, мало ли как люди прикалывались. – Капитан Блистанов доел последний гамбургер. – Все, дело в шляпе. Отказной! Дом пуст и закрыт давно. В нем не жили. Ну вы же сами мне сказали, что Гришина после смерти сына находилась в депресняке тяжелом.
– Интересно, откуда у нее вообще такой дом на Арбате? – удивилась Катя.
– И это уже не наше дело. Ариведерчи! – Блистанов опять ликовал.
Он попрощался с ними у особняка, плюхнулся за руль патрульной машины и был таков. Катя и Гектор направились к музыкальной школе на парковку.
– Что-то не радует меня, как Сеню-Полосатика, такой молниеносный делу венец, – заметил Гектор.
– Я тоже как-то сбита с толку, – призналась Катя. – Но вы сразу выдвинули версию яда бродифакума, а потом мы его у нее в сарае обнаружили. И она была одна на момент смерти. Решила с горя покончить с собой. Отравилась.
– Одна ли? – Гектор открыл пультом ворота парковки. – Концентрация бродифакума в брикетах против вредителей такова, что Гришиной надо было два-три брикета раскрошить и съесть с тортом или с пирогом… Это маловероятно. Можно проглотить клочок бумаги, но пачку листов съесть невозможно, понимаете? Однако возможен другой вариант – у нее же было сердце больное, она после инфаркта. Да, она приняла бродифакум сама, сколько смогла проглотить. Организм среагировал в форме приступа, ее сердце не выдержало.
– Может, она на это и рассчитывала – отравиться и умереть.
– Тогда, выходит, она обладала редкими познаниями в фармакологии и ядах, чему я не верю. Есть еще третий вариант.
– Какой?
– Мы что-то упустили в Полосатове. – Гектор открыл свой внедорожник. – Катя, а слабо еще раз прокатиться туда – кое-что проверить? Или вы устали?
– Я не устала. Но там ведь дом закрыли, опечатали. А что вы хотите найти, Гек?
– То, что я, возможно, не нашел сразу. То, что там есть изначально, но мы не увидели. И в дом, уже опечатанный, нам не надо, нам нужен участок, территория. А калитку я вскрою не глядя.
– Кто бы сомневался, – по укоренившейся уже привычке заметила Катя и села в его внедорожник, оставив свой «Смарт» на бесплатной тайной парковке.
И они вихрем помчались назад в Полосатово – благо вечером в субботу не было убийственных километровых пробок.
По пути Катя спросила:
– Как ваш отец, Гек? Как его здоровье?
– Все по-старому. Улучшений не будет никогда.
Катя вспомнила, как они с Вилли Ригелем видели генерал-полковника Борщова в его «поместье» в Серебряном Бору – в инвалидном кресле, когда он не узнал не только их, но и собственного сына.
– Ему операция по удалению катаракты предстоит, – продолжил Гектор. – Он одним глазом видеть перестал, с его больной психикой перспектива ослепнуть крайностями чревата. Я когда уезжал в командировку и потом когда в госпитале лежал сам на операции, как и прежде, его на сиделку оставил и горничную. Две старухи и он, больной безумный старик, – дергался я весь, как они там.