– Меня? Они? – Он глядел на нее снова с вызовом.
– А если швы разойдутся? – спросила Катя уже тише.
– Жалеете меня, да? Милостыня калеке.
– Нет. Прекрасно помню еще по Староказарменску ваше знаменитое: «Няньки мне не нужны».
– Мне не нянька нужна. Мне нужна… ладно, чего там… Размечтался, дурак покалеченный!
Он вышел из машины, оставив дверь внедорожника распахнутой, стоял спиной к Кате. Силуэт на фоне ночных огней.
– Такой, как я, требовать ничего не может, – объявил он глухо. – Но и просить я не буду. И милостыни не приму. И жалость не приму. В гробу я жалость видел! Я Гектор Троянский. Я завоеватель по натуре. Либо завоюю, либо…
Катя ощутила, как по ее щекам текут слезы. Она быстро вытерла их ладонью. Нет, не плакать сейчас – это бесчеловечно в отношении него. Она молчала, сидела, терпеливо ждала, когда он придет в себя.
Он вернулся за руль. Они снова поехали.
– Гек, как называется то, что вы делали на ринге? – тихо спросила Катя. – Так это было… страшно. И великолепно.
– Маг Цзал. Воинская ветвь.
– В Тибете научились?
– Да. В монастыре Браг Йерпа. – Он смотрел на Катю так, что она робела под его взглядом.
– Но тех пятерых и тренеров вы пощадили.
– Они обычные пацаны. Спецназ. У них рукопашный, единоборства, бокс, качалка… А Маг Цзал – способ убивать быстро, наносить тяжелые травмы, увечить, обрубать… Наибольший урон противнику при наименьших затратах.
– Я никогда не слышала про Маг Цзал.
– Теперь знаете, чему профессиональные киллеры-калеки учатся в горных монастырях.
Они выехали на Фрунзенскую набережную и остановились перед Катиным домом. Вышли из машины. Гектор стоял босой на асфальте.
– Сколько длилась ваша операция? – спросила Катя.
– Восемнадцать часов.
– Какая она уже по счету?
– Восьмая. Объясниться надо нам. Время настало. Почему тянул с такой хирургией столько лет. Когда меня на Кавказе отбили наши у боевиков и в госпиталь в Моздоке привезли, мне сразу сделали три операции одну за другой. Кроме той травмы… основной… я был порванный весь. Меня, пока держали в плену, в горах в схроне, к столбу приковывали наручниками за руки, за ноги. И куражились надо мной. Насиловали меня. Так что в госпитале меня сначала зашивали. Потом перевели в Москву в Центральный госпиталь и сделали еще две операции. Последствия ожога устраняли, потому что это он мне гормоны вразнос пустил, а не травма. Врачи сказали, с прочим надо ждать. Я воевать пошел, как на ноги встал. Через несколько лет сделал операцию – пластика, первый этап… Опять надо было год ждать. И в командировке одной я попал в передрягу. Тех-то я грохнул, но и мне сильно досталось тогда. И ранение свело на нет все достижения реконструктивной пластики. Опять я лег под нож хирурга, живот зашивали мне. После доктора сказали: все, пока другого ничего невозможно, иначе сдохнешь. Я в командировки ездил и в Тибет, учился, тренировался там… В монастыре Йерпа такая аскеза… Я думал: вот – путь. Добровольное смирение, отказ, принуждение к целомудрию во имя воинской доблести. Значит, и мне так суждено. Ну а затем в моей жизни кое-что кардинально изменилось. – Он смотрел на Катю, не опускал взор – темный, сотканный из отчаянной беспредельной искренности, горечи и еще чего-то столь пронзительного, что сердце Кати сжималось. – И я решил: будь что будет. Попробую снова. Опять пластика реконструктивная – мне кожу с боков брали в этот раз с ребер и… еще одно, самое главное сделали, что после пластики положено. Прооперировали меня, полтора месяца я на обезболивающем был. Теперь вот… такой. Никому этого не говорил – только вам сказал. Чтобы вы знали правду. Чтобы нам как-то двигаться дальше в наших общих делах. Или не двигаться… если вы сочтете, что… это все для вас уж слишком… Прогоните меня с глаз долой, потому что такой, как я, противен…
Катя сама порывисто обняла его, прижалась к нему.
– Гек… Гек! Не смейте так говорить! Никогда!
Она заглядывала ему в лицо. Он стоял, опустив руки. Не трогал ее, не касался.
– Добрая…
– Гек!
– Добрая вы… Катенька… нежная… золотое сердце… Так по-дружески, по-братски… Утешение отчаявшихся сердец. Но… сорок тысяч братьев все же меньше, чем один… любовник.
Катя отпустила его:
– Гек, обещайте мне, что вы не станете испытывать судьбу, участвовать в поединках, пока… все не заживет.
– Я не могу вам обещать. Иначе я не стану прежним.
– Помните, вы сказали тогда: если помощь потребуется, обратитесь ко мне? Я сейчас прошу вас о помощи – мы с Блистановым никогда не раскроем это убийство сами, без вас. Помогите. А если вас травмируют на поединке, вы не сможете…
– Я здесь, я помогаю и дальше буду. Но это разные вещи, Катя. Я должен.
– Ладно. Тогда по-другому. – Катя выпрямилась. – Ради меня, Гек.
Он смотрел на нее. Потом кивнул.
– Тогда завтра в десять. Столько дел у нас опять. Я, правда, что-то сейчас никак с мыслями не соберусь… Гек, я ведь в лесу… я так раньше никогда себя не вела… чтобы ножом, пусть пластиковым, но человека ранить…
Он взял ее руку и опять поцеловал.
Уже в квартире, из окна, Катя сквозь слезы смотрела, как его «Гелендваген» все стоит у ее дома с выключенными фарами. Потом фары зажглись, и Гектор уехал.
А она…
Ее словно жгло изнутри. Что-то новое вырастало из пламени и пепла. Новое, незнакомое, очень сильное… яркое…
Она подумала: хорошо, что нож оказался пластиковым. Был бы настоящий – она вонзила бы его в горло тому, кто только посмел бы причинить ему новую боль…
Чтобы хоть как-то успокоиться и прийти в себя, она написала своему шефу имейл, что дело в Полосатове оказалось весьма загадочным убийством и стоит того, чтобы пресс-служба его распиарила впоследствии, что она займется им вплотную. Затем она отыскала в интернете на английском несколько статей о женщине-факире Аделаиде Херманн. Буквально заставляла себя читать. Проверила в интернете и сведения о женщине-факире Мегалании Коралли – ноль информации.
Когда она наконец заснула, ей приснился сон, который она видела в детстве, когда в свои восемь лет прочла мифы о Трое и Гекторе… О троянцах, ахейцах, богах, героях. Сон возвращался к ней все ее детство, когда она перечитывала «Илиаду». Сон не давал ей покоя.
В тяжелом бронзовом шлеме с прорезью для глаз, босая, маленькая, она идет по прибрежному песку к кораблям, волочит за собой неподъемный щит из воловьих шкур и копье, которое тоже поднимает с трудом своими тонкими детскими руками. В Трое за ее высокими стенами Гектор, в доспехах и шлеме, увенчанном черным конским султаном, уже садится в колесницу, чтобы ехать на свой последний бой.
Гектор, лишенный помощи богов… Обреченный на гибель.
Но она не позволит…
Темная фаланга выстроилась у кораблей. Они ждут Гектора. Все предопределено?
Она опирается на щит и с усилием поднимает свое копье. Она готова драться насмерть, только бы спасти его…
Разбудил ее среди ночи сигнал мобильного. Она прочла его послание – их ночной тайный чат:
«С Артемидой можешь сходна быть лица красотою и станом высоким… Нет, ничего столь прекрасного взоры мои не встречали доныне. Смотрю с изумленьем, но не дерзаю тронуть коленей твоих…»[6]
Катя ответила строкой из «Илиады»:
– «Мужу, трудом истомленному, силы вино обновляет?»[7]
Он написал лаконично:
– Трезвый. Ну, почти. Самую малость водки выпил…
И продолжил уже «Одиссеей»:
– «Так размышляя, нашел он, что было приличней словом молить… Тронув колени ее, он прогневал бы чистую деву…»
Он ждал – в Серебряном Бору, у себя в доме, похожем на спортзал, монашескую келью и больничную палату.
И Катя написала то, что подсказало ей сердце. Правду. Пусть это и были строки Одиссеи:
– «Силой и прелестью мужества я изумилась…»
Глава 17. Супруг кошелька
– Утром, пока собиралась, дочитала статьи на английском о факире Аделаиде Херманн, которые ночью нашла, – сообщила Катя Гектору, усаживаясь в его внедорожник.
Гектор приехал к ее дому без четверти десять, она вылетела из квартиры пулей, но в лифте постаралась придать себе спокойный вид. Когда они поздоровались, она отметила, что после вчерашних событий, после столь откровенного разговора о таких интимных вещах, которые обычные мужчины и женщины даже не упоминают вслух, а тем более не делятся ими и не переживают вместе, после их ночного чата, многое изменилось – они еще сильнее сблизились. У Гектора вид был слегка потерянный, доверчивый и тихий. Во взгляде, устремленном на Катю, волной плескалась нежность, искорки вспыхивали в его серых глазах. Однако говорить они начали исключительно «о делах».
– Она и правда была любопытной личностью. Почти все статьи и исследования посвящены ее феноменам, – продолжала Катя. – Ее дар ловца пуль многие пытаются объяснить, однако никаких убедительных предположений в статьях нет. Зато разбирается в деталях ее фокус «Призрак невесты». Он описан как весьма сложный трюк. В роли невесты, парящей горизонтально в воздухе с ангельской трубой в руке, Аделаида Херманн использовала гимнастку, в совершенстве владевшую своим телом. Когда она возносилась над ареной, ее на невидимые веревки поднимали – Аделаида рассекала воздух ятаганом, демонстрируя публике – нет ничего, смотрите сами. Однако секрет состоял в том, что ангельская труба играла роль опоры, на которой удерживала свое тело в горизонтальном положении ловкая ассистентка. Ну, как вы, Гек, вчера на ринге на локте, когда я так испугалась…
– Чего вы испугались? – Он улыбался.
– Что вы руку сломаете, а вы сами как акробат… Но дальше о Херманн: под фатой невесты, что спускалась на арену, имелся шест, крепившийся к ангельской трубе. Феномен Аделаиды Херманн, как пишут, состоял в том, что она заставляла публику не видеть его, отвлекая внимание ятаганом. Поразительный по мощи воздействия сеанс массового гипноза. Она обладала редчайшим гипнотическим даром внушать иллюзии. Зачарованная публика не видела того, что скрыто под фатой невесты.