Стоял под обжигающими ледяными струями, сколько хватило сил, чтобы унять жар внутри…
Он в ее доме… И она с ним… Они наедине… За одно это он был готов умереть.
Катя из кухни увидела, как Гектор вышел из ванной – обнаженный, на бедрах намотано серое полотенце. Его накачанное тело – копия античной статуи. Рельефная мускулатура, широкие плечи, могучий торс воина, мужчины. Катя видела его полуголым и в лесу перед спаррингом, и еще раньше, когда они с Вилли Ригелем устраивали состязания в Серебряном Бору, у Гектора дома, но сейчас его облик, его мужская стать и красота восхитили и поразили ее несказанно и лишь усилили смятение…
– Катя, можно попросить щетку – брюки отчистить от грязи?
– Да, конечно, сейчас! – Она пошла в прихожую, достала щетку и вручила ему.
Он снова скрылся в ванной. Она вернулась на кухню. Сливки из холодильника… омлет смешать в миске… хлеб… масло… клубничный джем… сердце бьется, как сумасшедшее…
В ванной Гектор отчистил щеткой брюки. Налепил свежий пластырь и туго забинтовался. После операции он пока не мог пользоваться нижним бельем и надел брюки, как носил в командировках, на манер спецназа. Натянул футболку. Грязные бинты и пластырь он завернул в свою рубашку, забрал скомканный сверток. Глубоко вздохнул всей грудью… Выходи. Держи себя в руках… Не смей пугать ее…
– Гек, переверните омлет, пока я в душе. – Катя встретила его улыбкой. – Вот лопаточка, командуйте на кухне. Кофе сейчас сварится… Вы босой…
Он послушно взял лопаточку для омлета. Из свертка с рубашкой на пол посыпались грязные бинты и пластырь. Он залился краской, хотел поднять… Но Катя опередила его, нагнулась, сама собрала его бинты.
– Не надо в рубашку… зачем… они вам ее испачкают… Я сейчас все сама выброшу. Гек… Вам воды дать? Попить?
– Нагноение небольшое. Инфекция попала… Поэтому так долго на перевязке я. Катя… милая… спасибо…
– Все будет хорошо, Гек, все заживет.
В ванной зеркало запотело от пара – может, и к лучшему. Катя сейчас не хотела видеть выражение своего взволнованного лица. Пахло ветивером и полынью – он мылся ее шампунем…
Когда она, переодевшись в чистую белую рубашку и льняные брюки, наконец выползла из душа, с кухни дохнуло чадом.
– Омлет у меня сгорел, – признался Гектор потерянно. – Не кулинарится что-то… сконцентрироваться опять не могу.
– Ничего, сейчас смешаю новый омлет. – Катя улыбалась, смотрела на него так, словно видела впервые.
«Он у меня дома… и он такой… родной… близкий мне человек, словно мы с ним всегда существовали вдвоем… вместе…»
– Я подумал – счастье какое, мы двадцать четыре часа вместе с вами, не разлучаемся. Все вместе делаем. Все сообща, – говорил он ей взволнованно то же самое, почти слово в слово. – Сейчас завтракать сядем, то есть обедать… Я это убийство благословляю в душе, честное слово.
– Кофе готов, Гек… Вам черный без сахара? Я хлеб обжарила – тосты с клубничным джемом любите?
– Люблю… Катя… я люблю… тосты.
Она поспешила смешать новый омлет, вылила его на сковородку. Когда она хотела перевернуть его лопаткой, Гектор подошел сзади, забрал тихонько, очень бережно ее руку, сжимавшую ручку сковородки, в свой кулак и… подбросил омлет на сковородке, словно фокусник.
– Когда мы вместе, все лучше выходит, вкуснее, – шепнул он и сразу отпустил ее руку.
Они ели то, что приготовили, пили кофе, разговаривали, смеялись, забыв обо всем, об усталости, тревогах и сомнениях. Катя подумала, что ей, как и ему, хочется, чтобы этот завтрак-обед, этот день вообще не кончался…
– У вас дома так красиво, просторно, столько воздуха, света, книг… так спокойно, – произнес Гектор. – А можно спросить вас?
– Конечно, о чем?
– Кто это такой? – Он нагнулся и с пола под столом достал античный бюст – тот, что стоял на подоконнике в комнате, – принес на кухню, не поленился ведь, пока Катя была в душе!
– Один троянец, – в тон ему ответила Катя. – Шлемоблещущий… шапочку с конским султаном на нем видите? Первый в Трое – защитник, воин и мой любимый герой в «Илиаде». Скажите, как его зовут?
Их взгляды встретились. Гектор встал. На лице его возникло столь страстное и решительное выражение, что Катя невольно оробела.
Но тут зазвонил его мобильный.
– Гектор Игоревич! – жизнерадостно возвестил из своего далека Полосатик-Блистанов. – Во сколько к Четвергову мы, а? Я здесь, в Звенигороде, через час примерно освобожусь. Ничего мы не нашли, никакой отравы. Ворону я, как вы и приказали, выпустил на волю из клетки. А у меня новость для вас обоих просто обалденная!
– Какая еще у тебя новость? – медленно спросил Гектор.
– Та дрянь, шкурка ящерицы, что вы в шкафу мадам Регины нашли! Мой эксперт решил перепроверить, специалистов-биологов привлек. Оказалось, он ошибся, не водятся такие пресмыкающиеся в наших краях. И это не той ящерицы шкурка, что я из могилки выкопал, а другой совсем. Такие лишь в пустынях обитают – в Египте, в Ливии, в Африке. Она намеренно была мумифицирована при помощи дубильных препаратов. И возраст ее древний – не менее ста лет. А может, и больше.
По дороге в Жаворонки к Стасу Четвергову Катя и Гектор были очень сдержанные, тихие, хранили молчание. Их обоих до краев переполняли переживания, эмоции… А вроде бы ничего не случилось такого. Ну, приехали домой вместе, отмылись каждый в душе, потом приготовили омлет, завтракали, пили кофе, разговаривали…
Но оба чувствовали, что они поднялись на еще более высокий уровень близости и доверия в отношении друг к другу. Катя размышляла об этом, снова ощущая в душе тихую ясную радость. А Гектор, давно уже для себя все решивший, лишь крепко сжимал руль и стискивал зубы, сходя с ума от острой сладкой сердечной боли… Давал сам себе сто тысяч клятв… Глядел на ее профиль на фоне автомобильного окна, за которым проносились поля и веси Подмосковья…
К «дворянскому гнезду» Четвергова в Жаворонках они подъехали в лучах августовского заката почти одновременно с капитаном Блистановым, того высадила патрульная машина Полосатовского отдела и укатила прочь. Четвергов впустил их на территорию своего поместья сразу, как только они позвонили в домофон.
Досье он изучал очень долго – Блистанов вручил ему флешку, куда скачал файлы сканов. И Четвергов читал их на своем ноутбуке. Катя и Гектор рассматривали его коллекцию окаменелостей древних растений. Из домашнего музея открывался вид на мастерскую с токарным станком, там стояли баллоны для сварки. Вдоль стен громоздились ящики и коробки с кусками породы, угля и камней. Четвергов коротко объяснил, что это приобретенная им партия породы из шахт и отвалов, где он станет искать образцы ископаемых растений. Капитан Блистанов в зале разглядывал портрет жены Четвергова и его собственный фотопортрет в андрогинном костюме эпохи берлинских кабаре двадцатых.
– Спасибо, что ознакомили меня с интересными документами, – поблагодарил Четвергов, закрывая ноутбук. – Не сказал бы, что я очень удивился прочитанному, однако кое-что для меня вещи новые. Ну а вы теперь знаете нашу невероятную семейную историю и с официальной стороны, из архивов Большого дома.
– Мегалания Коралли рассказывала вам о событиях той мартовской ночи? – спросил Гектор.
– Она нам говорила: «Это я его убила. Я спасла нас всех от него».
– И вы, юнцы, ей верили?
– Я услышал от нее про смерть Сталина в четырнадцать. И поверил сразу. Мы все верили ей. И не только мы, молодежь, но и взрослые – мать Риги, мать Мармеладки, ее цирковая труппа… «Все средства хороши в борьбе с тираном» – так ведь, кажется, утверждали в секте зелотов, к которой Великая и мы не принадлежали.
– А что она сама вам говорила о Четвертых? Как она их описывала вам, детям, своим избранникам? – спросила Катя.
– Великая говорила, повторяя слова Аделаиды, – есть мужчины, есть женщины, есть третий пол… ну а мы Четвертые. Внешне принадлежа к женскому или мужскому, мы есть единое целое… Называли Четвертых по-разному: кто ангелами, кто демонами, кто гениями, кто даже уродами… Но это лишь пустые слова. Форма. Истинные факиры – возможно, это имя ближе всего описывает природный феномен Четвертых. Хотя мне ближе определение «гений» в том смысле, как предполагали древние – некий тайный могучий талант, дар… А он реальность. Ну, например, Бетховен обладал даром писать музыку при абсолютной глухоте. Вы только вдумайтесь – он никогда наяву не слышал «Лунную сонату», когда исполнял ее, он ее слышал лишь внутри себя. Или дар поэтический, как у Пушкина, Байрона, Данте, Гомера… Или дар Эйнштейна. То есть в природе все это есть. Значит, существуют и Четвертые. Даже документы с Лубянки, это досье тому подтверждение.
– С досье на вашу бабку сняты грифы «секретно». Его в конторе не воспринимают всерьез, – заметил Гектор. – А вы, значит, относитесь ко всему этому без сомнений?
– Мы жили вместе с Великой в одном доме, – ответил Четвергов. – Знаете, что такое жизнь с истинным экстрасенсом? Назову ее так, если такой термин вам ближе. Не с теми, которые выдают себя за них, мошенниками и проходимцами, а с настоящим, подлинным экстрасенсом? Мы варились в алхимической реторте – с одной стороны, обычная жизнь советского школьника, пропагандистская лабуда, а в ее доме на Арбате все иначе. Совсем другая аура, когда тебе с малых лет внушают, что ты, возможно, особенный. Исключительный, почти сверхчеловек… Вполне вероятно, это ты, но не исключено, что и кто-то из девочек, твоих друзей – пока еще не ясно, надо ждать, развивать свои способности, надо стараться, чтобы в конце концов из всех выбрали именно тебя и посвятили в тайные вещи, которые дадут и власть, и могущество. Знаете, что это такое для мальчика, для подростка? Да и для всех нас, юных, было в то время?
– Не очень здоровая атмосфера, прямо скажем, – снова заметил Гектор. – А почему Великая выбрала именно вас для своих опытов? Я навел справки – у вас еще две сестры, обе сейчас живут за границей, одна в Америке, другая в Париже. Их Великая не взяла на воспитание, вы ей в возрасте пяти лет потребовались. Почему? У вас самого есть какой-то дар?