– Четвергов! – крикнула Катя громко.
Эхо в анфиладе комнат…
Гектор, последовавший за ней, вдруг остановился на пороге зала, сделал резкий жест руками – крест: тихо! Молчи!
Он указывал в сторону комнаты-музея, которую они только что миновали.
Рядом с домашним музеем находился винный погреб. И свет в нем не горел, поэтому они в горячке пропустили его, ринувшись сразу в освещенный зал, где на полу была кровь.
Однако сейчас…
В тусклой подсветке музейных витрин, что не в силах была полностью побороть мрак винного погреба, лишенного окон, виднелся лишь небольшой фрагмент бетонного пола, стеллажи с бутылками и… человеческие ступни в носках, торчавшие из-за стеллажей.
– Он там! – воскликнула Катя и снова, забыв о предупреждении, метнулась в сторону погреба, Гектор попытался удержать ее, но она уже увлекла его за собой через порог.
Большой дубовый стеллаж с бутылками закрывал от них лежащего на полу Четвергова. Катя позвала его – он не откликнулся. Они углубились в винный погреб и…
Дверь с лязгом и грохотом стремительно поехала в бок, захлопываясь у них за спиной. Сработал механизм-автомат.
Они оказались в кромешной тьме.
Их поймали в ловушку.
Катя ощутила прилив дикого, почти первобытного страха. Да, в процессе расследования она слушала легенды и разговоры о Четвертых, об их способностях – чему-то верила, чему-то нет, рассуждала, строила догадки и версии, допускала мысли, что такое в принципе возможно, потому что факты свидетельствовали. Однако в глубине ее души жило недоверие – самые обычные, бытовые сомнения нашего нормального вроде как мира, лишенного сказок и веры в чудеса. Но, оказавшись взаперти во тьме, она вдруг остро ощутила всю свою беспомощность и уязвимость перед чем-то грозным, непознанным и тайным. В памяти всплыла Невеста-Фантом Ирина Лифарь с ее беспалой покалеченной рукой, пила… И апостола Симона Зилота Четвертого пилой распилили, и в цирке бедных одалисок… может, настала их с Геком очередь испытать на себе нечто такое, чему нет точного названия, во что так трудно поверить. И это вселяет в сердце леденящий ужас… И пусть истинные факиры давно мертвы, как угадаешь, что они оставили после себя, какое наследство? Но я же обещала его защитить… В детстве моего Гектора, лишенного помощи богов в Трое, и здесь его, Гека… я обещала его уберечь от бед, от боли, от страданий… Я должна… Я не позволю свихнувшейся Ящерице причинить ему зло… Я не думаю сейчас о себе… Я защищаю его… Я буду сражаться до конца…
Пока буря бушевала в Катиной смятенной душе, Гектор просто включил свой армейский фонарь. Свет упал на его лицо и… Катя увидела, что он – пусть внешне – ничуть не обеспокоен обрушившейся на них катастрофой.
Светя фонарем, он повел Катю за стеллаж. Желтое пятно ползло по бетонному полу и…
Ступни в носках, ноги в спортивных брюках, задравшаяся линялая футболка, брошенная скомканная ветровка…
Катя обо что-то споткнулась во тьме. Это были старые кроссовки для бега – те самые…
Луч света выхватил из тьмы лицо Софьи Мармеладовой, распростертой на полу.
Они бросились к ней. От нее несло чем-то сладким, дурманящим и столь крепким, что в горле першило.
– Камфара, – шепнул Гектор. – Надышалась она.
Ни на руках, ни на лице Мармеладовой, ни на ее одежде не было следов крови. Они начали ее трясти, приводя в чувство, Гектор приподнял ее и усадил. Голова Мармеладовой упала на грудь, словно она все еще спала. Но вот ее ресницы дрогнули и… она медленно открыла глаза – мутные и тусклые.
– Что с вами случилось? – шептала Катя. – Как вы сюда попали? Где Четвергов?
Мармеладова, с трудом ворочая шеей, огляделась по сторонам… она их словно не узнавала… Камфарой от нее пахло так сильно, что и у Кати в груди спирало дыхание.
Гектор нашел в складках ветровки марлевую тряпку, пропитанную камфарой, и швырнул ее далеко в угол винного погреба. Морок сразу рассеялся. Мармеладова задышала нормально, замутненное ее сознание прояснялось.
– Как вы попали в погреб? Кто еще был с вами здесь в доме? Четвергов? Где он? Или… Верка-Шмыга? – Катя, вне себя от волнения, тормошила ее. – Ответьте! Мы здесь заперты!
– Катя, не паникуйте. Коробка дверная из алюминия, и дверь не стальная, металлопластик, – шепнул ей на ухо Гектор очень тихо.
Она, правда, в тот миг не поняла смысла фразы – какая разница, из чего сделана дверная коробка, если они заперты и некого звать на помощь в глухом мешке?
И в этот миг яркий ослепительный свет вспыхнул в винном погребе – включилось верхнее освещение. А сбоку на стене загорелся монитор встроенной в стену домашней камеры наблюдения.
Переход от мрака к свету оказался столь резким и неожиданным, что на мгновение они все почти ослепли. А затем…
На экране появилась темная фигура – она медленно приближалась к камере. Ослепленная Катя сначала не могла ее разглядеть, но потом…
С монитора на них глядело нечто невообразимое.
Потрясенной Кате показалось, что это не человек перед ними, а некое создание темных кровавых легенд… чудовище, порожденное адом или больным воображением…
Сморщенная чешуйчатая кожа ящера…
Вытянутая морда жуткого существа, ощерившегося клыками приоткрытой пасти…
Конусообразная голова, украшенная гребнем пресмыкающегося в струпьях и рубцах…
Черные провалы глаз смотрели прямо на них с экрана… сквозь них… сквозь пелену времен…
Истинные факиры…
Четвертые…
Великий Скиталец…
Мегалания…
Ящер…
Великий Мясник…
Мармеладова издала хриплый вопль, ткнув пальцем в сторону монитора, и закрыла руками лицо.
А жуткое существо на экране тоже подняло руки вверх, потянуло за гребень, сдирая, снимая адскую личину…
Маску…
Маску?!
С монитора на Катю и Гектора глядел Стас Четвергов. Лицо его было в ссадинах и темных пятнах – на черно-белом экране камеры так выглядела кровь.
Он поднял вверх снятую личину, что напоминала теперь… и правда маску из кожи, украшенную звериными клыками, похожую на те, что используют африканские колдуны или шаманы в ритуалах.
Показал ее им.
Соня Мармеладова отняла ладони от лица.
– Ужас свой пошлю перед ними… Не Симон Зилот говорил так, но тоже кто-то из библейских… Великая любила острить, – произнес он. – Представляю, какие лица были у гэбистов в марте 53-го, когда она напялила маску на себя. Пугать дураков Великая всегда умела… Кое-кто, например, ты, Соня, даже искренне верила, что сила Мегалании заключена в этой штуке. Ты ведь так хотела взглянуть на нее хоть одним глазком и заполучить. Но у тебя – маленькой воровки – ничего не вышло тогда. А это просто маска. – Четвергов потряс фетишем перед камерой. – Память о незабвенной Аделаиде. Она прислала ее моей бабке незадолго до смерти, маску сшили на Востоке из кожи варана, и она почти истлела от времени. Великая потом починила ее и усовершенствовала для пущего страха, заказав таксидермисту использовать скальп сдохшего циркового павиана, челюсть и клыки мертвого циркового льва. Обезьянья морда и львиная челюсть здесь выступают как резонатор, он меняет голос того, кто маску надевает. Великая все учла, все мелочи. Но это просто сшитая ритуальная маска, и все… Дар Четвертых, как говорила мне Великая, не может заключаться в вещах или предметах, он внутри. Она поведала мне об этом, когда я случайно увидел ее пацаном в маске и грохнулся в обморок со страха. Она в тот момент звонила своему любовнику, который ее бросил… Да, она наказала его, потому что не могла простить измены. Ее когда-то бросил муж, который был для нее всем на свете, и она так и не смогла забыть его предательства… Но это было единичное наказание. Тебя, Сонечка, изувечила не Великая, она простила тебе твой поступок, твое воровство. И укротительницу Бугримову она не наказывала, с ней на самом деле произошел несчастный случай, подхваченный досужей злобной молвой. Истинные факиры, Четвертые, в отличие от нас, обычных людей, наказывают только чудовищ, тиранов или предателей… А тех, кто оступился или ошибся, они оставляют с их совестью наедине.
– А вот ты не оставил Регину, мать твоего сына, с ее совестью наедине! Ты ее убил! – выкрикнула Мармеладова страстно.
– Вот, слышали? – Стас Четвергов повернул свое окровавленное лицо в профиль к камере, ища взглядом Гектора и Катю. – Этого я и боялся. Этого пытался избежать. Ее обвинений. Она с вами ими не поделилась, нет? Но это было только делом времени. Она сумасшедшая… И контролировать ее – что она начнет вдруг вам болтать – я не мог.
– Я не сумасшедшая! Я зрю в корень! – выкрикнула Мармеладова. – Ты убил Ригу, отомстил ей за смерть Данилы, своего сына! Хотя я сто раз тебе твердила, что это не она заставила его… не ее сила… Он сам покончил с собой!
– Так Даниил все-таки твой сын? А ты солгал нам. Ты убил ее? – спросил Гектор Четвергова.
– Я. – Четвергов смотрел прямо на них. – Знаешь, полковник, что такое сын? Что такое ребенок, твоя плоть и кровь? Это понимаешь лишь с возрастом. Когда Регина забеременела, я был на седьмом небе от счастья. Я любил ее с тринадцати лет – жизнь свела нас, потом развела, затем снова бросила в объятия друг другу, и я надеялся, что мы с ней наконец достигли того, о чем я мечтал с юных лет – полного единения, любви, счастья. Я преклонялся перед ней, перед ее одаренностью, исключительностью… Я почти благоговел… Но она надменно рассмеялась мне в лицо – нет, это не твой ребенок, заявила мне она. Ты ни при чем, Стасик… Пока мальчик рос, я искал в нем сходство с собой, а она надо мной издевалась – нет, нет, он не твой… Его отец был настоящий мужик, а ты так, погулять вышел – и не Четвертый, и не экстрасенс, ты никто, ничтожество, типичная посредственность. У тебя и в браке нет детей. А у меня есть сын, и вот он уж станет истинным Четвертым, таким, каких еще не бывало. Я сделаю все для этого. Я его научу. И я смирился на какое-то время, оставил их, занялся собственной жизнью… Но потом скоропостижно скончалась моя жена Ксения. Я остался совсем один… Не знаю, что на меня нашло однажды. Наверное, ум мой помрачился. Я позвонил Регине и сказал: