«Ну, что моя любовь… Видишь, что я могу сделать? А ты можешь так? Кто из нас истинный наследник Великой? Ты или я?»
– Регина приняла твое вранье за чистую монету? – спросил Гектор. – Поверила, что ты способен убить человека… жену, вот так… без контакта?
– Она мне поверила.
– Нет. Она кинулась расспрашивать врачей, подозревая, что ты скормил жене то ли яд, то ли таблетки, вызвавшие тромб.
Четвергов смотрел на них в камеру, а потом усмехнулся.
– Не было между вами никакой любви никогда! – выкрикнула и Мармеладова. – Одно злое маниакальное соперничество с детства и до седых волос. Это вы оба были психи! Вы! Ты ей наврал, а она… она лгала даже самой себе, что имеет дар убивать, а сама травила своих птиц втихаря! Это ли не безумие?!
Катя слушала их, и ее все больше охватывал ужас. Они все словно погружались на самое дно… в яму… в иллюзию…
– Когда Данила покинул наш мир, – произнес Четвергов, – Регина сначала вообще отказывалась со мной разговаривать о нем. Я настаивал. Я спрашивал – что случилось на самом деле? И в июле… только тогда она сказала мне…
– Что? – спросила Катя, подходя близко к экрану, вглядываясь в лицо человека, который заманил их в ловушку, запер и намеревался тоже убить…
– Она наконец призналась – да, Даниил твой сын. Но он предал меня – мать, меня, истинную Четвертую. Он отказался от нашего с ним общего пути. Он меня бросил. И я наказала его за это. Если ты избавился от своей жены силой своего дара, чтобы доказать мне, что ты все же чего-то стоишь, то вот тебе мое главное доказательство в нашем многолетнем споре. Наш сын. Его смерть.
Они все молчали. Катя была потрясена чудовищностью услышанного. И – правдой.
– Она тебе опять солгала, а ты поверил, – тусклым голосом объявила Мармеладова. – Я тебе твердила – не было у Риги такого дара… Такой силы… После больницы в слезах она клялась мне, что нет ее прямой вины в том, что случилось. Мальчик убил себя сам. Он не смог выбрать между ею, матерью, и той, которую полюбил всем сердцем. Пусть эта женщина, его избранница, и порочна, но любовь слепа! Регина не могла смириться, она угрожала ему, что если он не бросит невесту, то в следующий раз пилой уже дело не обойдется – она Ирину убьет. А он решил устранить саму причину их ненависти и вражды – самого себя. Он покончил с собой. Он позвонил ей ночью, когда вскрыл себе вены в ванной. И сказал, что уходит навсегда. Она бросилась в Москву к нему. А он это знал… Кровь вытекала медленно из ран, он боялся, что она приедет и остановит его. Поэтому он пошел и повесился. Она увидела его уже мертвым в петле. Ее прямо там, в зале нашего арбатского дома, сразил инфаркт. Вот она – голая правда, Стас…
– А вот тебе – моя правда, Мармеладка, – ответил Четвергов. – Твои шрамы, твоя изуродованная харя… те ножницы – они на совести Риги, а не Великой. Это Рига силой внушения заставила, загипнотизировала тебя тогда. Доказала Великой, да и мне, сопляку, что дар у нее – какой-никакой – все же есть. Она призналась мне в этом поступке потом в постели. И она не лгала. Она торжествовала, считая себя особенной, сильной. Четвертой.
– Гипнотизировать, внушать, калечить она была способна, но не убивать, – произнес Гектор. – Что вы натворили с ней оба?! Ты дал ей яд во время чаепития в саду?
– Смерть моего сына я бы ей не простил никогда, – ответил Четвергов. – Я поверил в ее виновность в смерти Данилы, потому что до этого была Мармеладка и трагедия с пилой. И всему этому кошмару, ее маниакальности, ее злобе, ее паранойе, ненависти и одержимости собственной исключительностью надо было положить конец. Да, это я отравил ее. Я приехал к ней домой. Сказал, что нам пора объясниться. Она меня приняла. Она меня слишком презирала, чтобы опасаться.
– А яд бродифакум был тобой заказан загодя по интернету на имя подруги детства, Сони, чтобы запутать следы? – спросил Гектор. – До чего вы дошли в своем террариуме… ящерицы долбаные, уроды…
Катя внезапно вспомнила – они в комнате Мармеладовой среди множества старых цирковых фотографий… И Гектор вскользь упоминает о дорогом кофе, аромат которого витает в квартире и который явно не по карману пенсионерке… А Мармеладова говорит о курьерах с продуктами, которых присылает Четвергов. Приезжают, привозят сумки… что-то путают, потому что он заказывает много и себе тоже, и ей… Курьеры возвращаются, меняют сумки, что-то забирают – то, что якобы было перепутано… Оставляют продукты, покупки, перевозя, забирая сумки, пакеты, коробки…
Вот так все это было сделано, организовано… По лицу Гектора она поняла – он думает о том же. Он тоже догадался.
– А до чего дошел ты, полковник? Зачем ты сунулся в наше, так сказать, семейное дело? Зачем вы оба сунулись? – зло парировал Четвергов. – Ты таким образом завоевываешь любовь и внимание женщины, которая тебе нравится, на которую ты запал, да? Я когда-то тоже запал на Регину, я добивался ее всеми способами, я хотел ей доказать… Не тебе нас с ней судить! Что мы творили, как жили, как сходили с ума… Может, то был акт не мести, а высшей страсти? То, что я не простил ей смерть нашего сына, которого она принесла в жертву своему безумию, своей одержимости Четвертыми? А я не смог его спасти, уберечь. А как бы ты поступил на моем месте, полковник? Простил бы? Не надо, не отвечай… Я по глазам твоим ответ читаю. Я, как только тебя увидел, когда вы заявились ко мне в дом в первый раз, понял, что у меня с тобой будут большие проблемы. Потому что ты… может, именно ты в силу каких-то обстоятельств в своей жизни подошел ближе всех нас к тому, что моя бабка Великая Мегалания Коралли искала в людях так тщетно… Я говорю не о даре… не о способностях экстрасенсов, а о силе духа… Зачем вы сунулись? Что мне теперь делать с вами обоими?
– А что ты хотел сделать с подругой детства? Зачем ты украл ее среди ночи из квартиры, как вор?
– А что мне оставалось? Наша безумная Соня продолжала бы болтать и болтать… В следующий ваш визит к ней она бы обвинила меня в убийстве Регины. Обычные нормальные менты не стали бы слушать ее бреда, но только не ты, полковник, и не твоя подруга. Ты в нашем деле дошел ведь до того, что добыл тайное досье КГБ на мою бабку… А что бы ты раскопал на меня, следуя в русле обвинений Мармеладки? Увы, есть что раскапывать… Я наследил в Полосатове в тот роковой день. По дороге к Регине я заехал на заправку у торгового центра в Юдине. До меня только потом дошло – черт, что же это я творю… Но я ведь не профессиональный киллер – элитный спецагент, подобный тебе, полковник, который просчитывает все… Я обычный среднестатистический человек… Не Четвертый… Я безутешный отец, одержимый местью за отнятого у меня сына, которого я так жаждал иметь, обрел на старости лет и потерял… В Полосатове в тот день я оставил свой «крузак» в лесу на опушке, чтобы не светиться возле ее дома… А когда я уезжал, тачка моя вдруг по закону подлости не завелась. Мне пришлось выйти на дорогу, поймать грузовик – машину с продуктами из здешнего супермаркета. Шофер вытащил меня на тросе из леса, он меня запомнил… Если бы вы вплотную взялись за меня, опираясь на обвинения Сонечки, вы бы водителя непременно нашли, расширив круг поисков… Я решил оборвать все разом: и все нити, и все связи, и все возможные обвинения, и ваше чертово расследование. Через пару дней полиция бы обнаружила труп нашей болтливой Мармеладки в лесу висящим в петле на сосне. Самоубийство… А в кармане ее записка с признанием в убийстве Регины из мести за давнюю травму лица… Она выкрикивала разный бред о Регине и своем увечье еще на похоронах Данилы… Есть тому свидетели. И наша Верка-Шмыга полиции бы это подтвердила, и я…
– А записка с признанием? Как бы ты заставил ее написать? Силой мысли, что ли? – хмыкнул презрительно Гектор.
– У меня ее записка есть. – Четвергов вдруг широко, светло и совершенно безумно улыбнулся, вселяя в сердце Кати новую порцию ужаса. – Сонечка собственноручно написала мне из больницы – еще тогда, в нашей юности… после ножниц… Нас к ней врачи не пускали, она передавала мне письма через нянечек. Я все записки сохранил как память. В одной она рассказывает мне свой сон, как она убила Регину, отомстив ей за ножницы… Именно за этой чертовой запиской и веревкой я и заехал домой. Забрал Мармеладку из машины, чтобы быть уверенным, что, пока меня нет, она не очнется и не сбежит. Записка, ее почерк… безумные строки… Суицид больной… Полиция бы закрыла дело. Ну и вы бы волей-неволей отступились. А я бы уехал… далеко. Покинул страну. Понимаете, я не могу позволить себе стать объектом внимания со стороны полиции. У меня много обязательств после смерти моей супруги перед ее братом и очень, очень могущественными людьми.
– Чьи капиталы ты все еще хранишь, как цепной пес, исполняя обязанности Кошелька.
– Я бы их давно сбросил с себя. Эти обязанности – оковы, полковник. Когда умерла жена, я вздохнул с облегчением, честное слово. Но не все так быстро получается в финансовой бюрократии… Сбросил бы, да не могу… И стать фигурантом в уголовном деле об убийстве тоже из-за этого не могу. Я после ареста в камере и дня не проживу, сам понимаешь. И не зови меня Кошельком, полковник. Ты сам недавно деньги вышибал в интересах вашей конторы, сам служил режиму, как цепной пес. Что, стал бессребреником вдруг? – Четвергов усмехнулся зло и холодно. – Ладно. Сам с собой я разберусь. Вопрос в том, что мне делать с вами теперь… Залетевшими на мой огонек ядовитыми осами? Что делает с насекомыми ящерица плейстоцена? Великий Скиталец? Великий Мясник?
Он отвернулся, шагнул вбок и… пропал из поля зрения камеры.
Мармеладова с трудом поднялась на ноги. Ее шатало от камфары, которой она надышалась во время похищения из дома. Гектор подошел к двери, внимательно осмотрел ее, потрогал дверную коробку. Он хотел что-то шепнуть Кате, но в этот миг…
Стас Четвергов снова появился на экране. Он тащил с собой баллон со шлангом.
– Как вы дознались, что я забрал Сонечку из квартиры? – спросил он, дыша тяжело от усилий, потому что баллон с неизвестным содержимым был явно не легкий. – Камеру воткнул, полковник, да? На камере меня увидел, нет? Но я вроде сразу смекнул и от нее избавился… А вас я тоже узрел сейчас на мониторе – вашу тачку, у меня обзор дальний на подъезде к воротам и забору. Пришлось устроить небольшой перформанс с мышеловкой и приманкой. Только Мармеладка вдруг проявила себя с неожиданной стороны – очнулась, начала сопротивляться, ударила вазой меня, лицо мне поранила… Ладно, заживет… Я не в обиде ни на нее, ни на вас. Селяви… Знаете, что я с вами сделаю? Это конгениально! Баллон-окуриватель… У меня осы на участке гнездо свили, я купил дымовой окуриватель с газовой горелкой. Это гуманнее, чем травить их пестицидами. Осы просто улетят. А вы – нет. В моем погребе хорошая вентиляция. Я закачаю через нее дым к вам. И вы задохнетесь минут через двадцать… У вас всех троих в крови потом патологоанатомы обнаружат углекислый газ, что мне и надо… Я положу вас в «Гелендваген». Отгоню машину подальше. Подожгу – и бах! – якобы бензин взорвался. Ни одна экспертиза точно не установит, что, как… Произошел несчастный случай – вы двое то ли забрали, то ли задержали Мармеладку. И ваш автомобиль взорвался… Все, финита.