Но Гектор… он поражал ее… От него захватывало дух… Когда теперь она думала о нем, о том, что он сделал ради нее и чего это ему стоило на самом-то деле – а она и не поняла там, в машине, когда он вез ее, когда нес на руках, – в сердце ее бушевала буря чувств и слезы…
«Кровь заструилась… боя герой не прервал шлемоблещущий пламенный Гектор…»[15]
Но даже строки «Илиады», которые она шептала ему в ответ в голосовом сообщении чата в ночи (не могла писать из-за забинтованных распухших кистей), были не способны передать то, что она чувствовала к нему сейчас… Ее душа была полна им, как и его душа ею.
– Пришли в себя? Чудесно. А я вас уже зашил под местной анестезией – сто лет проживете, – сообщил ей бодро хирург-травматолог, когда она сама очнулась в больнице, куда привез ее Гектор. – Вы ничего и не почувствовали, обморок – порой это очень даже хорошо.
– А что со мной? – Катя скосила глаза, отмечая, что она в одном бюстгальтере и трусиках лежит на кушетке, уже даже не в операционной. И плечо ее, и кисти рук забинтованы.
– Осколочная травма мягких тканей плеча, даже кость не сломана – так, чиркнул осколочек по кости, отсюда и шок ваш болевой. Ну и крови потеряли вы. – Врач писал что-то в своем электронном планшете.
– А руки? – Катя подняла к лицу забинтованные кисти.
– Сплошные раны и ссадины. Вам крупно повезло, могли вообще пальцев лишиться. Я вам все обработал и забинтовал. А с плечом еще приедете к нам на осмотр. Сейчас же можете отправляться домой. Вам машина наша от клиники заказана – отвезет вас.
– А где мой спутник? – Катя с усилием поднялась и села на кушетке. Голова ее кружилась. Слабость сильная. Однако никакой боли в плече она не ощущала из-за анестезии. Руки, правда, в бинтах болели, горели.
– Он уже в травматологии, в хирургии.
– В хирургии? – У Кати потемнело в глазах. – А что с ним?!
– Он до себя нам дотронуться не давал все время, пока мы вам оказывали помощь. Мы ему говорили – необходим срочный осмотр с таким кровотечением – осколочные ранения ведь не шутка! Он ждал, пока мы с вами разберемся. И лишь когда я сказал ему, что с вами все в порядке, что никакой опасности для здоровья нет и вы можете ехать домой с такой травмой, он дал себя нам обследовать. У него кроме множественных неопасных для жизни ранений спины пятисантиметровый осколок металлический застрял между двумя ребрами. Он с раной, как я понимаю, вас сюда вез, машиной управлял с такой адской болью. Осколок движется внутри от любых мышечных усилий. Вовремя спохватились мы – а то бы осколок до легкого добрался, а это чревато очень серьезными последствиями. Ваш спутник сейчас на операции. Ему дали общий наркоз, учитывая его прежние травмы.
Катя сидела на кушетке, оглушенная известием… Гек…
Всплыло в памяти последнее, что она помнила перед обмороком – как он нес ее к машине, как вез, как смотрел на нее…
Домой в Москву из Юдина ее на рассвете доставила «Скорая» клиники – ее оплатил Гектор, как и все прочие медицинские услуги.
Дома – лихорадочное ожидание… слабость… страх за него… надежда… полузабытье в ночи – не сон, не бодрствование…
И – его сообщение. Долгожданная весть.
– Гек, как вы?!
– Замечательно. Все путем у меня. Как вы, Катенька? Больно?
– Нет! Ерунда. У меня же ничего серьезного. Ну, шрам на плече останется… Гек, это вы… это у вас… Осколок они удалили?!
– Вырезали. Заживет все. Я через пять дней выпишусь. Завтра сиделка сюда отца привезет – помните, я говорил, ему операция катаракты нужна? Ну, пока я здесь валяюсь на койке больничной, ему и сделают заодно – я за ним пригляжу, ухаживать буду, его в мою палату положат.
– Гек, вы всегда о других заботитесь, не о себе!
– Я хотел о вас заботиться здесь, Катя. Но какое счастье, что вы дома. Что все обошлось.
Они слали друг другу голосовые сообщения. Их голоса выражали бурю эмоций. А затем он написал ей снова словами из «Одиссеи»:
«Он, пробудившись, увидел… то есть услышал прекрасную деву…
Сидел он книзу глаза опустив, дожидаясь, услышит ли слово…»
И Катя вновь ответила голосовым сообщением – их «Одиссей», продолжением их «Илиады»:
«Он сел весь красотою светясь…
В изумлении дева глядела…
На него…»
Гек!
– Что? «Восхитился Гектор услышанной речью». – Он тоже ответил голосовым сообщением и строкой из «Илиады». Голос его – хриплый после операции, анестезии, но отнюдь не слабый, исполненный такой силы. – Катенька, а сейчас видеозвонок можно мне?
Катя забинтованной рукой сама попыталась позвонить в чате, но пальцы не гнулись из-за бинтов, и, конечно, он опередил ее. Он возник на экране мобильного. Они глядели друг на друга.
«Пора наконец нам обоим радостью сердце наполнить –
Мы бед претерпели так много…»
Он шепнул ей, словно они были рядом – да они и были рядом, несмотря на разделявшее их расстояние и ночь…
Той ночью ей снова приснился сон про Трою. Но уже не из детства. А новый. И не привиделось битв у крепостных стен, боя у кораблей, шлемов, копий, щитов, колесниц. Все пока еще было немного смутно и почти сказочно в новом сне. Но какое же сладкое трепетное чувство, когда пальцы запутываются в его темных волосах, лаская… А губы скользят по его коже, целуют, врачуя каждую его рану, каждый ожог и шрам…
Однако реальный мир скоро ворвался в ее сны извне, приняв облик Полосатика-Блистанова, заявившегося к Кате, все еще находившейся на больничном, прямо домой – как снег на голову и с новостями.
– Так, здесь сумки с продуктами. Гектор Игоревич мне велел, пока он сам в клинике, вам все домой доставить. Ягоды и фрукты, а здесь вкусного всего много. И домашняя еда. И торт он вам прислал. А какой торт? Чизкейк? Шоколадный? А чаем меня с тортом угостите? А то я есть хочу – с работы прямо к вам! Из Полосатова!
– Конечно, Сеня, давайте чай пить. Только вы сами хозяйничайте. У меня еще не зажило. – Катя продемонстрировала ему свои иссеченные ссадинами руки – уже без повязок. Удивительно, но именно ссадины заживали медленно, а вот осколочная рана на плече почти не доставляла ей беспокойства, она даже обезболивающее, прописанное ей в клинике, не пила.
Полосатик-Блистанов включил чайник, кофемашину, полез в Катин холодильник, открыл коробку с тортом. И вот они уже чаевничали. И он взахлеб рассказывал ей о деле.
– Четвергов сейчас в тюремной больнице. Я его допросил, и следователь тоже. Но его показания не особо нужны сейчас. У нас полная запись есть всего, что с вами происходило в его доме – что он вытворял и что говорил. Когда он камеру включил в винном погребе, она автоматически все записала, и ваши переговоры тоже. И его признания. Он, видимо, позже хотел стереть, когда с вами покончит. Да не смог уже. Я все файлы записи вытащил и скопировал, и теперь это фигурирует как доказательство его вины в деле. Кроме того, я нашел водителя грузовика, который его в тот четверг из нашего полосатовского леса на буксире вытащил. Он мне все рассказал и Четвергова опознал по фото. И на заправке нашей я побывал и опросил сотрудников. Они тоже Четвергова и его «Лендкрузер» опознали. На таких железных доказательствах он надолго сядет – убийство Гришиной и покушение на убийство вас и Мармеладовой, совершенное особо опасным способом, плюс незаконный оборот взрывчатки. Он тротиловую шашку купил тайно – на горных разработках их ведь применяют. А он же там себе свою ископаемую флору приобретал, артефакты, уголь. Ну и взрывчаткой разжился. Мы у него во время обыска в доме еще и аммиачную селитру нашли. Гектор Игоревич мне сказал, что во время взрыва вас ящики с породой, углем и камнями от взрывной волны защитили в мастерской.
– Арсений, меня Гек защитил. Он меня спас. Закрыл собой, – ответила Катя.
– А он мне теми же словами по телефону о вас – она меня спасла, голову мне закрыла руками своими. А то бы камнем по башке шарахнуло меня, и привет. – Полосатик-Блистанов положил на тарелку надкушенный кусок чизкейка. – Вот вы как, значит, оба с ним друг за друга стояли. Я вам потом одну супервещь открою… Но сначала про Четвергова закончу. Он, конечно, убийца и негодяй, только…
– Что с ним? – тихо спросила Катя. Вспомнила ужасный лик – маску ящера Великого Мясника и как Четвергов снял ее перед ними. И его лицо, искаженное отчаянием, в тот момент…
– Не знаю, от контузии это с ним или от того, что Гектор Игоревич ему двинул… Я, когда примчался в Жаворонки – нам одинцовские сразу позвонили в дежурную часть, – я его нашел на полу со сломанной ногой. Так как был взрыв в доме, одинцовские опера не сразу ему помощь стали оказывать – они саперов ждали, боялись, что у него взрывчатка еще есть на себе. Он лежал и стонал от боли, а они подойти не могли, саперов ждали. Я его сам забрал… ну, я же чокнутый полицейский, новичок… все инструкции нарушаю порой… и повез в больницу. И он ко мне проникся, что ли. – Арсений Блистанов помолчал. – Он потом на допросе мне все рассказал. Не запирался. Про тот четверг, когда он явился к Регине Гришиной, он повествовал долго и подробно мне, словно исповедовался. Как дал яд – сначала порошок, растолченный из брикета в бокале красного вина, что с собой привез. Он в ядах сельскохозяйственных разбирается, он же палеоботаник, знает и растения, и вредителей. Как смотрел на ее мучения, когда ей стало плохо и она свалилась со стула, как влил ей в рот еще раствор яда, добиваясь ее смерти. Как потом уходил через забор, заперев калитку изнутри и забрав посуду. Точно как нам с вами Гектор Игоревич все описал на месте преступления. Вот что значит он профи высокого класса, представить себе может воочию, как все происходило! И прямо в точку. А Четвергов, когда рассказывал… он рыдал. Он был весь в слезах. Шептал, что нет ему покоя, что Регина и его сын Данила приходят к нему во сне каждую ночь и зовут его к себе. И он умолял меня дать ему очную ставку с Мармеладовой…