– Видите, у меня все в порядке. А ваша рана, Гек? Когда я узнала… страшно представить, что могло случиться… Вы тогда в машине и вида не подали… меня везли в больницу, а сами… Гек!
– Что? Да все прекрасно… Катенька, Катеныш… ну… а слезы-то зачем сейчас… Ну, не плачьте… да что со мной могло стрястись? Вытащили из ребер железку, чего, в первый раз, что ли? Да все уже зажило почти. И бинтов нет, я взбунтовался, прям как мумия – принц Египта, везде замотанный… Пластыри эскулапы мне налепили. Потом сам все ликвидирую. Я отоспался за эти дни. Сутками дрых, они меня снотворным пичкали. Сны видел такие хорошие… Может, сбудутся? Загадывать только боюсь… – Он смотрел на Катю так, что она не могла сама наглядеться на него – столько нежности, силы, любви он излучал…
Она быстро вытерла со щек непрошеные слезы (что-то часто она стала плакать) и у машины начала помогать Гектору усаживать отца на заднее сиденье. Гектор пристегнул его ремнем безопасности. Катя с трудом начала складывать инвалидное кресло, руки болели. Гектор помог ей, поместил его в багажник. Кожаные сиденья «Гелендвагена» пестрели пятнами и потеками их крови, смешавшейся в ту ночь…
Нет вещи сильнее, чем кровь свою смешать друг с другом…
Гектор набросил на заднее сиденье еще одно одеяло – армейское. И опустил стекла проветрить салон.
– Гек, я назад сяду с вашим отцом. Он Игорь…
– Игорь Петрович, – сообщил Гектор имя отца.
– Игорь Петрович, сейчас вы поедете домой. – Катя устроилась рядом с безумным, безучастным к происходящему генерал-полковником Борщовым и положила руку на его худую старческую кисть. – Операцию вам сделали удачно. Скоро и повязку снимут, и вы все снова станете хорошо видеть.
Они ехали в Серебряный Бор. Гектор вел машину в прежней своей лихой манере, даже вида не показывая, что ему это, в общем-то, сейчас непросто дается. Он неотрывно смотрел на Катю в зеркало.
– Вы отцу понравились, – молвил он. – Замечаете, какой тихий? Послушный. Так бы капризничал, охал, стонал. А тут совсем притих. Это потому, что вы ему сильно нравитесь. Хочет быть с вами рядом.
Генерал-полковник Борщов глядел прямо перед собой. Не реагировал ни на Катю, ни на слова сына. Но руки своей старческой от Катиной не отнимал.
– Гек, пожалуйста, не вините его в том, что произошло с вашим братом Игорем и вами тогда на Кавказе, – тихо попросила Катя и сразу испугалась – а вдруг она лезет сейчас в то, что ее не касается?
– Я его сразу простил много лет назад… то есть и не винил даже ни в чем. Долг-то был наш с братом. И его долг отцовский, воинский… А от ошибок никто ведь не застрахован. Я вот тоже грубый просчет допустил в отношении Четвергова. Недооценил я его – что он может выкинуть под занавес. Вашу жизнь опасности подверг своей самонадеянностью.
– Да вы меня от смерти спасли! Собой закрыли от взрыва! Сами едва не погибли! – воскликнула Катя.
В Серебряном Бору их уже ждали. «А сиделка с поварихой…» – пожилые домохранительницы вышли их встречать на пороге. Катя отметила, что со времени их прошлого посещения генеральского «поместья» с Вилли Ригелем мало что изменилось – лишь еще гуще зарос кустами, лесом, травой огромный участок за высоким забором на Третьей линии Серебряного Бора у Бездонного озера. Буйно сплелись, образуя почти лесную чащу, кусты бузины, смородины, жасмина, сирени, черноплодки… Трава на лужайке стояла высокая, как на покосе, старые деревья скрывали и дом Борщовых, похожий на двухэтажную кирпичную казарму со стеклянным лофтом на втором этаже, и сгнившие развалины бывшей дачи маршала Тухачевского, что была на этом участке раньше. И не поверишь даже, что за забором, за Бором-лесом огромный город, Москва… А тут тишина… Птицы поют, пчелы жужжат… И даже шума знаменитого москворецкого пляжа здесь не слышно.
Сиделка с горничной воззрились на Катю, вышедшую из машины. Затем сиделка заулыбалась – узнала ее. Наклонилась к уху старой подруги, что-то объясняя, и они сразу захлопотали хлебосольно, радушно, сообщая, что и обед давно у них готов, и чай, и пироги румяные испечены, и все, все, все вообще – скатерть-самобранка! Милости просим…
Они все вместе обедали в огромной кухне-столовой за большим круглым столом. Кате постоянно накладывали полные тарелки, но она не отказывалась, хвалила кулинарные шедевры домохранительниц, которые в Гекторе – сразу было видно – души не чаяли (и здесь он преуспел со своим обаянием и мужской харизмой!). Генерал-полковника Борщова, отрешенно присутствовавшего за столом в своем инвалидном кресле, сиделка кормила с ложки понемногу и очень аккуратно.
Гектор вообще ничего не ел. Они с Катей то и дело встречались взглядами. И серые глаза его то сверкали, как аквамарины, то туманились… Он был сам не свой, но счастье… да, счастье сквозило в каждом его взгляде, в каждой улыбке.
Катя и сама испытывала счастье. То давно забытое чувство, что не посещало ее в последние годы… Но если у него, у Гектора, все так и рвалось наружу, то у Кати… ах, женщины, женщины…
В общем-то, после всего, что с ними случилось и что они пережили, ему уже не надо было что-то ей доказывать, однако… Он же говорил о себе сам – я завоеватель по натуре. И поэтому, и только поэтому, Катя не спешила. Она предоставляла ему возможность продлить «завоевание», чтобы он окончательно уверился в себе, своей судьбе и их будущем.
За обедом она рассказывала ему во всех подробностях, что узнала от Полосатика-Блистанова. И они вновь обсуждали все детали, факты и парадоксы невероятного дела. И Четвертые – Мегалания Коралли и Аделаида Херманн – незримо присутствовали, все еще не уходили, не отпускали… Не расточались как дым…
Долгий семейный обед перешел в чай с пирогами – и уже смеркалось, когда Катя засобиралась домой. Она объявила, что доедет сама, вызовет такси, потому что Гектор… Гек только что из больницы и… ему нужен отдых, покой и…
– Нет. Такси исключено. Сам лично доставлю, – ответил Гектор.
И она поняла – спорить с ним бесполезно.
Перед тем как отвезти ее, Гектор сам отвез отца в его комнату, больше похожую на больничную палату, чтобы приготовить к ванне перед сном. Пока он занимался отцом, сиделка попросила Катю «на минутку» подняться с ней наверх – в лофт.
– Вы должны сами увидеть, – шепнула она таинственным тоном. – Это же вы! Я вас сразу узнала – вы с товарищем Гектора Игоревича тогда приезжали – с блондином высоким, который погиб потом, светлая ему память. Я сразу подумала, что Гектор Игоревич… ну, что он и вы… по тому, как он на вас тогда смотрел… Короче, вы должны на это взглянуть!
В лофте, в апартаментах Гектора все осталось так же, как и в первый ее приезд: стеклянный лофт – практически целиком спортзал, где лишь прибавилось тяжелых силовых тренажеров. С потолка свисали длинные боксерские груши для отработки ударов ногами, в дальнем конце за татами громоздились автомобильные покрышки от грузовиков, тоже используемые для тренировок. Узкая железная солдатская койка так и стояла у стены. Душевая кабина – парная, зона с кожаным диваном, стопками книг на полу и креслами, где они тогда сидели все втроем, рассматривали старые фотографии Гектора и его брата-близнеца, ужинали, пили и…
Катя замерла.
На кирпичной стене она увидела свой собственный большой фотопортрет, где она была запечатлена вполоборота, с развевающимися волосами. Словно она оглядывалась… искала кого-то взглядом… кого-то ждала.
– Вот, – торжественным шепотом объявила ей сиделка. – В тот раз, как расстались вы тогда… Ну что уж, конечно, жизнь есть жизнь… только он-то как переживал! Места себе не находил! А потом привез ваш портрет. Все глядит на него. Полюбил он вас сильно. Вы уж простите, я не в свои дела, наверное, вмешиваюсь, но мы же видим здесь… Не слепые… Сколько лет был один… ну, вы знаете, почему. А теперь живет он только вами… Он же…
Сиделка оглянулась. Гектор стоял на пороге лофта.
В машине по пути домой они сначала хранили молчание. А потом Катя произнесла мягко с улыбкой:
– Мне всегда надо помнить, что вы в прошлом элитный спецагент. Привычки…
– Насчет портрета… сейчас чистую правду. – Гектор шумно выдохнул, подбирая слова. – Когда мы тогда расстались вечером после Староказарменска и вы ушли, я… не знал, что мне делать. Гонял всю ночь по городу. А утром я вернулся к вашему дому. Дождался вас – вы на работу торопились. Меня вы не видели. А я вас сфотографировал, Катя. Я не мог вас так просто оставить – хотя бы часть вашу с собой хотел забрать. Ну, чокнутый собственник… болван, да? Ну, казните меня.
Катя лишь покачала головой – да, да, да, ах, ах… Вспомнила античный бюст воина, нареченный Шлемоблещущим, который сама же купила после того, как они тогда расстались с ним.
– Завтра мы… как? – спросил он, когда достигли Фрунзенской набережной и дома Кати.
– Гек, я вас прошу… хотя бы несколько дней вы должны отдохнуть после клиники… ради меня! Гектор, будешь ли ты мне послушен?!
– Приказ понял. А новое расследование наше когда? – Он снова очень бережно забрал Катины покрытые ссадинами руки в свои. Не отпускал.
– Да так часто не случаются убийства у нас. И потом мне надо это все осмыслить, подготовить материалы для медиа, написать, а я еще и печатаю кое-как…
– Я за вас напечатаю. – Он уже улыбался на свой разбойничий манер и чуть виноватой улыбкой – прежний Гек. – Вы мне диктуете, я пишу. Соавторы. Да мы сообща горы своротим! Так как завтра – работаем вместе над статьей? Заберу вас из дома с вашим ноутбуком, и махнем в парк, на реку, хотите, катер арендую в яхт-клубе в Серебряном Бору…
– Нет, с катером вам еще будет трудно… А парк хорошо… Но послезавтра! – Катя совсем растерялась перед его напором.
А ночью…
Конечно, она ждала их ночного чата – что лукавить? Что притворяться? Она ждала.
«В грудь он ударил себя и промолвил: «Сердце, терпи! И подчинилось приказу оно…»[16]